Бульдозер неожиданно пополз вверх.
— Ну? — закричал Кешка. — Где ровненькое твое?
— Стой! — придержал его Иван Федорович. — Может, вправо взял? Стой, а то загремишь!
— Куда? — психовал Кешка. — Не видать же ни хрена!
— Должен спуск быть. Ты погоди… По ключу вниз, а там распадок. Если вправо взял, камни будут… — вспоминал Иван Федорович.
Рядом остановился второй бульдозер. Следом чуть светила фарами колонна.
Иван Федорович взялся за ручку дверки:
— Пойду, проверю…
— Куда?! — заорал, удерживая его, Кешка. Но Иван Федорович спрыгнул на землю. Сделав несколько шагов, исчез. Кешка стал подавать сигналы. Из второго бульдозера выпрыгнул Михеев, пошел за стариком.
А Иван Федорович растерялся. Он ничего не мог вспомнить. Ему казалось, что стоит он один-одинешенек среди бескрайнего пространства летящего снега и все вокруг одинаково бело и незнакомо. Он пошел было в одну сторону — вернулся, пошел в другую — остановился. От ветра слезились глаза, было трудно дышать. Неожиданно рядом появился Михеев.
— Вправо забрали! — крикнул он. — Камни! Туда надо…
— Все забыл, — сказал Иван Федорович. — Ничего не помню, все забыл.
— Здесь и маму забудешь. Пошли…
Бальсис снял со стены свой рюкзак и стал выкладывать из него на койку большие яблоки. Потом собрал их, с трудом удерживая, понес к столу.
— Праздник сегодня у меня. В сорок четвертом году в этот день освободили мой город. Вы, наверное, и не слышали о нем. Есть такой маленький городок в Зарасайском крае. Это оттуда яблоки. Я очень прошу вас — угощайтесь все…
— Пахнут как! — с восторгом сказала Анна. — Даже жалко трогать.
Иван Федорович потряс яблоко.
— Стучат, — улыбнулся он. — Самая спелость.
— Я бы от таких яблок не уехал, — сказал Михеев, надкусывая яблоко. — Тут, может, цель жизни всей, чтобы такие яблоки у дома росли.
— Знать, что они растут где-то, тоже очень хорошо, — задумчиво ответил Бальсис. — Есть где-то маленький городок, озера вокруг, липы цветут. А мы с вами здесь… идем, делаем все, что только может сделать человек. Для меня это тоже цель жизни.
— Отметить бы праздник, — подмигнул окружающим Семечкин.
— А то не отметили, — сказал Иван Федорович. — Из какого пекла выскочили. Я уже и не думал…
— Вы угощайтесь, не надо стесняться. Мы сейчас все вместе, — подошел к сидящему в стороне Дубынину Бальсис и протянул яблоко. — Посылка пришла перед самым отъездом. Видите, куда они попали, литовские яблоки…
Тракторы колонны прижались к темным скалам распадка. Пурга за скалами и где-то наверху еще завывала в полную силу. Но в распадке только угрюмо гудели старые ели и снег кружило у гусениц неподвижных машин. Но вот скрипнула дверь, в светлом квадрате мелькнула фигура, и дверь закрылась. Человек торопливо перебежал к стоявшему в стороне вагончику взрывников.
Внутри он зажег фонарь и стал переодеваться. Это был Михеев. Он надел смятую белую рубашку, вылил в ладонь чуть ли не полфлакона одеколона, плеснул на лицо, на волосы. Застегиваясь, увидел лежавший на верхней койке пиджак Дубынина. Оглянувшись на дверь, он осторожно достал из кармана пиджака документы, проглядел, достал из другого кармана записную книжку, быстро перелистал, вглядываясь в записи, и положил на место. Поправил пиджак, чтобы лежал, как прежде, и потушил свет.
— Подожди, — сказала Анна, еще не видная за перегородкой, и добавила: — Дров подкинь.
Михеев послушно подбросил дрова в печку, оглянулся на легкое движение и в растерянности встал. В полутьме вагончика, освещенного лишь дрожащим светом топящейся печки, Анна показалась ему необыкновенно красивой — в светлом праздничном платье, в туфлях, которые делали ее выше и стройнее.
— Ты как на праздник, — пробормотал он.
— А для меня праздник! Ты вот не поверишь… Каждую нашу ночку вспомнить могу…
Михеев подошел к ней.
— Сделаю, что хотел, все наши будут, и ночки, и дни… Ты не думай, Аннушка. Ты мне все равно, как жена. Ни о ком и не думал ни разу.
— А что, если не выйдет, Коля? — спросила, припадая к нему, Анна. — Надушился, аж в носу щиплет…
В глазах у нее были слезы. В дверь вагончика неожиданно постучали.
— Кто? — срывающимся голосом спросила Анна.
— Я… — тихо ответил чей-то голос.
— Кто «я»? — переглянувшись с Николаем, спросила Анна.
— Открой… поговорить надо.
— Сашка… — шепнула Анна и подошла к двери.
— Ну говори…
— Да ты открой, холодно.
Михеев отстранил Анну, откинул задвижку. Сашка нырнул в вагончик и оторопел, увидев перед собой Николая.
— Здорово, — растерянно сказал он.
— Давно не виделись… Ну, здорово, коли так. — Михеев протянул Семечкину руку. Тот благоразумно отступил на шаг, посмотрел на нарядную Анну.
— Вопросов нет. Ты хотя бы предупредила, что плацкартных мест не имеется.
— Мы с тобой на эту тему не разговаривали, — улыбнулась Анна.
— Да так, в порядке профилактики хотя бы. Зря я тебе этот груз таскал? — Семечкин кивнул на мешки и ящики, занимавшие большую часть вагончика.
— Вот что, в порядке профилактики… — сказал Михеев. — Мест в этом направлении нет и не будет. Ты это хорошо запомни.
— Я понятливый, — похвалился Семечкин. — Счастливо оставаться.
Он исчез. Михеев закрыл дверь. Анна смотрела на него полными слез глазами.
— Боюсь я, Коля. Даже сердце болит, как боюсь.
— Тут еще что получается, — помолчав, вздохнул Михеев. — Больно у меня напарник занятный…
— Теперь чего только казаться не будет…
— Может и кажется…
Колонна медленно ползла вверх по склону гольца. На седловине водораздела остановились. Люди вышли, щурясь, смотрели на освещенные морозным солнцем ледяные глыбы.
— Самый и есть хребтик, — показал Иван Федорович. — Акиткан…
— Во всей своей неземной красоте, — констатировал Семечкин, переминаясь с ноги на ногу. — Морозец, я вам скажу, за сорок. Стоять без движения не рекомендуется.
— Где же перевал будет, Иван Федорович? — спросил дядя Леня.
— Вон там и будет…
Впереди неприступной цепью четко и остро рисовались горы.
След проложенной дороги, петляя по склону гольца, постепенно поднимался кверху. Все круче становились обрывы, выше скалы. Черные языки каменных осыпей кое-где разрезали слепящее полотно снега. В колючей изморози стыли корявые ветви стланика.
Дубынин осторожно вел свой трактор. Рядом с ним в кабине сидел Михеев.
— Слушай, Геннадий Батькович, все забываю спросить тебя: и чего бы ты это решил в наши края податься? — спросил он, закуривая. — За рублем или за этой самой, за романтикой? Хотя какой из тебя к собакам романтик…
— Значит, за рублем, — ответил Дубынин.
— На этот рубль, Гена, здесь горбатиться надо. Так? Нет тебе ни культурного отдыха, ни ванны с белого кафеля, ни всего остального, что за трудовые рубли полагается. Незавидная пропорция. С одной стороны, рубли, а с другой — пространства… — он протер рукой стекло, — которые надо пройти и освоить.
— Так, может, я и хочу — пройти и освоить, — неожиданно улыбнулся Дубынин. — Не предполагаешь?
— Сам смеешься. Это же подписано, что ты не романтик… и печать стоит. Ты человек, судя по всему, с целью. Все мыслишь. А мыслить, я тебе скажу, надо так, чтобы раз — и в дамки.
— Это как? — спросил Дубынин.
Михеев быстро глянул на его спокойное лицо, глубоко затянулся и, решившись, сказал:
— Как? Да вот, к примеру, в здешних местах один мыслитель и самородочком и деньжатами недурно разжился. Это — игра!
— Нашел, что ли? — сделал вид, что не понял Дубынин.
— Нашел, украл, кому какое дело, раз не поймали. Ты, выходит, не слыхал ничего об этом деле? Шуму много было…
— Откуда мне ваши новости знать?
— Слухом земля полнится…
— Земля, Коля, она большая.
Впереди остановился трактор Алсахая. Они увидели, как Алсахай выпрыгнул из кабины, побежал вперед. Дубынин остановил трактор.
На наледи занесло сани с грузом, которые вел трактор Семечкина. Трактор вместе с санями развернуло поперек склона, огромный груз медленно стягивал трактор вниз. Мотор отчаянно ревел, гусеницы скребли лед, разбрызгивая сразу стынущую на морозе воду.
Алсахай побежал к своему трактору за тросом. Испуганный Семечкин рвал рычаги, выглядывая из кабины. Подбежали Михеев с Дубыниным, торопился к ним Бальсис. Алсахай уже тащил трос.
— Зацепи! — отдал он его Дубынину и снова побежал к своему трактору. Дубынину стал помогать Михеев.
Трактор и сани медленно сползали вниз. Казалось, еще немного — и падение не удержать. В это время развернулся бульдозер Сергея, сполз вниз на склон, заехал под сани, стал подталкивать их ножом вверх. Зацепили трос и Михеев с Дубыниным. Алсахай, который подвел свой освободившийся от цистерны трактор к самому краю наледи, ждал, когда они закрепят трос в чеке. Трос натянулся. Сани с грузом медленно поползли вверх.
Бальсис нашарил спрятанный за включенной рацией пузырек валокордина и, посмотрев на спящего Быстрова, накапал в стакан несколько капель. Долил в стакан воды, но выпить не успел — в вагончик вошли дядя Леня и Михеев. Следом Семечкин. Бальсис торопливо спрятал пузырек.
— Тут серьезный вопрос получается, — с ходу начал Михеев. — Надо основательно вникнуть. А то разговоры идут, и людям, я вам скажу, работать мешают…
— Подождите, — попросил Бальсис, стараясь справиться с болью в сердце и делая вид, что вслушивается в голоса, звучащие по рации. — Вопрос действительно серьезный?
— Да как сказать… — пожал плечами дядя Леня.
— Серьезный, серьезный, — вмешался Семечкин.
Он сел рядом с Бальсисом, понюхал и с отвращением отодвинул стакан с мутноватой жидкостью.
— Отложить нельзя?
— Не стоит откладывать. Я почему говорю? В общем, вот он… — Михеев показал на дядю Леню, — объясняет всем, что не туда мы идем. Продвигаемся неверно.
Бальсис выключил рацию, придвинул карту.