– Честолюбие пучит тебя, чтобы эту болезнь устранить, следуй верному средству – почитывай книжки… Гораций.
– Гораций. Чё мне твой Гораций?.. Истомин, времени нет этим заниматься… Старьё, наверное?.. А этот ловко там со всеми разобрался, всех их по аду рассовал. Честное слово, уважаю, – говорит Андрей. И говорит: – А чё, скажи, тут неестественного?.. Деньги и деньги. Средство. Кто от них, ты назови такого мне, откажется? Кто-то их может смолотить, а кто-то нет, и вся проблема. Вроде и просто, а попробуй… Запоминаешь только то, что для тебя сейчас удобнее, чем оправдаться всегда можно. Фрейда почитывай… и психиатров… Кишка тонка. А то какой-то там Гораций… Гораций – слышал вроде чё-то.
– Может, психологов?..
– Психологов и психиатров… сами придурки, но полезные… а не Ефремов. Ефремы – прошлое, деревня… Ещё Ефремова – «Туманность Андромеды». До сих пор помню, а читал ещё в школе. Правда, про что, уже забыл. Тямы нет, не можешь заработать, ну и нашёл себе вот: непростительно… Имеешь деньги – чё плохого? Чем больше, тем лучше. Я же наркотики на них не покупаю, втридорога потом не продаю. Детей чьих-то на иглу не подсаживаю. А позволяю людям прокормиться. Плохо завидовать, а не иметь… Ты знаешь, сколько на меня работает?
– На тебя?
– Ну – у меня. И на меня… бывает тоже.
– Кто говорит, что плохо. Не иметь плохо, а иметь с пристрастием.
– Я без пристрастия. Имею и имею. Дышу-то я… тоже с пристрастием?
– Есть у меня знакомые… дал бы им удочку, позволил прокормиться.
– В Питере?
– Да. Вложил бы деньги.
– Во что конкретно?
– В технологии, – говорю, – в высокоточные приборы.
– О-о, нет, – говорит. – Это ещё получишь назад деньги, не получишь… Скорей всего, что не получишь. Как подарить – отдать с концами. Если получишь, то когда?.. Себе на похороны разве. Уж и без денег похоронят, на земле лежать не оставят. Не Дед Мороз – подарки делать… Меня съедят за это время. Мне нужно так: сегодня – деньги, столько, больше желательно, а завтра – втрое. Дело хорошее, конечно, понимаю. Но в перспективе… Та-ам, за облака-ами… Песенку помнишь?.. Роскошь. Такое я сейчас себе позволить не могу…
– Ладно. Не можешь, так не можешь…
– Да, не могу, – говорит.
– С голоду, – говорю, – не помрут.
– У меня железа листового на два миллиарда… Лежит на складе.
– Рублей?
– Рублей. И пусть лежит, в цене не упадёт. Законсервировано – не сгниёт, не заржавеет. Нет на примете покупателя?.. Хотя один тут вроде замаячил…
– Забыл спросить, ты был на похоронах?.. Нет у меня таких знакомых, – говорю.
– На чьих? – спрашивает.
– Виктора Петровича.
– Нет. На погрузке задержался. Жалко. На нижнем складе, под Иркутском. Но на могилку после съездил. Хорошей водочки плеснул, икорки чёрной положил… рассыпал по могилке, чтобы бомжи кладбищенские не склевали. Хлебушка, – говорит, – корочку. Огурчик. Чин по чину. Как полагается. И сам стопочку за упокой принял… Такие люди умирают… А проводить вот не пришлось. Приехал, тут уже узнал…
– Ну, он теперь тебе всю вечность будет благодарен… За икорку, – говорю, – особенно. Хлопотать там теперь за тебя станет, чтобы к тебе придирок меньше было…
– А ты, Истомин… кстати, да!.. – резко ко мне вдруг повернулся. – Профилактику не делал?
Едем.
– Какую? – спрашиваю.
– Пора. Здоровье-то… Уже не мальчик.
– Нет, – говорю. – Но я пока… вроде не жалуюсь.
– А зря, что не делал, – говорит Андрей; вернулся глазами к дороге, вперёд смотрит. – Это кажется – здоровый, а начни проверяться – и ахнешь… Простата, парень. Не шути. В один прекрасный день, или в ужасную ночь, в штаны к себе заглянешь по привычке, а там оно – на полшестого. И опозоришься. А так – что нужно будет очень – для удовольствия взаимного – обидишь женщину – или для пользы… Стреляться вздумаешь ещё… Вы же там, в Питере, все нервные, чумные… В больницу лень идти, сам утруждайся.
– Чем?
– Этим.
– То есть?
– Этим, этим… Когда сидишь, и напрягайся. Делай, делай… И когда ходишь, делай, делай. Возьми себе за правило, в привычку. Немолодой уже, Истомин. Или всё в мальчика играешь?
– Играю. Жизнь же – игра: сегодня в мальчика, а завтра-в старика… то в казаков-разбойников, то в прятки.
– Ага. Дошутишься, Истомин. Каким ты был, таким ты и остался. Жизнь ничему тебя не научила… С прибабахом… Где-то учился там, а толку?.. Институты ума не добавляют, убавляют… сохнет от долгого учения.
– Да, толку, правда, никакого… Не добавляют, убавляют… А-а, да, о чём ты в прошлый раз втолковывал мне… Вспомнил, – говорю. И подло думаю при этом: «Ну вот. Андрей Такойтович Мунгалов. Едем. Разговариваем. Доверительно – так мне кажется, да вот ошибочно. Я с вами всерьёз, хоть и, по временному состоянию своего в добрые дни обычно крепкого здоровья, ныне с великою потугой, но зато честно. А вы сидите себе, руль покручиваете и – утруждаетесь: не со мной – со мной-то так только, по пустякам – ведёте беседу основную, а, ёрзая незаметно, со своим другом-сфинктером содержательно и беспрерывно разговариваете: делаю, делаю. И надоумил кто-то же, где-то ли вычитал… Продвинутый. И как на всё тебя хватает?.. И профилактика, и Дант». – Нет, забываю, – говорю. – Памяти нет совсем – не молодой-то. Тут про склероз бы не забыть.
– Ну и напрасно, – говорит. – Когда жареный петух в задницу больно клюнет, меня помянешь… Вечером, может, сходим в ресторан? – спрашивает. – Есть у меня… знакомый держит. Чёрнозадый. Обязан мне… Лично обслужит, – говорит. – По высшему разряду. Попросим – песенку споёт… и стриптиз, попросим, спляшет.
– Живого места уже нет – так исклевал… Всё-то тебя и поминаю… Нет, не сходим, – говорю.
– Почему? – спрашивает.
– Потому, что тяжко болен, – отвечаю.
– Чем?
– Социофобией.
– А это чё ещё такое?.. И чем ты её лечишь?
– Заморскими оподелькоками… Конечно – водкой.
– Ага, Истомин, весь ты в этом. Из роду в род – тот же урод… Для вас, для русских, панацея, – говорит Андрей. – На всякий случай жизни применима. Средство незаменимое. Все свои хвори водкой лечите. И насморк, и тоску… и паховую грыжу. Зуб заболел – стакан на грудь – и полегчало… Куда он прётся – на обгон-то?.. – Обошёл нас кто-то на японце на высокой очень скорости, подрезал, резко вырулив на нашу полосу. – Радость – отметили, горе – залили… Сколько их развелось тут, отморозков… А не болит ничё – тоже ведь повод.
– Ну, верно: пить – горе, – говорю, – не пить – вдвое… А почему себе такую же крутую не купишь?
– Кто-то родился или умер, неделю, минимум, не просыхаете, – продолжает Андрей, пытаясь разглядеть зачем-то номер обогнавшей нас тоёты праворукой. – Местный. Наш регион. Придурок… Тоже, наверное, под мухой… Как поросята, нахватаетесь, потом замучаете всех своим похмельем, и за примером далеко ходить не надо, рядом: пива подай ему, хоть тресни… Всех заучаствовать хотите, всех зазываете к корыту… чтобы уж все вокруг, воронкой вверх, рогами в землю… Тогда нормально всё, отлично. Свои, родные. А трезвый кто вдруг затесался, того по морде…
– Как за ревизию марксизма.
– То посмотрел на вас не так, косо, – говорит, – то сказал вам не то чё-то.
– Правильно. Пусть либо пьёт, либо уходит… Не мы одни, наверное, такие, раз – аква витэ. И нет греха непростительного, – говорю, – кроме нераскаянного… Я же раскаиваюсь.
– Каждый раз?
– Да, каждый раз.
– И думаешь, прощается?
– Надеюсь.
– Ну это же смешно.
– Как есть. Прости меня, смешного, – говорю.
– Да я-то, ладно, – говорит, – мне вас, пьяниц, даже жалко, когда вижу где какого под забором… Лишь бы опохмелиться, там хоть с чёртом… Где-нибудь так наобгоняется. Лихач – подрезал, тоже… клоун… урыл бы – встретил. Тоже, наверное, соскучился по пиву…
– С ним вот не надо. Зря не наговаривай. Черти не пьют, и без того пьяные – от гордости… Да пусть, объехал и объехал. Тебе-то что?.. Может, торопится куда-нибудь.
– Куда торопится – на кладбище… Зачем такая тачка мне? Светиться лишний раз?.. Еду на этой, и спокойно… А то завистливых-то много, – говорит. И говорит: – Сопли и слёзы – по полной программе. Ты меня уважаешь? – Уважаю. Душу свою, как приблатнённый – ватник, нараспашку, и в чужую, отрыгая перегаром, лезете бесцеремонно, ещё и вилкой в ней поковыряетесь, как в винегрете…
– А в винегрете-то зачем? – спрашиваю. – В нём всё, что есть, и так известно… Проще уж некуда…
– А не пускает кто, за нож…
– Преувеличивать не надо, и так довольно оболгал… Ко мне, горемычные люди, ко мне, молодцы, поскорей! Ко мне, молодицы и девки, – отведайте водки моей!.. А ты не русский?
– Русский. Но – не поросёнок… Я – новый русский, – и смеётся. – Обновлённый. – И говорит: – Не куришь, хорошо ещё, в машину бы не пустил.
– А как?
– А на такси тебя бы посадил или пешком отправил, чтобы выветрился…
– Ну?!
– Баранки гну… Не выношу табачный запах. От пропастины будто…
– Скажешь тоже.
– И тому, кто дышит им, табачным дымом, говорят, среди курильщиков, вреднее.
– Полутунгус-полутатарин… Оно и видно… Обновлённый. Тебе вот пить совсем нельзя, это уж точно.
– А почему? Я – не монах.
– Монаху можно, а тебе нельзя.
– Так почему?
– А потому, что нет иммунитета.
– Придумал тоже… Ну, Истомин. Иммунитета б не было, давно бы уже спился. Взглянул бы лучше на себя.
– Я – славянин.
– А я?
– А ты почти эвенка… И раз-то в месяц, то и в два. Редко, да метко, правда, тут уж не поспоришь, зато потом – как стёклышко…
– Пока не предложили… За прощание, за встречу – каждый день у вас, у алкашей, – говорит, – повод.
– Ты деньги любишь сильно, вот и держишься. Деньги отнимутся, карман твой избегать начнут, сопьёшься сразу… Только кумыс и простоквашу, и то, – говорю, – по разрешению доктора. А так-то пепси, поди, выбрал?