— Это нехорошо, — повторил майор. — Что этот дворник с Мокотовской, Макух?
— Опять же нехорошо, — сказал я. — Ни одной зацепки. Его с Зомбеком ничего не связывало, он его почти не знал. Похоже, что не ведает даже, где Зомбек работал.
— Вся надежда на Мартина Пакоша, — вмешался Витек.
— Скорее всего только половина надежды или еще меньше, — отрезал майор. Он всегда сразу пресекал каждое проявление излишней самоуверенности. — Пакош спрашивал в «Протоне» Игнация в шесть вечера, а кассира заперли в сейфе часом раньше.
— Я об этом и говорю, — тотчас подскочил Витек. — Пакош мог делать на заводе еще что-нибудь. От пяти до шести.
Майор сдержал его нетерпеливым движением руки.
— Если уж мы заговорили об этом, то может поручик Витек расскажет остальным, что это за завод.
Витек обрисовал картину в нескольких фразах: завод находится под охраной, так как относится к предприятиям специальной категории. Выпускает и экспортирует сложные электронные и другие устройства, но только для стран — членов Варшавского Договора. Именно поэтому сам поручик как специалист по охране промышленных предприятий был подключен к этому делу.
— А не может это быть связано со шпионской деятельностью? — спросил сержант. Он сидел на самом краешке стула, желая тем самым выразить свое уважение к шефу и майору.
— Пока мы исключаем такую возможность, — ответил поручик, — «Протон» слишком хорошо охраняется от подобных вылазок. Завод поделен на семь производственных секторов. В каждом из них изготовляются отдельные части и аппараты, общий же монтаж осуществляется в другом месте. Шпион-одиночка здесь совершенно бесполезен. Потребовалась бы целая шпионская сеть, захватывающая все секторы, чтобы какой-нибудь разведывательный центр мог получить представление о продукции завода в целом, о ее значении и целях использования. Впрочем, переоценивать важность этого завода тоже не стоит. Только при пуске нового цеха, который сейчас строится, над «Протоном» будет установлен специальный надзор. Мое мнение, — закончил поручик, — таково, что убийство кассира никак не связано с самим заводом. Кто-то мог убить его и в любом другом месте. Дело здесь в конкретном человеке, Эмиле Зомбеке, а не в «Протоне».
— Вполне может быть, — первый раз вступил в разговор полковник. — Однако я прошу вас не высказываться о том, как было дело. Этого никто не знает. Мы должны держаться одного: нужно найти человека, который запер в сейфе Эмиля Зомбека. Без этого мы не продвинемся ни на шаг. А есть ли у вас какие-нибудь достижения именно в этом направлении?
Майор смотрел, на нас и ждал. Мы смотрели на майора и тоже ждали. Мне было интересно, кто первый решится сказать шефу о том, что мы до сих пор толчемся в тупике и не сумели найти ничего конкретного.
— Видимо, вы можете рассказать так много, — усмехнулся полковник, — что должны сначала упорядочить все это в мыслях.
Майор Птак не выдержал, откликнулся первым.
— Убийца не оставил никаких следов — ни на ключах, ни на выключателе, ни на столе, ни на дверной ручке. Нигде. Возле фундамента нового цеха в яме с известью мы нашли мужские ботинки сорок второго размера. Это немного, если учесть, что половина работников «Протона» носит такую обувь. И неизвестно, имеют ли они нечто общее с убийцей. Выбросить ботинки мог и кто-то другой.
— Возможно, — несмело подал голос сержант, — однако собака привела нас из комнаты кассира именно к этой яме. Там след оборвался.
— Как ни крути, выходит одно, — буркнул майор. — опорки ни к чему не привяжешь.
Он посмотрел на шефа, словно хотел найти у него поддержку своим словам. Однако тот, как я заметил, остался непробиваемым.
Тогда майор обратился ко мне:
— А Марьян, муж Фальконовой? — И к полковнику: — Фальконова жила с Зомбеком в течение пяти лет.
Дочка дворника Макуха даже боялась, что этот Марьян, известный скандалист, как-нибудь вломится к Зомбеку и прибьет его. — И снова ко мне: — Как с этим Марьяном? У вас как будто было время, чтобы…
— Проверено, — сказал я. — Муж Фальконовой уже несколько дней сидит за взлом пивного ларька. Это уже четвертый его ларек.
Слова попросил поручик.
— Все это подтверждает мою версию о том, что надо разрабатывать Мартина Пакоша. У него очень нетвердое алиби. Слабый характер, две судимости…
Полковник в третий раз прервал тишину:
— Подумайте обо всем как следует, может, на что-нибудь и выйдете. А вас, — обратился он к майору, — я попрошу зайти ко мне.
Они вышли.
Сержант целый час просидел на краешке стула, стесняясь присутствия сразу двух больших начальников. Теперь он устроился поудобнее, оперся на спинку.
— Нам нужно еще иметь в виду, — начал он, — что надпись, нацарапанная кассиром, может оказаться и ложным следом.
— Сержант, — откликнулся поручик Витек; он всегда принимал категоричный, не терпящий возражений тон, когда обращался к подчиненным, — сержант, трудно понять, откуда вы берете нелепые концепции подобного рода. Ведь кассир сделал это вполне сознательно.
— Но Зомбек отвинтил три болта, так? — спросил Клос, не рассчитывая, впрочем, на ответ, — Когда же он понял, что у него не хватит сил на четвертый, то начал царапать ножом эти буквы. А поскольку к тому времени он уже начал терять сознание, можно предположить, что эта работа уже не контролировалась рассудком. Возможно, он даже не соображал, что именно пишет. Состояние агонии.
Поручик снисходительно улыбнулся.
— Сержант, оставьте эти домыслы. Слишком рано оценивать, ложный это след или нет. Я думаю, что мотивом убийства было желание отомстить. И считаю, что подозревать в нем мы сейчас можем только Мартина Пакоша. У вас есть другая кандидатура?
— С мотивом личной мести согласиться можно, — сказал сержант, — но я не верю, чтобы это сделал Пакош. Нужно искать кого-то другого, и не здесь.
Сержант, — говоря это, поручик наклонился впереди я хотел бы поговорить с капитаном Вуйчиком. Вы можете идти.
Сержант встал. Я чувствовал, что его уязвил тон поручика. Однако Клос был так уверен в правдивости своих слов, что, уже стоя в дверях, обернулся и громко сказал:
— Пакош не в счет, его бы Зомбек никогда не впустил в комнату. Именно Пакоша не впустил бы.
Сержант закрыл за собой дверь.
— Послушай, — обратился я к Витеку, — мне не нравится, что ты с таким превосходством относишься к сержанту. У Клоса огромный опыт. И не обижайся, но в некоторых делах, связанных со следствием, он разбирается лучше тебя. Скорее мы с тобой оба можем у него кое-чему поучиться.
Поручик был настолько молод, что его самоуверенность и заносчивость меня не слишком удивляли. Я хотел втолковать ему только одно: уж коли мы работаем над этим делом вместе с сержантом, то держаться нам нужно как равный с равным.
— Ты согласишься, чтобы я один допрашивал Пакоша? — спросил Витек. — Протокол я положу тебе на стол.
Я согласился, хотя после замечания Клоса, что Зомбек ни за что не впустил бы Пакоша в комнату, начал верить в невиновность Мартина, несмотря на проклятые первые буквы его имени: «МАР». Мар, мар, мар! Что в этом крылось, что имел в виду Зомбек, о чем хотел нам сказать?
Поручик Ян Витек допрашивает Мартина Пакоша.
— Я ни в чем не виноват, — заклинает Пакош, — клянусь, я невиновен!
— Послушайте, Пакош, на вашем месте я бы говорил то же самое. Каждый отпирается, прежде чем поймет, что уловки его только губят. Ведь Зомбек вас очень сильно обидел.
— Да, обидел.
— Будучи в заключении, вы, наверное, часто о нем Думали?
— Да, думал.
— О чем конкретно? Что после освобождения нужно Дать ему урок…
— Я думал только о том, что должен с ним поговорить. Хотелось ему доказать, что это не я. Я не искал никакого другого удовлетворения.
Поручик встает, кладет руку на плечо Пакошу.
— Ну вот! Наконец! Хотели с ним поговорить. И поэтому тридцатого пришли в «Протон» в пять часов…
— В шесть! — почти кричит Пакош. — Когда меня выпустили, я решил отказаться от этого разговора. Он бы мне все равно ничего не дал, не загладил бы обиды. Я, правда, не крал этих денег!
— Объясните тогда, почему Зомбек так хотел от вас избавиться? Что произошло между вами, если он потребовал вашего увольнения и суда? Поймите, что у него должна быть какая-то причина! Точно так же, как существует повод для вашего задержания. Без причины ничего не делается.
— Возможно, я чем-то мешал Зомбеку?
— Мы, естественно, подумали и об этом. Но тогда, чем же таким занимался кассир, если кто-то был для него помехой? В чем вы могли ему помешать?
— Я не знаю, действительно не знаю. Кассир не делал ничего такого. Работал хорошо, добросовестно. Не воровал, не подделывал счетов. Но я думаю, что все-таки что-то было, если он так бездоказательно мог обвинить меня в краже. Что-то должно было быть.
— Пакош, послушайте: понятно, что обиженный и несправедливо обвиненный человек чувствует ненависть к своему обидчику. И вполне психологически обоснованно желает отомстить.
Пакош, измученный и поникший, отвечает с трудом:
— Я не разбираюсь в психологии. Знаю только, что если бы хотел отомстить, то сделал бы это не так, чтобы получить пожизненное заключение и снова вернуться в тюрьму. Если бы я действительно хотел его убить, то не стал бы делать этого на хорошо охраняемом заводе, окруженном высокой стенкой. Убил бы его вечером на улице или прямо в квартире, но никак не на заводе! Всюду, где угодно, только не там, где его нашли. Потому что это не было бы, как вы сами сказали, «психологически обосновано». Не надо на меня давить.
Начиналось то, что и обычно: кропотливое, изматывающее, упорное следствие. Десятки предположений, каждое из которых казалось единственно верным, а чуть позже — отказ от наметившегося было пути. И все сначала: пересмотр мельчайших улик и догадок, изучение казалось бы пустяков, попытки ухватиться за самые хрупкие факты, поскольку жила слабая надежда, что удастся наконец найти что-то еще неизвестное, то, что решит ход всего следствия и выведет нас на след убийцы. Если бы мы умели, вздыхал я, воскрешать мертвых хотя бы на секунду!