Звонят.
Доходит до меня, медленно, нехотя – в дверь. Вот это хуже всего, что в дверь. К телефону подходить не боюсь, там робот какой-нибудь скажет: ваша задолженность составляет… и дальше, давится цифрами, двес-ти… де-вя-нос-то… А вот в дверь ещё роботы не ломятся, и на том спасибо…
Открываю. Задним числом спохватываюсь, хорош я, в халате и шлёпанцах… в Петербурге, блин, в Гороховой улице, лежал утром на своей кровати Илья Ильич Обломов… И как назло дамочка за дверью, в полицейской форме, при параде, только что наручниками не бряцает…
– День добрый, повесточка вам, распишитесь…
Земля уходит из-под ног, не успеваю поймать.
– Помилуйте, мне тридцать лет…
– Да не бойтесь, не в армию!
Смеётся. Лихорадочно соображаю, что я натворил, да всё я натворил, за ограждения ходил, потом… и так далее по тексту.
– Суд?
– Ну что вы… вот… здесь распишитесь.
Вот здесь расписываюсь. Задним числом спохватываюсь, за что вот здесь расписываюсь.
Опять земля уходит из-под ног, опять не успеваю поймать.
– Охренеть, это же…
– Ага, выпала вам удача.
– Ну, я бы так не сказал.
– Да не беспокойтесь вы, что побледнели… как-то все справляются… Я вот тоже… было у меня…
Хочу спросить, что у неё было. Не спрашиваю. Тайна государственная, или ещё какая-то там…
– …мимо!
Сам вижу, что мимо. Нда-а, тот ещё из меня снайпер, вот что значит в армии не служил. Ещё на тех, кто служил, смотрел, как на лохов каких-то: мы-то умные, мы-то универ кончили…
Снова целюсь.
Винтовка бьёт больно, еле удерживаюсь на ногах, сержант повторяет присказку про больше-каши…
– Пять баллов.
– Йес-с…
– Вильгельм Телль долбаный.
– Пацаны, мы знаете как делали, заранее мишень дырявили… ну так, дырок набросаем, чтобы близко к десяточке было… один идиотище выдумал, все десять дырок в центре сделал. Его – хоп, на соревнования какие-то международные.
Хохочем. Сержант тут же хмурится, строго показывает на мишень, смех смехом, а дело-то своё знай.
Дело своё знаю. Хочется поставить вместо мишени сержанта с яблочком на голове. Точно попаду. В смысле, в сержанта.
Вот тебе и не в армию повесточка.
Цельсь…
– Хуже, три…
Теперь хочется застрелить самого себя.
Вот тебе и не армия… Осторожно спрашиваю парней:
– Робя, а если не справлюсь, тогда что?
– Тогда жить не будешь.
Холодеет спина.
– А… бывало такое, чтобы не справлялись?
– А я почём знаю… гостайна, всё такое…
Прикидываю, сколько может валяться в архивах каких-нибудь эф-эс-бэшников досье на бедолаг, которые не справились. Вскидываю винтовку…
Цельсь…
– Пять.
– Уже лучше, – сержант чуть кивает.
– А… если я не…
– Да что ты если да если, так настраивать себя будешь, ничего хорошего не будет.
– Не, а миру тогда ничего не будет? Человечеству…
– А я почём знаю, я тебе что, судьбами заведую? Конец света будет, и всё.
Цельсь…
В десяточку, ну пожа-а-алуйста…
– …мимо.
Оказывается, на войне стреляют.
А я и не знал. То есть, знал, конечно, кто не знает, читал, смотрел, по праздникам носил цветы к памятникам… Только почему-то всё время кажется, что убивают – это не про меня, это не со мной, ну как это меня могут убить, раз – и нет меня… не бывает так. Не бывает…
Оказалось – бывает.
Вжимаюсь в землю. Как червяк. Хочется стать самой землёй, нет меня, нет-меня-нетменя, ну не надо, ну пожа-алуйста…
Свистит пуля. Вспоминаю что-то: если свистит – значит, пролетела… Сейчас кажется, это не более чем примета какая-то, народная, а-ля если чёрная кошка с пустым ведром…
Стреляют. Я их боюсь, тех, кто стреляет, там, по ту сторону окопов, смуглые люди с недобрыми глазами, почему-то кажется, что если поймают меня, выпустят кишки…
Здесь вообще много чего начинаешь бояться… а если форма на мне не так надета, и вообще не та, то-то парни косились… бли-ин, сколько ни изучай прошлое, сколько себя под эпоху не переделывай, а нет-нет проскользнёт что-то… может, и не что-то, сама аура какая-то, тогдашняя, из будущего. Как в рекламе какой-то: не хрустишь Бородинскими? Да ты не наш!
Хохочу. Истерически. Хорошо, не видит никто, уже с ума схожу… чумазый сослуживец смотрит на меня пристально, вот, блин… из фляжки сбрызгивает мне лицо водой, окстись, сынку… война кого хошь с ума сведёт…
Война…
Пытаюсь вспомнить какие-нибудь песни про Афган, понимаю, что ни одной не знаю. Может, оно и к лучшему.
Ёкает сердце.
Я вижу его. Того. Его фотографию мне показали на тридцать три раза, перед тем, как сюда забросить.
Отец.
Смотрю на него, не понимаю, что это отец, отец – он немолодой, с проседью в висках, а ближе к кончине и вовсе седой, подводит руку к подслеповатым глазам, Тимка, ты, что ли… А этот мальчишка совсем, юнец…
Целюсь. Как учили. Пляшет мушка, пляшет винтовка, что вы мне винтовку поганую дали, она войны боится, вишь, дрожит в руках. Ты-то успокойся, дурёха, тебе-то ничего не будет…
Отец… узкая спина, в такую хрен попадёшь, вот тебе и больше каши есть надо… похоже, у нас это наследственное, у всех…
Цельсь…
Свистит пуля, снова вжимаюсь в окоп, как червяк, война грёбаная из людей делает червяков…
А… а отец где… неужели упустил, упустил я его, трус паршивый… холодеют руки, тут же становятся горячими-горячими. Вот он, никуда не делся, тоже вжался в землю, сбереги, мать-сыра-земля…
Цельсь…
Стреляю. Бьёт в плечо винтовка, мало того, что боится, ещё и дерётся. Задним числом спохватываюсь, не так стрелял, слышу в голове голос сержанта: мимо.
А как вы хотите, в отца стрелял… вы бы смогли?
Поднимаю голову. Мать моя, подбил… Кровь, почему-то не красная, какая-то чёрная, струится по земле…
– Сынку? Ты чего?
Они смотрят на меня. Они. Все. Солдаты. Бросаю винтовку. Ухожу.
Просто ухожу.
По склону. Вверх. Кто-то стреляет мне вслед, не попадает, чёрта с два попадёшь…
Считаю года. Где-то через пяток лет меня ждёт машина, сержант хватает меня за плечи, молодчина, парень, я за тебя пальцы крестом держал… человек в белом щупает моё запястье, переволновались вы, мил друг, переволновались… нельзя же так…
– Стойте, я… посмотреть хочу…
– Ещё на войне не набоялся?
– Да нет… получилось… или нет.
– Да всё океюшки.
– Не-е, дайте гляну…
Кто-то суёт мне хроноскоп, прижимаю к глазам, смотрю на залитого кровью отца, почему ему никто не помогает, почему, почему… а нет, вот, девушка тащит раненого, вспоминаю какие-то плакаты спасибо-тебе-сестричка…
Смотрю, смотрю, ну хоть бы шевельнулся, хоть бы рукой махнул, что жив, жив, а то вдруг… нет, не дрогнет…
Неужели…
Чуть дрожат веки…
Перевожу дух. Смотрю на сестричку и солдата, мысленно оберегаю их от пуль, мысленно ограждаю собой… в голову лезет что-то неуместное, чтоб я тебя с причёской этой не видела больше, я тебе во сколько сказала вернуться, ты учиться собираешься или нет, а что, в комнате убирать не надо уже, мама, если ты мои стикеры выкинула, я тебя убью, и убей, хоть глаза мои на тебя глядеть не будут…
Лезет что-то неуместное.
Слезы наворачиваются, закусываю губу, они от этого ещё больше…
Странно, что лицо матери тоже не узнаю. Она, оказывается, красивая была когда-то, раньше в жизни не замечал…
– Вот они и встретились, – говорит кто-то…
2.4. Рассмотрим ещё один вариант расположения времени и событий, его ещё называют вариантом Ку в честь учёного Годфрида Ку, его открывшего. Здесь мы имеем дело не с линейными, а с двумерными событиями. На плоскости событий расположены два линейных времени, одно движется в одном направлении, другое в противоположном. Долгое время учёные не понимали, каким образом времена не аннигилируют друг друга, – до тех пор, пока не…
Две истории идут в противоположном направлении, два мира поглядывают друг на друга.
В одном мире вселенная только что появилась, в другом – её уже постигла тепловая смерть.
В первом мире родились первые звёзды и планеты, во втором – еле теплится жизнь последней гаснущей звезды.
В первом мире огненный шар Земли потихоньку остывает, во втором – раскалённое Солнце расширяется, глотает планеты.
В первом мире рыбы неуклюже выползают на сушу, во втором в это время последние пауки отчаянно цепляются за жизнь в раскалённой пустыне, какой стала Земля.
В первом мире древний человек показывает соплеменникам, глядите, как я выдумал, берём рогатину, привязываем воловью жилу, сюда камень кладём, натягиваем, отпускаем, эдак можно рябчиков бить… Нда-а, голова у тебя, Адам, что надо… да как в него попадёшь, в рябчика этого…
Во втором мире в это время президент планеты решает сложный вопрос: в условиях топливного кризиса надо временно отключить от тока виртуальных людей… Но при этом про себя он точно знает, что это временно растянется на постоянно. Топлива нет, и не будет.
В первом мире Коперник смотрит на звёзды, во втором – трёхдневный траур царит на планете, экспедиция на Тау Кита пропала без вести.
Два мира пересекаются – где-то там, там. В одном мире в это время последние люди прячутся под землёй от раскалённого солнца. Во втором мире в это время земля, ещё не знающая человека, цветёт и благоухает, отогретая после оледенения. Миры пересекаются, горстка выживших людей перебегает из бункера – на зелёные холмы, здесь и заживём, парни, зажигалка с собой есть у кого, а то без огня невесело?
Я завидую ему.
Я завидую самому себе.
Я завидую самому себе, идущему навстречу. У него ещё всё впереди, он ещё только вышел из дома, ещё только перебирает в памяти, что нужно купить, сигареты, ещё что-то хотел, не одними же сигаретами питаться…
У него ещё всё впереди. Он ещё только встретит тебя, ты ещё только порвёшь сумку, вы ещё будете вместе собирать по площади не то помидоры, не то яблоки…