Комитет по международным делам палаты представителей начал слушания по «доктрине Эйзенхауэра» 7 января 1957 г. Как язвительно отметил один из оппонентов администрации Г. Кордон (штат Орегон), «комитет начал обсуждение президентской инициативы еще до того, как она была полностью сформулирована»[287]. 25 января комитет одобрил проект резолюции и рекомендовал ее на пленарное заседание палаты с некоторыми поправками. 30 января после дискуссий члены Палаты представителей одобрили доктрину 355 голосами против 61[288].
Было принято пять поправок, предусматривающих в случае использования военной силы предоставление президентом конгрессу доклада, консультации с ООН и окончание программы помощи путем принятия совпадающей резолюции обеими палатами конгресса[289].
13 февраля сенатский комитет по международным делам двадцатью голосами против восьми одобрил резолюцию о предоставлении президенту права на применение вооруженных сил на Ближнем Востоке[290].
В итоге основную роль в принятии «доктрины Эйзенхауэра» сыграло центристское крыло в обеих палатах, поддержка которого предопределила быстрое прохождение законопроекта через обе палаты Конгресса.
Но даже при наличии определенного консенсуса среди конгрессменов по вопросу о голосовании за доктрину, уже на пороге принятия, демократы не отказались от ее обсуждения. Впрочем, и для них «страх проникновения коммунизма на Ближний Восток» был основой логики при голосовании за доктрину. Так, сенатор от Массачусетса Джон Кеннеди заявил: «Конечно, многим из нас не нравится проект этой доктрины, но в условиях, когда на кону стоит судьба наших ближневосточных партнеров, президент не оставил нам другого выбора, как проголосовать “за”»[291].
Серьезную коррективу в изначальный вариант резолюции доктрины внесла так называемая поправка М. Мэнфилда (штат Монтана), которая требовала соблюдения Устава ООН при вводе войск на территории иностранных государств и предоставления помощи чрезвычайным силам ООН на Ближнем Востоке. 5 марта помощник госсекретаря Р. Хилл направил председателю сенатского комитета по международным делам письмо, в котором давал согласие на принятие поправки[292].
Американские сенаторы и конгрессмены на протяжении двух месяцев подробно обсуждали не только «доктрину Эйзенхауэра», но и ближневосточную политику США. Основным препятствием на пути к принятию соответствующей резолюции стало выступление произраильски настроенных законодателей. Сионистское лобби в конгрессе настаивало на том, что обсуждаемая доктрина будет лишь способствовать финансированию «арабских диктаторов»[293]. За выступлениями этой группы конгрессменов стояла политика официального Тель-Авива, долгое время добивавшегося гарантий безопасности Израилю со стороны США. Среди поправок, не менявших сути президентской инициативы, наиболее важной было требование предоставления главой государства подробного доклада каждые полгода в случае использования американских вооруженных сил на Ближнем и Среднем Востоке.
Окончательный текст резолюции с поправками, внесенными в сенате, принят палатой представителей 7 марта 1957 г. 350 голосами против 60 (в число последних входили представители произраильского лобби и изоляционисты)[294].
9 марта Д. Эйзенхауэр подписал резолюцию, которая приобрела силу закона. В выступлении на церемонии подписания законопроекта президент США высказал свое удовлетворение решением конгресса и поблагодарил тех законодателей, которые его поддержали[295].
Начало реализации принятой доктрины было положено 12 марта 1957 г., когда на Ближний и Средний Восток для разъяснения американской инициативы выехала специальная миссия во главе с бывшим председателем комитета по иностранным делам Палаты представителей конгрессменом-демократом Дж. Ричардсоном.
Но даже когда «доктрина Эйзенхауэра» стала политической данностью, в прессе продолжались споры о ее значении для американской внешнеполитической мысли. 18 марта 1957 г. еженедельник Time публикует статью, озаглавленную «Доктрина Эйзенхауэра: как создавалась и для чего служит?». Обозреватели издания прямо говорили, что доктрина – одно из главных детищ госсекретаря Дж. Ф. Даллеса. «Доктрина Эйзенхауэра – это одновременно новое слово и повторение уже пройденного. Первое потому, что она прямо проецирует американский экономический и силовой фактор в регионе, а повторение пройденного – так как, подобно «доктрине Трумэна» в отношении Греции, она опирается на инициативу региональных игроков. Доктрина была «двусторонней», «превентивной», «неформальной» и исключительно «американской» – лаконично заключали авторы Time[296].
Хронологически период общей нестабильности на Ближнем Востоке (1956–1958 гг.), в рамках которого могла быть применена «доктрина Эйзенхауэра», можно разделить на этапы: сирийский (события 1957 г., когда давление США было направлено в основном на Сирию как проводника советского влияния в регионе); иракский (выразившийся интервенцией в Ливан и Иорданию, а также последовавшей за этим Иракской революцией 1958 г.).
В связи с изменяющейся политической ситуацией менялось и отношение к доктрине среди стран Ближнего Востока. Так, на 1958 г. «доктрина Эйзенхауэра» была официально одобрена: Ливаном, Израилем, Турцией, Ираном, Ираком (страны – участницы Багдадского пакта одобрили доктрину на совещании 21 января 1957 г. в Анкаре[297]), Афганистаном, Эфиопией и Ливией; отклонена Египтом, Сирией и Йеменом; не определили своего отношения к доктрине Саудовская Аравия, Иордания и Судан.
Отношение арабских стран к «доктрине Эйзенхауэра» – один из самых острых вопросов в истории Ближнего Востока. Приверженность доктрине, по замыслам ее создателей, должна была определяться не столько официальным заявлением страны, сколько развитием событий на Ближнем Востоке. «Доктрина Эйзенхауэра – это отношение, точка зрения, состояние ума», – подчеркивал Дж. Ф. Даллес[298].
Среди британского руководства отношение к «доктрине Эйзенхауэра» было двойственным. С одной стороны, Великобритания приветствовала активизацию ближневосточной политики США, которой Лондон настойчиво добивался еще в первой половине 1950-х гг. В Форин-офисе рассчитывали, что после декларации США своего «особого» интереса к Ближнему и Среднему Востоку можно будет попытаться вернуться к идее разделить этот регион на сферы влияния, что ранее встречало упорное сопротивление американских правящих кругов. При этом признавалось, что Англии придется смириться с ролью «младшего партнера» США. С другой стороны, в Лондоне считали недостаточной ту поддержку, которую США оказали Багдадскому пакту после тройственной агрессии.
Часть политиков были крайне жестко настроены в отношении новой доктрины как руководящей линии для США на всем Ближнем Востоке. Так, Э. Наттинг, заместитель министра иностранных дел Великобритании, утверждал, что «в основе доктрины Эйзенхауэра лежал хороший замысел», однако «сама инициатива была изначально обречена на неудачу из-за нежелания координировать действия с организацией Багдадского пакта»[299]. Наттинг констатировал: «Январь 1957 г. дал Лондону недвусмысленно понять, что в рамках ближневосточной политики ни о каком партнерстве США и Великобритании речь идти не может»[300].
Гарольд Макмиллан, занявший пост премьер-министра Великобритании, отзывался о «доктрине Эйзенхауэра», как об «элегантной попытке запереть на засов дверь конюшни, когда лошадь оттуда уже давно ускакала»[301]. Очевидно, новый британский лидер имел в виду рост арабского национализма. Тем самым глава кабинета министров Великобритании пытался оправдать внешнеполитический курс кабинета Э. Идена, направленный на силовое свержение Г. А. Насера.
Важно подчеркнуть, что приход Г. Макмиллана на место «хромой утки» премьер-министра Э. Идена, стал отражением определенной перестройки внутри британского истеблишмента. Как писал в январе 1957 г. влиятельный американский журнал Time, «необратимость ухода с поста премьер-министра Э. Идена – это сейчас вопрос национального интереса Англии. Улучшение отношений с США, в чем Англия объективно заинтересована, при Идене было вряд ли возможно»[302]. Конечно, формально в партийной иерархии консервативной партии Макмиллан был «человеком № 3». Его внутрипартийный авторитет уступал и Энтони Идену, и Ричарду Батлеру, пятидесятичетырехлетнему «архитектору нового консерватизма», лидеру молодых тори, заменявшему премьер-министра на заседаниях кабинета в его отсутствие. Но у Батлера были свои критики. Старейшины партии (значительная часть которых входила в так называемую «Суэцкую группу») обвиняли его в «розоватом социализме». В свои 62 года Г. Макмиллан, приверженец идей Британской империи и консерватор до мозга костей, напротив, был фигурой компромиссной с точки зрения баланса интересов всех групп внутри Консервативной партии. К тому же прозвище «Мак-Ножик», которое он получил, эффективно урезая государственные расходы работ на посту главы казначейства, делало его куда более привлекательным функционером в глазах большинства тори. Ведь после Суэца необходимость сокращения расходов на оборону стала одним из главных пунктов повестки дня внешней политики Великобритании.