Ещё не хватало…
Вот только сумасшедших мне и не хватало… или наркоша какая-нибудь, вон, шприцы по всем почтовым ящикам попрятаны. Надо бы звякнуть куда следует… Да ну, на фиг, потом ещё меня допрашивать будут: где живёте, с кем живёте, зачем живёте…
Делаю знак рукой. Сгинь, нечистая.
Нечистая не сгинывает, нечистая проходит сквозь окно. Вот так, стекло выгибается под ней, рвётся, тут же снова склеивается. И на том спасибо, что склеивается, а то мне без окна в ноябре как-то невесело остаться…
Прыгает на пол, так и не могу понять, голая или одетая… толкает меня рукой, обиженно, как ребёнок, говорит детским голоском:
– Ба-ан!
Не понимаю. Расхаживает у меня дома, как у себя дома, хватает то одно, то другое, разглядывает. Только сейчас спохватываюсь, что не включал света, а девчонка светится в темноте… Цепляет на себя мои ремни, галстуки, это уже не как человек, а как обезьяна какая-то…
– Ла-айк.
Чего тебе, перчатки мои лайковые дать? Да чего ради я тебе их должен давать…
– Ла-а-йк.
Делать нечего, лайк так лайк. Протягиваю перчатки. Надевает, прыгает восторженно, как ребёнок:
– Ла-айк!
Лайк, лайк… чёрт пойми… вытаскиваю из шкафа резиновую лайку, которая осталась ещё со времён моего детства босоногого, сую ей в руки.
– Ла-а-айк!
Жмёт лайку, лайка пищит, девушка кружится по комнате, приговаривает: лайк, лайк, лайк…
Спохватываюсь. Лайк. Ну, конечно…
Киваю:
– Твит.
– Твит, – оживляется гостья, – твит, твит, твит…
Как это я угадал сразу… Подходит ко мне, бочком-бочком:
– Фре-е-енд.
– Френд.
Протягиваю ей руку, не понимает. Отдаёт мне лайку. Кажется, у них пожимать руки не принято. Вообще спасибо, что френд, а не лав.
Тук-тук-тук.
Стоп-стоп, это уже было, вот это тук-тук-тук, только в окно, а не в дверь. А теперь ещё и в дверь стучат, блин, звонок для кого повесил… или спёрли звонок… не-ет, обычно звонок не прут, только батарейки вытаскивают… дебилы…
Гостья мечется по комнате, бормочет что-то, бан, бан, фейл, фейл. Не понимаю, только догадываюсь, что пришли не откуда-то, пришли за ней, и надо бы её спрятать… легко сказать…
Шагнула в угол комнаты, исчезла. То ли провалилась в какие-то подпространства, то ли стала невидимой.
Долго шаркаю в коридоре, приговариваю: иду, иду, делаю вид, что ищу ключ, а что вид делать, я и так ищу ключ, он же у меня живой, прячется по самым укромным уголкам, а то и ещё какую-нибудь вещичку унесёт в своих острых зубках… ах вот ты где, в ботинке, вот чёрт, как туда только залез… замёрз, наверное, ночи-то холодные…
Открываю. Делаю лицо о-о-о-о-чень заспанного человека, который о-о-о-о-чень хочет спать.
– Чего надо-то?
– Девушка у вас?
– Какая девушка, вы мне льстите… чтобы ко мне девушки ходили… Если Нинка, так она уже пятьсот лет как не девушка…
Стоят. Двое. В чудных одеждах, то ли одетые, то ли голые.
– Ты мне не дури, – шепчет один.
Широко зеваю.
– Кирюха, что ли? Слышь, не трогал я Нинку твою, чё ты сразу… сама пристала, да она ко всем пристаёт, как напьётся, так…
– Пойдёмте, – шепчет один другому. Почему-то показалось, что не шепчет, а передаёт на расстоянии. Мысленно.
Уходят. Как-то быстро уходят, опять непонятно, то ли растворились, то ли что. Возвращаюсь в комнаты, там никого нет, оно и к лучшему, баба с возу, коню легче…
Ага, щ-щас, как бы не так, баба с возу – вот она, баба, расхаживает по комнате, как ни в чём не бывало.
2.5. Ну и напоследок, дорогие ребята, давайте рассмотрим ещё один уникальный случай трёхмерного времени в форме куба – на гранях которого располагаются события.
Как видно из рисунка, разные варианты событий доходят до конца грани и дальше не развиваются: развиться им просто некуда.
Корабли Колумба плывут и плывут в никуда – они никогда не достигнут берега.
Войска Македонского идут в бесконечность, порабощая всё новые земли – они никогда не вернутся домой.
Безумный диктатор отдаёт приказ о начале войны, и… ничего не происходит.
Ветви эволюции обрываются в никуда.
Корабль поднимается в космос – он никогда не достигнет Луны.
Смуглые люди строят пирамиду, поднимают камень на камень, выше, выше, выше, до самого неба – они никогда не прекратят свой труд.
Есть два варианта событий, я оба вижу их отсюда.
В первом варианте мы с тобой не встретимся. Никогда. Я выхожу на улицу, сигареты кончились, сахар кончился, всё кончилось, сворачиваю на площадь, и…
И всё.
Ты никогда не уронишь сумку, никогда не рассыплешь по площади румяные яблоки, я никогда не…
В этом варианте я только мельком увижу тебя на площади. Потом долго буду искать тебя – в огромном городе, в толпе прохожих, знаю, что не найду.
Есть и второй вариант. Где ты успеешь рассыпать по площади румяные яблоки. И я успею собрать их. И ты успеешь сказать, ну что ты, нельзя после первой встречи. И тётечка в загсе успеет поворчать…
А потом…
А вот не будет никакого потом. Я не приду домой злой, как чёрт, и ты…
Глава 10. Прозрачное, как хрусталь, вещество
– Алло.
– Ну, давайте… заходите, мил человек… на расправу.
Ёкает сердце. Хочется швырнуть всё к чёртовой матери, швырнуть им в лицо ихние хвалёные микроскопы-телескопы-хреноскопы, уйти в никуда, неважно, куда, уйти…
А не уйдёшь, так воспитан, что не уйдёшь, нахлынывают воспоминания, ещё со школьной скамьи, стою у доски, училка, идиотина, думает, что она острит, класс ржёт, выродки долбаные, выбегаю в коридор, хлопаю дверями, бегу домой, и мать мне потом выговаривает: ты не имеешь права так поступать, кто, кто тебе дал это право…
А им кто дал право…
Дрель Дрелич смотрит на меня. Нет, он ещё варежку свою не разинул, он ещё только намеревается, он ещё раскладывает по столу какие-то бумажки…
– Ну что… дорогой… как жизнь?
– Р-работаем, – отвечаю.
– Эт хорошо. А вот скажи мне, мил человек, а что у тебя в школе по астрономии было?
Отвечаю честно:
– А у нас в школе астрономии не было.
– Оно и чувствуется. А ты скажи мне, мил человек, а какого ж чёрта у тебя солнце-то что ни день, то выше поднимается?
Так и хочется ляпнуть: а кто ему запретит.
– Ну… осень.
– И что же?
И то же…
– Ну… солнце…
Стою, как нашкодивший ученик.
– Солнце…
– Солнце-то по осени опускаться должно, а оно у вас вверх. Идите, переделывайте, горюшко моё…
Иду. Переделываю. Ненавижу эту самодовольную харю и этот самодовольный тон, так бы и расстрелял его из чего-нибудь, неважно, из чего. Как в универе, стоит какой-нибудь лектор у доски, мозг выносит, и на парте уже кнопка пририсована «выключи лектора», и студент какой-нибудь потихохоньку заходит в аудиторию, и делает вид, что расстреливает лектора, пока тот его не видит…
Поднимаюсь в обсерваторию, не сразу понимаю, что тут стало на несколько человек больше. То есть, не на несколько.
Их было пятеро.
Пятеро в масках, я ещё подумал, почему в масках, грипп у нас, что ли, ходит, да нет, от гриппа вроде бы чёрные маски с прорезями не надевают… и вообще…
– Чем… обязан?
Не договариваю. Оторопело смотрю на направленные на меня пушки. Домечтался. Додумался. Не, вы не поняли, парни, не в меня, не в меня, вон там, на два этажа ниже, Дрель Дрелич сидит, скотина паршивая, вот в него, пожалуйста, и разрывными, и чтобы мучился подольше…
О чём я думаю….
– Мой дорогой друг…
Вздрагиваю от его голоса.
– Мой дорогой друг, я думаю, мы не погрешим против истины, если скажем, что вы располагаете одним из мощнейших телескопов в мире.
– Ага… располагаю… то есть, не я… то есть… ага…
– И, насколько нам известно, мой дорогой друг, вы имели честь лицезреть в данный телескоп далёкий мир будущего?
– Имел.
– Отлично. В таком случае, не соизволите ли вы показать нам эту, так сказать… землю обетованную?
Хочу сказать: соизволю. Что-то прорывает внутри:
– Пушки… уберите.
– Прошу прощения, что?
– Пушки…
– О, мой неосведомлённый друг, это называется пистоли… ваши познания в истории оставляют желать лучшего…
Настраиваю телескоп, никуда не денешься. Да и вообще, что такого… ну захотели люди посмотреть, ну что с того… Дрелич зайдёт, скажу, а они мне пистолями своими угрожали, или как это называется… ещё бы Дрель Дрелича подстрелили, цены бы им не было…
О чём я вообще…
– Вот… смотрите… вон там, между пустотой…
Они смотрят. По очереди. Задним числом думаю, что мог бы смотаться отсюда, или прихлопнуть их… один пятерых. Или… или…
…поздно спохватился, вон, снова уставились на меня, все пятеро…
– Большое спасибо, наш дорогой друг… а теперь не будете ли вы столь любезны, что покажете нам музей летательных аппаратов, который находится здесь же?
Хочу сказать, что сегодня музей на клюшке, не работает. Вспоминаю про пистоны, или что у них там, не говорю. Долго копаюсь с ключами, ну не любят меня ключи, так и рвутся из рук. Задним числом думаю, что какой-нибудь Ален Делон или Брюс Уиллис на моём месте что-нибудь сделал бы… что-нибудь… интересно, что – что-нибудь… и вообще, мне самому интересно узнать, чем дело кончится…
– Не… нельзя!
Неужели это я кричу, нет, я не умею так кричать, а что ещё делать, когда эти пятеро самозабвенно разбирают аппараты, которые должны были летать, но так и не взлетели, мастодонты отечественной авиации… как там про них ещё экскурсовод говорит…
Снова вижу пендели, или как их там. Мне в руку падает горсть золотых монет. Они как-то тоже по-похожему называются, пи… пистоли… пистойи… пи… а вот, пиастры, пиастры, пиастры…
– Герберт, друг мой, вы были абсолютно правы, здесь мы найдём всё, что нам нужно для полёта.
Это один из них обращается к кому-то. Не знаю, к кому. Знаю, что не ко мне. Хотя бы потому, что я не Герберт.