– Встречное предложение, – произнесла она, подражая кому-то из прошлого. Сама не помня кому. – Я кончаю этого пацана. Потом мы все убиваем друг друга, и никто никому не заплатит…
– Чё, на хер? – недоуменно выдавил высокий, а извозчик покачал головой.
– Так поступала моя мать, когда дети затевали ссору, – сказала Алис. – Мы пришли сюда с честными намерениями, а теперь вы оба лаетесь, как две шавки над одной костью. Вот вам мой вариант. Я его сейчас прирежу, и эта ночка у нас, выходит, не задалась. Или же мы уходим с мальчишкой. Прямо сейчас. И вы получите оплату в обычном порядке.
«Что это за обычный порядок?» – подумалось Алис. Одни боги знают, как тут у них все устроено.
Высокий не заговорил, но и его громилы также не бросились в схватку. Алис развернула мальчика к работорговцу лицом, не опуская лезвия с его шеи. Тело подростка, прижатое к ней, навевало странное интимное чувство. Такая теплая кожа. Она переложила лезвие поперек горла и, делая шаг назад, потянула мальчишку за собой.
Опоздавший и грузчик разом переступили, подстроившись под нее, словно таков и был изначальный план. Выдох спустя начал отходить и извозчик, держа высокого перед глазами. Его губы шептали всевозможную матерщину, взгляд метался по залу. Однако извозчик не прерывал действий Алис.
– Вам заплатят, – отступая, пообещал он. – Мы не нарушим данного слова.
– Хотелось бы, мать вашу, – сказал высокий мужчина. Лицо его потемнело от ярости. Наколка на щеке как будто злобно оскалилась. Грузчик с опоздавшим шли медленно и осторожно, проверяя путь. Пятясь лицом к противнику, извозчик плавно извлек из-под плаща дубинку в руку длиной, с шипастым бойком на оголовье.
– Дела идут на поправку, – проговорила Алис на ухо мальчику. Вплотную у кожи чуялся запах масла и мускуса. Щетина на голове, прикасаясь, щекотала ей шею. Нельзя и вообразить, чем все это кажется с его стороны.
– Дверь, – сообщил опоздавший.
– Уходим на восток, – распорядился извозчик.
Грузчик сдавленно просипел:
– Они за нами погонятся.
– Не погонятся, – ответила Алис согласно взятой на себя роли. Она знать не знала, правда ли это.
После жары в доме работорговца свежий воздух оглушил, как пощечина. Ветер был ледяным, колючим. Она телом почувствовала, как мелко затрясся мальчик, стоило им выйти на улицу. Алис повернула на восток, прибавив хода, чтобы оторваться от рабовладельца и его мечников, а также побыстрей доставить мальчика куда полагалось. Полностью стемнело. Ярче китамарских окон светились рассыпанные по небу звезды. Сзади донеслись голоса, но, насколько она могла разобрать, с каких-то соседних улиц. Враг удалялся с каждым пройденным ею шагом.
– Убери нож, – сказал извозчик. – Если и вправду не хочешь прикончить нашего дурачка.
Алис отняла клинок от шеи мальчишки и на ходу задвинула в ножны. Мальчик, кажется, посмотрел на нее, но сейчас он был тенью среди теней. Напуган он, или улыбнулся, или был безучастен, как каменная стена, – не различить никак. Карету она долго не замечала – пока почти не врезалась в нее. Экипаж стоял под карнизом ткацкой лавки и чьи цвета имел, не разберешь. Удивительно, но тот, кого она про себя называла извозчиком, и впрямь полез наверх, принимая поводья. Ее догадка оказалась верной.
Толстомордый грузчик открыл дверь кареты, приподнял под локти мальчика и погрузил в еще более непроглядную темноту внутри. Повернулся, всматриваясь в сторону, откуда они пришли.
– Никого и ничего, – сказал он. – Похоже, отвязались.
– Оставаться и выяснять я не буду, – сказал извозчик, зажигая фонарь. В упряжи их ожидали две вороные лошади. Громадные животные с надетыми шорами. Кучер перегнулся, указывая длинным пальцем на Алис. – А тебе, если снова мне попадешься, вспорю брюхо, как жирной форелине. Поняла?
– Тогда плати, пока не уехал, – сказала Алис. – Мы ведь так договаривались?
Опоздавший расхохотался:
– А не заплатишь, она, чего доброго, пригрозит кого-нибудь зарезать. Есть у нее такая наклонность.
– Ты тоже на хер иди, – выругался извозчик, но вынул из кармана кошель и бросил на землю. Алис пришлось отпрыгнуть с дороги, когда лошади тронулись в путь, отбывая в ночь. Копыта стучали по камню, постепенно стихая вдали. Кошель она отыскала не сразу. Когда нашла, внутри зазвенело.
– Пойдем, – произнес опоздавший, беря ее за руку.
– Пожалуй, нет, – сказала она, пытаясь вытянуть руку обратно, но опоздавший не ослаблял хватки.
– У тебя моя доля, но давай сперва свалим отсюда, а пересчитаем потом. Не переживай. Я тебя не обижу. Иначе ясно, что со мной будет. – Веселье в голосе убедило ее пойти с ним. Веселье и то, что он знал ее брата.
Сейчас Храм находился слева, и всякое мерцание света исчезло из его окон. На востоке начала подниматься луна, почти ровный полумесяц. По ночам Китамар преображался в совсем другой город, а с зимними холодами – вдвойне. Пропадала дневная загруженность и суматоха, и громче казались едва слышные прежде звуки. Скреблись крысы. Потрескивали, остужаясь, дома. Среди заборов и крыш шелестел ветер, его присвист походил на музыку, вопреки случайности в нотах. Света луны уже хватало, чтобы ориентироваться не только на ощупь, однако опоздавший не отпускал ее руки. Алис не отбивалась. Похоже, вел он с умом, и Алис наполнялась внутри мягкостью и теплом. Будто в одного прикончила бутылку вина, но перед глазами у нее не плыло. Ее пьянило кое-что посерьезней.
– Я – Алис, – сказала она после поворота направо, к реке.
– Нам велели не сообщать друг другу имен, – сказал опоздавший. – Мое – Уллин.
– Уллин. Очень приятно.
– Приятней всего я при первом знакомстве. Со временем порчусь. Кстати, это был самый восхитительный пример наплевательства – жить всем вокруг или сдохнуть, какой я когда-либо видел.
– Он сработал.
– Что еще более поразительно. Об этом сложат легенды – то бишь если мы разболтаем. А мы этого точно не сделаем.
В тишине они дошли до следующей улицы. Он отпустил ее руку, и Алис даже малость пожалела об этой потере. От него исходило тепло.
– Кто этот мальчик? – спросила она. – Чем, интересно, он важен?
– Не знаю. Требовался серебряный нож, чтобы понять, нужный ли это мальчишка, а ножа сперва не было. Потом нож появился, и нас послали за пацаном туда, где его держали. Мы пришли и убедились, что это тот самый, правильный мальчуган, и взяли его с собой. Я не задаюсь вопросом, откуда он взялся и куда отправится дальше.
– Некто, кого разыскивала Андомака, на том и сойдемся, – заключила Алис.
– Вот, значит, как ее зовут? – сказал Уллин. – Ты однозначно ее любимица. Мне она до сих пор не представилась.
16
– Выглядишь молодцом, – сказала Сэммиш, только взор ее при этом косился куда-то влево.
– Нет, – возразил Оррел. – Ничуть.
Он отродясь не был дородным. Стройного сложения от природы. Говорили, что и отец у него был таким, пока возраст исподтишка не напал и не отрастил ему брюхо. Сам Оррел никогда не видел себя в мужчине, которого ласково звал папаней. А сейчас походил на него еще меньше. Там, где раньше он был подтянут, теперь стал сущим скелетом, а кожа приобрела сероватый оттенок, за исключением розовых припухлостей язв. Волосы у него пока что не выпали, хотя пиявочники предупреждали, что могут. В комнате над умывальником имелось небольшое зеркало из кованого олова, но Оррел в него не смотрелся.
Чумной госпиталь стоял в лесу к югу от Китамара. Летом вид из окошка был бы полон раскидистой лиственной зелени. Сейчас лишь черные стволы и голые ветви ввинчивались в небо, как вопль. Стояла вечная тишина, лишь шуршал осыпающийся в жаровне пепел, да изредка в конце короткого коридора покашливала одна женщина. На побеленные стены были нанесены иероглифы и печати ярких синих и желтых цветов, призванные насылать выздоровление и покой. Насколько они действенны, ему было невдомек. Может, без них он уже бы умер.
Может, оно было бы к лучшему.
Сэммиш сидела на трехногой табуретке, которую сестра милосердия использовала, когда его мыла. Табуретку пачкали подтеки уксуса с известью – накапали с ее тряпки. Если в палате чем-то и пахло, нос больного давно с этим свыкся. Судя по выражению лица Сэммиш, чем-то прямо-таки несло.
– Я искал тебя, искал Алис, – сказал Оррел, чтобы хоть чем-то заполнить тишину. – После коронования все никак не мог вас найти. Хотел отдать вашу долю, угу?
– Само собой, – сказала Сэммиш. Зыркнула на него и отвела глаза. – Ты бы меня не подвел.
Они оба знали, что это ложь. Так же как знали, что весь свой долг он потратил уже много недель назад. Сэммиш о доле даже не спрашивала. Попроси она, Оррел бы тут же озлобился. «Не видишь, что ли, какой я больной? Приперлась выжать из меня последнюю монету?» А раз она молчала, то и давать отпор было нечему. Отчего делалось только хуже.
– Я искал тебя, – умоляюще повторил он.
– Что с тобой приключилось? – спросила Сэммиш и добавила: – Дело в Дарро?
Вот сейчас Оррел сумел подчерпнуть немного сил, пускай хотя бы на минуту.
– Дарро – сраный мудак!
– Ты слышал, что произошло?
Оррел не отвечал. У него заныл кишечник, а сердце быстро-быстро затрепыхалось. То ли то были злость и страх, то ли первый признак возвращения лихорадки. Отныне мир сузился до горизонта собственной шкуры. Он вздрогнул, когда Сэммиш положила ладонь ему на колено, привлекая внимание к себе и окружающей обстановке.
– Ты знаешь, что произошло? – вновь спросила она.
– Я не виноват, – произнес Оррел.
Это был третий день правления князя Бирна а Саля, и практически всем знакомым Оррела было любопытно, дотянет ли юный вор до четвертого.
Разговор с любым встречным начинался с истории про бегство Алис от стражника. В оконцовке повествования страж порядка удирал из-под ливня дерьма либо ночной горшок опорожняли на Алис, а охранник с отвращением удалялся. Иногда под нечистоты попадал ее брат Дарро. Или вообще все трое одновременно. Оррел не разобрался, что случилось на самом деле, кроме того, что Алис сидела в подполье у Тетки Шипихи, а брат снабдил ее деньгами. Оррел был крайне озадачен другим – тем, чтобы никто из причастных его не нашел.