Подробности операции он никогда мне не раскрывал.
— Откровенно говоря, — заявил он, — финансы мне не милее бормашины. Я отыскал несколько надежных партнеров, за которыми скрываюсь, и сверхнадежный банк в качестве гаранта, предоставлял им свои «экономические анализы» и позволил извлекать из них выгоду.
В сущности Джон Франклин Хейвиг основал фонд, предусмотрев все необходимые налоги и прочее, который должен перейти к его прямому наследнику мужского пола, отвечающему необходимым условиям, когда тому исполнится двадцать один год. Банк, в котором хранился фонд, был одним из старых банков на восточном побережье, с римскими колоннами и соборной полутьмой внутри и., как я подозреваю, с куском Плимутрокской скалы (Скала в Массачусетсе, на которую высадились, согласно легенде, пассажиры корабля «Майский цветок», первые поселенцы будущих Соединенных Штатов Америки, в 1620 году. — Прим. перев.) в основании. Таким образом, когда прямой наследник мужского пола Джон Франклин Хейвиг в 1964 году связался с банком, он получил свое миллионное состояние без сучка и задоринки. Сенлакская «Труба» сообщила, что он получил наследство от отдаленного родственника.
— Я предоставил банку управление своими деньгами, — сказал он мне. — Мне остается только выписывать чеки.
В конце концов богатство для него было только средством для достижения цели.
Вернее, нескольких целей. Я уже упоминал о его пристрастиях. Должен добавить, что он помогал матери и — негласно — другим. В целом же он отвергал благотворительность.
— Благотворительные фонды, — говорил он мне, — исключительно деловые предприятия. Их чиновники зарабатывают больше вас, док. К тому же, если быть по-свински грубым, у нас слишком много людей. После черной смерти (Разновидность бубонной чумы, которая в Европе 14 столетия, как полагают, уничтожила четверть населения. — Прим. перев.) не стоит волноваться из-за судьбы испольщиков на Миссисипи.
Я дружелюбно покритиковал его за то, что он такой явный консерватор, хотя ему приходилось видеть последствия применения на практике laissez-faire (Теория государственного устройства, считающая экономику автономной по отношению к государственной власти, которая должна как можно меньше вмешиваться в экономические отношения. — Прим. перев.), и он дружелюбно ответил, что в наши дни либералы, подобные мне, ничего не поняли и ничему не научились, после чего мы выпили… Но я знаю, что он без всякого шума помог очень многим; несомненно также, что он поддерживал своими средствами организации, выступающие за охрану природы.
— Мы нуждаемся в сохранении жизни, всякой жизни, — объяснял он мне. — Сегодня для поддержания духа нам нужен космос и зелень. Завтра они нужны будут для выживания, с 1914 по 1918, а ведь им не приходится при этом искать остатки собачьей пищи или вооружаться против монголов, которые переправятся через Берингов пролив, который замерзнет, когда вся пыль поднимется в атмосферу.
Впечатление его было таково, что эту войну, как и первую мировую, все предвидели, никто ее не хотел, и люди отшатнулись бы, зная ее последствия. Он считал, что эта война скорее не идеологическая, а экологическая.
— У меня кошмарное представление, что война была не просто результатом превращения огромных пространств в пустыни. Она пришла вовремя. Знаете ли вы, что нашим источником кислорода является океан? К 1970 году инсектициды проникли в планктон. К 1990 океан стал мутным, от него несло, и вы не посмели бы в нем купаться.
— Но это можно было предвидеть, — сказал я.
Он усмехнулся.
— О, да. «Окружающая среда» — эти слова звучали повсюду. Лозунги «Спасти экологию сегодня» появились на ветровых стеклах машин, которые принадлежали волосатым молодым людям. Эти машины, останавливаясь, пачкали землю маслом, а двигались в облаке дыма, гуще, чем из вашей трубки… Потом появился другой модный лозунг, я забыл, какой именно. Вся эта фаза — лозунг за лозунгом — миновала. Люди стали совершенно беззаботными.
— Видите ли, это логическое завершение всеобщей тенденции. Я знаю, глупо искать единственного виновника такого страшного преступления, как Война Судного Дня, со всеми ее предвестниками и последствиями. Особенно когда мне по-прежнему неясен сам ход событий. Но, док, я абсолютно уверен, что одна из главных причин катастрофы кроется в этой стране, самой могучей стране мира, стране передовой как в хорошем, так и в плохом… в стране, которая так и не поняла своей ответственности за свою силу.
— Мы сделаем нерешительные попытки остановить некоторых наших врагов в Азии, и поскольку эти попытки нерешительны, придется списывать человеческие жизни — с обеих сторон — и средства как потраченные бессмысленно. Надеясь усмирить неусмиряемое, мы оттолкнем от себя последних друзей. Люди, избранные в правительство, будут отождествлять инфляцию с ростом цен, а это все равно что отождествить красную сыпь с вирусом кори, начнут усиливать контроль за ценами — это как заклеивать трещины в стенах, когда уходит из-под ног фундамент. Экономическая катастрофа приведет к бессилию в международных делах. Белое большинство, понимая, что меньшинства недовольны, попытается что-то дать им и вызовет восстание, оказавшись не в состоянии никому помочь. За восстанием последует реакция, которая прикончит последние остатки прогресса. А что касается жалких усилий отдать природе то, что мы у нее отбираем… что ж, я уже говорил о машинах с лозунгами.
Вначале американцы будут испытывать сознание вины. Потом они поймут, что не подготовлены для решения проблем. И наконец всех охватит апатия. Благодаря своим богатствам они смогут покупать любое противоядие и создавать себе псевдожизнь по собственному вкусу.
Мне кажется, в конце, в своих подземных убежищах, они будут приветствовать собственную многомиллионную смерть.
И вот в феврале 1964 года Хейвиг вступил в обладание наследством, которое сам и создал. Вскоре после этого он начал погружаться в собственное прошлое и провел месяцы в качестве «дяди Джека». Я спросил его, почему такая спешка, и он ответил:
— Помимо всего прочего, я хочу как можно больше узнать о своем будущем.
Я обдумал его слова и подавил последний импульс спросить его о своем завтра и о будущем близких. И не понимал, как много это бы мне дало, до того дня, когда похоронили Кейт.
Я никогда не спрашивал Хейвига, видел ли он ее могилу раньше. Должно быть, видел, но молчал. Как врач, я знаю, что можно знать такое и все же улыбаться.
Он не переходил непосредственно от одного эпизода своего детства к другому. Свои визиты в прошлое он делал в перерывах между занятиями в нашем университете. Ему не хотелось снова испытывать затруднения, оказываясь в не говорящем по-английски обществе. К тому же, ему нужна была основа, от которой экстраполировать изменения языка в будущем: там он тоже часто оказывался буквально глухонемым.
Он сосредоточился на изучении латинского и древнегреческого; в форме того своеобразного койне, которое в разные времена и в разных местностях оказывалось более распространенным, чем классический аттический вариант; изучал он также французский, немецкий, итальянский, испанский, португальский (и английский) — с упором на их эволюцию; плюс древнееврейский, арамейский, арабский; плюс многочисленные полинезийские языки.
— Там, после темных столетий, вновь возникнет цивилизация, — рассказывал он мне. — Я видел ее лишь мельком и не смог разобраться в происходящем. Но похоже, жители Тихого океана господствуют в мире и говорят на таком невероятном lingua franca (Распространный в Средиземноморье жаргон, состоящий из смеси романских, восточных и греческого языков, итал. — Прим. перев.), что вы и представить себе не можете.
— Значит надежда есть! — вырвалось у меня.
— Мне еще нужно убедиться в этом. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Представьте себе, что вы путешественник во времени из Египта эпохи фараонов. Допустим, вы появились в современном мире и путешествуете, пытаясь оставаться анонимным. Многое ли вы поймете? Будет ли иметь для вас смысл вопрос: «Это новшество ведет к добру или злу?» Я не пытался проникнуть дальше ранних стадий Федерации маури. Чтобы разобраться хотя бы в этом, потребуются годы работы.
Его гораздо больше интересовали прошедшие эпохи, которые для него оставались такими же живыми, как сегодня или завтра. Их он мог изучать заранее — и гораздо детальней, чем можно себе представить, конечно, если вы не профессиональный историк, — и потом действовать со значительной свободой. К тому же, хоть и в прошлом немало ужасов, ничто: ни черная смерть, ни сожжение еретиков, ни работорговля, ни крестовый поход против альбигойцев — ничто, по его мнению, не могло сравниться с Судным Днем.
— Это когда гибнет вся планета, — говорил он. — Я думаю, что другие путешественники во времени избегают этого периода. Вероятней, я найду их в более счастливые, вернее, в менее несчастливые времена.
Ему было около тридцати лет в биологическом смысле, когда он наконец добился успеха. Произошло это в Иерусалиме, в день распятия.
6
О своем плане он рассказал мне в 1964 году. Его политика заключалась в следующем: пропускать промежутки двадцатого века, равные тем, что он проводил в других эпохах, чтобы его календарный возраст не слишком расходился с биологическим. Я довольно долго с ним не виделся. Он больше не жил в Сенлаке, перебрался в Нью-Йорк, в настоящем у него был абонементный ящик, а в девяностых годах прошлого века — роскошная квартира, купленная на средства от продажи золота, когда это снова стало законно. Но он навещал нас. Кейт находила это трогательным. Я тоже, но я знал, что он нуждается во мне, единственном человеке, которому он смог довериться.
— Ты прав! — воскликнул я. — Именно в такой момент любой путешественник во времени, по крайней мере христианин, захочет отправиться. Почему ты не сделал этого раньше?
— Это не так просто, как вам кажется, док, — ответил он. — Путь долгий, а местность исключительно враждебная. И насколько мы уверены в дате? Или даже в самом факте?