Бабушкин неожиданно замолчал, приподнялся, потом сел, стал прислушиваться.
— Однако журавли полетели, — сказал он сам себе и вскочив на ноги, кинулся к выходу.
В щель между камней пробивался солнечный свет и был хорошо виден кусочек ослепительно-синего неба, который наискось пролетал журавлиный косяк, чье приветственное курлыканье издалека услышал Бабушкин. Он поднял руки к этому клочку видного ему неба, закрыл глаза и замер в ожидании неведомо чего, чуть слышно подпевая удаляющимся журавлям: «Урл, урл, урл…».
В заезжей все сидели за столом и молчали. Словно ждали чего-то. Первой заговорила Наташа.
— Это хорошо, что мы помолчали, подумали… Подумали о себе, подумали друг о друге… Мне кажется, это были добрые мысли. Да, мы ссорились, кричали, плакали. А сейчас оказалось, что готовы прийти на помощь друг другу.
— Извини, насчет всех не согласен. Кое-кто совсем даже наоборот, — недовольно пробурчал Веселов.
Хотел что-то сказать Голованов, но Наташа остановила его:
— Не надо, Павел Дмитриевич… Он всегда так — сначала говорит, потом думать начинает.
— Кто? Я?! — вскочил Веселов.
— Сядь! — попросила Наташа. — Вчера тут кто-то произнес тост… О том, что люди, сидящие за одним столом, у одного огня, на краю света, в труднейших, почти экстремальных условиях обязательно становятся если не друзьями на всю оставшуюся жизнь, то становятся намного добрее друг к другу. По-другому просто быть не может.
— Если быть добрым к каждому, легко превратиться в добренького идиота, — никак не мог успокоиться Веселов. — Лично я очень сомневаюсь в пользе доброты без разбора.
— А я, наоборот, уверена. Уверена, что больше всего людям сейчас не хватает понимания и доброты. Поэтому так трудно стало жить. И не смей мне возражать, а то я опять заплачу… Жалко, что мы сейчас не все вместе…
— Бабушкин тоже ушел… — вроде бы ни к селу ни к городу напомнил Ефимов.
— И Бабушкин… — согласилась Наташа.
Немного помолчав, попросила:
— Позовите кто-нибудь Бориса Юрьевича.
— Хочешь, чтобы и он с нами сидел за этим столом? — удивился Голованов.
Вместо Наташи ответил Веселов.
— Почему нет? Ты же сидишь.
— Могу уйти, — предложил Голованов.
— Сиди… — попросила Наташа. — Кто позовет?
Все молчали.
— Представляю, как ему сейчас трудно, — сказал наконец Ефимов.
— Ещё бы, — не выдержал и Голованов. — С него Нетребко теперь такую стружку снимет, небо в овчинку покажется.
— При чем тут какой-то Нетребко, — не согласился Ефимов. — Ему самому сейчас трудно.
— Не знаю, кого я ненавижу больше — его или себя, — признался Голованов. — Наверное, все-таки себя.
— Да, добренькими мы все-таки станем нескоро, зря я переживал по этому поводу, — стал выбираться из-за стола Веселов. — Лично на меня произвело впечатление, что из всех нас только он открыл дверь. Хотя наверняка именно ему больше всего этого не хотелось. Пойду, позову. Не стоит в экстремальных условиях отрываться от коллектива.
Он поднялся в комнату Голованова. Появление Пустовойта ожидали по-разному. Голованов сидел, низко опустив голову, Ефимов, не отрываясь, смотрел наверх, на дверь из-за которой должны были появиться Пустовойт и Веселов, Наташа разливала по кружкам чай из недавно закипевшего чайника. Вышел бледный, подавленный и явно растерянный Веселов. Медленно спустился вниз, молча сел за стол.
— Я был уверен, что он откажется, — сказал Голованов. — Наверняка продумывает какую-нибудь новую комбинацию.
— Спит? — спросила Наташа.
— Умер, — сказал Веселов. И добавил: — Кажется, умер…
Почему-то никто не стал задавать вопросов, переспрашивать. Как-то сразу все поверили, что то, что он сказал, действительно случилось.
Кружка Пустовойта, в которую Наташа наливала чай, была уже переполнена, а кипяток все еще продолжал литься из чайника, растекаясь по столу уродливой бессмысленной лужей.
Прошло несколько часов. Кажется, ничего не изменилось за это время в заезжей. Все по-прежнему сидели за столом. Ефимов, чтобы скоротать время ожидания последующих неведомых никому событий и хоть как-то приглушить общее нервное напряжение зачитывал какую-то из собранных им многочисленных записей чьих-то воспоминаний.
— «Наша дорога через неведомые еще человеку места порой удивительнейшим и странным образом напоминает мне человеческую жизнь с ее мучительным напряжением безостановочного движения, с ее безжалостно уходящим временем, с ее болями и усталостью, с почти безнадежным стремлением не отклоняться от выбранной цели. Сегодня выпал первый снег и мы наконец вышли к озеру. Вдруг все неожиданно услышали странный протяжный крик, не похожий ни на один крик на свете. Кони испуганно захрапели и сбились в кучу. Казаки торопливо крестились. Крик шел не то из-под воды, не то из самого нутра окруживших озеро гольцов. Орочоны наши что-то испуганно и торопливо говорили друг другу, показывая то на нас, то на озеро. Ночью они исчезли. А через три дня тяжело заболел техник Драпчатый».
— Не нагнетай, а… — попросил Веселов. — И без того тошно, не знаю как. Не ночь, а какое-то испытание на прочность. Впору тоже внести её в историческую летопись бывшего золотого прииска.
— Как вспомню, чего я ему тут наговорил… Никогда не прощу себе, — пробормотал Голованов.
Из своей каморки в полной экипировке для дальнего перехода, с карабином за плечами вышел Старик.
— Решили, кто со мной? Теперь помощь нам вдвойне требуется.
— Нам? — переспросил Веселов.
— А ты как думаешь? И тех спасать надо, и о нашем покойнике кому надо донести полагается. Говорят, большим начальником был. Милицию вызвать надо.
— Милиция тут при чем? — удивился Голованов. — В подобных случаях врач требуется. Зафиксировать и констатировать. Милиция потом сама заявится, без приглашений.
— Он давно на сердце жаловался, — всхлипнула Наташа.
— Лично я готов, — поднялся из-за стола Веселов. — Пошли.
Стал надевать свою куртку.
— Сапоги надень, — проворчал Старик. — В этих своих ботиночках только до первого распадка. На себе, что ль, тебя потом тащить?
— Я, по-моему, ясно дал знать, что пойду я, — поднялся из-за стола и Ефимов и тоже стал одеваться.
Неожиданно поднялся и Голованов. Было заметно, что он к чему-то прислушивается.
— Кажется, вертолет… — неуверенно сказал он.
Подбежал к двери и распахнул ее настежь.
Теперь уже все услышали приближающийся гул вертолета. А скоро стал виден и сам вертолет, явно направляющийся в их сторону.
— Дошли! До-шли! — заорал что было сил Веселов, выскочив на крыльцо и призывно размахивая руками. — Ну, молоток зять своей тещи! Ну, мужик! Памятники таким ставить надо, товарищ научный сотрудник! А ты говоришь — «смысл жизни, смысл жизни…».
— По-моему это вы говорили, — возразил, улыбаясь, Ефимов.
— А хотя бы и я, — согласился Веселов. — Не ошибается только тот, кто вообще ни о чем не думает. Я думаю, значит, иногда и ошибаюсь. Смысл жизни в том, чтобы ошибаться в лучшую сторону.
Спрыгнув с крыльца, он побежал к предполагаемогму месту посадки вертолета, который завис над косой неподалеку от заезжей. Туда же пошли Старик, Наташа, Ефимов. Голованов дождался, когда вертолет благополучно приземлится, и вернулся в заезжую.
Подняться наверх он до сих пор не решался. Дошел до лестницы, повернул назад. Стал вроде бы бесцельно перебирать спасенные от сожжения Наташей и Веселовым свои бумаги и чертежи. Сгреб их в охапку. Похоже было, что снова хочет отправить их печку. Но печка давно уже погасла, и он аккуратно сложил бумаги на стол. В это время вошла Наташа. Следом вошли врач и санитары с носилками. Наташа показала им наверх. Когда они поднялись, Наташа спросила:
— Ты останешься?
— Еще не решил.
— Все ты уже решил, — уверенно заявила Наташа. — Я тоже решила. Я должна быть с ним. Он сам сказал, что я ему нужна.
— Если сам, то, конечно… Он всегда говорит то, что думает. А я… Я буду тебя ждать.
— Не надо, — тихо сказала Наташа.
— Я буду тебя всю жизнь ждать. Как всю жизнь раньше…
Наташа поцеловала Голованова в щеку и ушла в свою комнату собираться.
В это время по лестнице стали медленно спускаться санитары, вынося на носилках накрытый одеялом труп Пустовойта. Следом спустился врач. Подойдя к Голованову, уверенно сказал:
— Инфаркт. Без вариантов. Справку перешлем в Управление сразу после вскрытия.
Подошел к дверям, дождался, когда санитары осторожно спустятся с крутого заснеженного крыльца, обернулся:
— Будьте осторожны. Условия у вас тут явно не стандартные. С одной стороны, плюс, с другой — вот такущий минус. Надо бы все изучить хорошенько и обязательно учитывать, если собираетесь здесь оставаться.
Немного погодя в заезжую вернулся возбужденный Ефимов. Заговорил с порога, даже не разглядев после ослепительного солнечного света, есть тут кто-нибудь:
— Ужасно все получилось. Прилетели его спасать, а он… Предложили нам лететь вместе с ними, а то потом неизвестно когда получится.
Разглядев наконец, что в заезжей всего один Голованов, подошел к нему.
— Ответьте мне только на один вопрос — будут здесь строить или нет?
— Не знаю.
— Понимаю, вам сейчас трудно ответить так вот, сразу. Но для меня это очень важно. Вы, по-моему, остаетесь? Если да, значит, будут. Вы уверены?
— Я уверен только в одном — строить надо только здесь. Когда вы хорошенько разберетесь во всем, поймете, что для окружающей природы, за которую вы радеете, это гораздо предпочтительнее любого другого варианта.
Ефимов задумался, потом стал собирать свои вещи.
В это время вошел Старик. Направился было в свою каморку, но на полпути остановился, стал объяснять.
— До большой воды мне тут только паек переводить. Раз такая оказия случилась, в отпуск отбуду. Опять-таки проводить покойника по-людски надо. Родным объяснить, что и как.