протянул руку с длинными цепкими и узловатыми пальцами.
— Эх, дедушка, — вздохнул Жихарь. — Что бы тебе осенью-то прийти? Уж тогда бы я тебя не обидел…
— Дай денежку, — тоненько сказал нищий. — А я тебе в промен дам добрый совет…
— Для меня и так тут целое княжество советов, — сказал богатырь. — И все, заметь, добрые: удавиться и тем себе руки опростать никто не подсказал. Ну да что с тобой поделаешь — на, более нету, чем богат…
И достал, не пожалел медного кружочка.
— Вот и спасибо, вот и молодец, по-княжески одарил, — молвил нищеброд, пряча милостыньку подальше. — А совет мой таков: возьми у самого богатого человека в городе денег под залог…
— Вот так совет! — горько усмехнулся богатырь. — Да я, если хочешь знать, и сам-то весь, целиком, заложен и перезаложен…
— Весь, да не весь, — возразил побирушка. — Есть у тебя для заклада такое, чего никто на земле заложить еще не додумался.
— Это что же такое будет?
— А слава твоя — добрая и худая! Вот ее и заложи. Она дорого стоит.
Жихарь поднял голову к небу и стал раскидывать мыслями. В самом деле, ни о чем подобном он покуда не слышал: люди в крайности, бывало, закладывали не только себя, своих жен и детей, но и самое душу, а вот славу… Что ж, слава, как и деньги, дело наживное, а на свободе он себе скоро новую доспеет…
— Вряд ли нынешняя моя слава на большие деньги вытянет, — сказал он нищеброду, хотя говорить-то уже было некому: не сидел больше побирушка под бревнами, сгинул, словно испугался, что пожалеет Жихарь о своей щедрости да отберет денежку назад.
Стоило бы, конечно, потолковать с Окулом Вязовым Лбом — тот, несмотря на прозвище, весьма был рассудителен в трезвом виде. Но кузнец с утра отправился на болото выкапывать железные слитки, ржавевшие там с прошлой весны. Железо после болотного лежания при ковке становилось на диво гибким и прочным, поскольку всякая дрянь из него выходила вместе со ржавчиной.
Пришлось богатырю жить своим умом, и ум этот подсказал, что медлить не стоит, что скоро уже наступит Меженный день, самый длинный в году и самый подходящий для начала боевых действий; а после этого дня затеваться с долгим походом уже нечего.
Браться за топор кабальный работник уже не стал, зашагал обратно в кабак.
На постоялом дворе растянуты были веревки. На веревках проветривались и сушились дорогие, вышитые золотой канителью и жемчугом одежды Сочиняй-багатура — степной витязь тоже подзадержался при зеленом вине да и поиздержался. Только лошадей, верховую и заводную, да лук со стрелами, да саблю, да звонкий кельмандар о двух струнах Жихарь не позволил ему прогулять, памятуя о собственной тяжелой науке: посадил хмельного багатура верхом, укрепил для верности ремнем да стеганул как надо конька хворостиной. Стегать чужого коня среди воинов считается великим оскорблением, но багатур ничего не заметил, да ведь и не тот случай был, чтобы блюсти вежество.
Под веревками лежал на багатуровой же расшитой кошме румяный Бабура, ругался и воевал с блохами, в изобилии ту кошму населявшими, и приглядывал, чтобы прохожий человек не сковырнул жемчужину с шелкового кафтана либо не вытянул золотую канитель из богатых шаровар.
— Чего воротился, тунеядец, ненажора? — поприветствовал Бабура бесправного батрака и поймал очередную блоху. — Дело стоит, а ты гуляешь… Придется на тебя еще один начет сделать!
— Зови Невзора — дело есть, — хмуро сказал Жихарь.
— Недосуг княжнину управителю толковать с теребенью кабацкой, — поднял палец Бабура. — Мы государство крепим, внешними сношениями озабоченность выражаем… На свете живешь, а ничего не понимаешь!
— Я тебе от всей души помогу блох извести, — пообещал богатырь и поднял с земли черенок от лопаты. — Зови пустоглазого, блин поминальный, — дело денежное!
Бабура сообразил, что изводить вредных насекомых сейчас начнут прямо на нем, и поспешно вскочил на ноги. Жихарь поднял черенок.
— Бегу, бегу, — сказал Бабура. — С тобой, бирюком и отлюдником, уж и пошутить нельзя! Да пригляди за степняцкими портами — отвечать будешь!
— Отвечу, отвечу, — пообещал Жихарь. — Ты давай живой ногой, а то деньги пропадут.
Бабура был таков и вскоре вернулся с Невзором. Новоявленный управитель явился в долгополой шубе на выходных соболях и в высокой бобровой шапке, несмотря на жару. Рукава у шубы свисали чуть не до земли.
— Понятно, — сказал Невзор, хотя Жихарь еще и слова не вымолвил. — Продал пару десятков бревен на сторону, а теперь будешь орать, что не хватает…
— Выкупиться желаю из кабалы, — сказал богатырь и положил свое оружие на траву в знак дружелюбных намерений.
От такой наглости пустоглазый оторопел.
— Кого выкупиться? — закричал он. — Тебе такой разговор затевать надо самое малое лет через двадцать!
Тут за плечом у Невзора возник давешний нищеброд и зашептал что-то управителю на ухо, и Невзор, дивное дело, не отшвырнул побирушку, а внимательно выслушал.
«Эк мне дедушка ворожит за единый медный грош!» — удивился про себя богатырь.
— Ну, пойдем ко мне потолкуем, — сказал пустоглазый совсем другим голосом.
Жихарь двинулся к кабаку, на ходу хотел поблагодарить нищего за содействие и посулить ему дополнительное вознаграждение, но нищий снова пропал — то ли от великой скромности, то ли от чего еще.
Невзор к тому времени надстроил кабак; поднялись в горницу, забитую множеством вещей, полученных бывшим кабатчиком от местных жителей и пришлых людей.
— Богатый заклад за себя даю, — сказал Жихарь, усаживаясь на табурет.
Невзор хмыкнул.
— И каков же заклад?
— Желаю заложить славу свою — добрую и худую! — торжественно сказал богатырь и подбоченился. — Разве мало?
Невзор призадумался, вынул из шубы свое счетное устройство и начал привычно гонять костяшки по прутьям.
— Невелика твоя слава — что добрая, что худая, — сказал он.
— Да ты что! — взвился Жихарь. — Она у меня всесветная! Мои дела всякому в мире ведомы — и шаману дикому, и владыке великому! Я с утра, бывало, царство на меч брал, а к вечеру его же в кости проигрывал! Я одних царевен с принцессами освободил-избавил как бы не три сотни! От меня менты на чудесной завывающей повозке в страхе бежали! Меня сам Ваня Золотарев… Да что лишку говорить — обо мне целая книга составлена, хоть у княжны своей спроси…
(Помянул княжну — и сразу смутно стало на душе.)
— Тут и думать нечего, — продолжил богатырь. — Мне по всей Дикой Степи кумиров понаставили — правда, их каменными бабами кличут, но это по ошибке толмачей. Дело верное, не сомневайся, а новой славы я себе скоро добуду. Со славой и деньги придут, не задержатся, тогда заклад и выкуплю…
Ничего Невзор не ответил, только уставил пустые свои очи неведомо куда, а пальцы его все брякали да брякали костяшками, как будто жили сами по себе.
— Ин ладно, — сказал кабатчик после долгого молчания. — Договорились. Пиши расписку — я тебя научу, что писать. Только помни — возвращать все равно придется с лихвой, на старые долги новые падут — больше добывай золота, возами вези!
— Как не привезти! — обрадовался Жихарь. — Ты знай сундуки готовь! Неправильный я буду богатырь, коли допрежнюю славу не выкуплю и к новообретенной не прибавлю.
«Что-то слишком быстро он согласился, — подумал герой. — Не было бы подвоха. Или ему дедушка нищий чего внушил — пустоглазый вроде бы не в своей воле…»
Жихарь каждое сказанное для расписки Невзорово слово крутил в уме так и сяк — вроде бы все обычно, как полагается, будто и не славу он закладывает, добрую и худую, а женино золотое обручье с самоцветами. Ну, лихва — само собой, куда кабатчику без лихвы, он же не благородный воитель… Не худо бы и свидетелей позвать, да ведь нынче все свидетели руку пустоглазого держать станут… Ладно, завалю его впоследствии золотом — пусть подавится. Главное дело — освободиться…
Богатырская рука и так была к перу непривычная, а тут пальцы и вовсе одеревенели, как и хотел он сообщить далекому побратиму. Припоминая начертания полузабытых знаков, Жихарь то и дело совал кончик пера в рот, отчего язык и губы почернели.
Наконец на пергамент пала тяжкая богатырская подпись.
Невзор ловко выхватил расписку из-под руки Жихаря, прижал трепетно к груди и словно бы преобразился: ростом стал повыше, плечами пошире, да и в глазах, дотоле пустых, что-то такое появилось…
— Добро, тащи мои доспехи, — приказал богатырь. — Пора снаряжаться в поход, уже просохли пути и дороги. Кончил дождь моросить, вот я и поеду…
Невзор поглядел на него с великим изумлением, спрятал грамоту за пазуху и сказал:
— А ты чего это тут делаешь, оборванец? Ты кто таков? Какого роду-племени и за каким делом без спросу явился? Ежели на работу наниматься, то ступай вниз, там живет такой человек, Бабура, он тебя живо определит, а здесь тебе делать нечего… И почему у тебя пасть черная — ты не чернила ли мои сдуру выпил?
Изумление Жихаря было не менее велико.
— Сам ты сдурел, из ума выжил, Невзорище пустоглазое! Я же тебе великий залог дал! Верни доспехи, сапоги и все, что положено!
Невзор поглядел на него зверем:
— Да как у тебя язык-то повернулся, пьянь подзаборная, меня, богатыря Невзора, миру избавителя, пустоглазым именовать? Да по моему слову не только что Многоборье — все мои побратимы с великим воинством подымутся! Я Чих-орду расточил, страхоила поразил, весь свет прошел!
«Точно спятил, — решил Жихарь. — Теперь его посадят в срубе на цепь, чтобы чего не навредил, и лечить станут ледяной водой и собачьими хохоряшками. Надо у него расписку отобрать — безумному какая расписка!»
Он сгреб кабатчика за ворот собольей шубы, приподнял одной рукой, а другой полез за пазуху. Ворот затрещал, а Невзор заверещал, как заяц, настигнутый лисою. Потом начал больно царапать богатырские руки. Жихарь швырнул его в угол, подошел и легонько пнул ногой…
На шум и верещание прибежал со двора румяный Бабура:
— Государь Невзор, прости, недоглядел этого бродягу. Эк ты его в угол-то загнал!