Идея о том, что «холодную войну» можно выиграть именно в «третьем мире», американское экспертное сообщество высказывало уже несколько лет. Идеи экономиста из Массачусетского технологического университета Уолта Ростоу были квинтэссенцией того, о чем говорили в мозговых трестах США последние пять лет.
На академическом уровне теоретические аспекты курса «новых рубежей» изложены в его работе «Стадии экономического роста». Основа работы – так называемая теория переходного периода, согласно которой «разрушение традиционного общества и замена его той или иной формой современного общества напрямую зависят от понимания связи между модернизацией и военной силой»[608].
Свои аргументы У. Ростоу дополняет тезисом об универсальности задач, «которые встают перед лидерами государств, в особенности государств молодых, только что получивших суверенитет». «Перед новыми лидерами, – говорил Ростоу, – всегда встают вопросы: следует ли направить усилия на закрепление победы центрального правительства над остатками традиционных сил в провинциях? Или же следует считать первейшей задачей экономическую и социальную модернизацию страны? От Америки конца 18 века до современных стран Азии, Среднего Востока и Африки – всюду видна универсальность этих вопросов, выбора пути и распределения сил между тремя возможными направлениями национального развития»[609].
«Важнее всего отметить, – продолжал Ростоу, – что подобные региональные агрессии, взывающие к мести или возмездию за прошлые унижения, помогают связать воедино все общество в тех случаях, когда задачи модернизации порождают угрожающие расколом внутренние вопросы, которых лидеры коалиции стремятся, по возможности, избежать. Поиск объединяющей национальной политики, например, Насером или Сукарно в период 1955–1958 гг. представляет собой вариант старой проблемы и знакомого ее решения. Боевые кличи вокруг неспокойных Западного Ирана, Кашмира, Израиля и тенденция сбитых с толку политиков переходных обществ цепляться за антиколониальные лозунги не должны никого удивлять. Мы должны спокойно относиться к этой фазе, так как эти ранние, ограниченные внешние авантюры, связанные с последней частью переходного периода, уступают место всепоглощающей работе по модернизации хозяйства и общества в целом», – заключал Ростоу[610].
В более поздней работе «Политика и стадии роста» Ростоу писал: «После серьезного удара по имиджу США – запуску СССР первого искусственного спутника Земли в октябре 1957 г., а значит, и серьезного рывка в вопросе доставки боеголовок <…> вторым достижением Хрущева было умелое приспособление национализма и стремлений к модернизации в странах Азии, Ближнего Востока, Африки и Латинской Америки к интересам Москвы»[611]. Именно в этот период мировая повестка предложила нам ультиматум по Берлину, начало конфликта во Вьетнаме, появление режима Кастро на Кубе, проблемы на Ближнем Востоке, а также проблемы с Тайванем. Ведь именно тогда Мао произнес: “Западный Ветер не может одержать победу над Восточным Ветром, Восточный Ветер должен взять верх над Западным Ветром”»[612].
В Москве на теоретические выкладки Ростоу смотрели с других позиций: «Главное назначение теории Ростоу заключается в том, чтобы направить развитие слаборазвитых стран по пути недопущения в них революционных социалистических движений и победы левых радикальных групп <…> и направления этих стран в сторону совместимых форм, особенно в сфере политики», так говорили аналитики из КГБ СССР[613]. И в этих словах было много правды.
В отличие от «пактомана» Даллеса, делавшего акцент на создании цепи оборонных проамериканских организаций по всему миру, окружение Кеннеди (Ч. Боулс, А. Шлезингер) считало необходимым сосредоточить усилия не на «обороне свободного мира», а на «удержании мира в хозяйственной системе капитализма»; не на поддержке старого капитализма, а на замене его неоколониальными методами, не на опоре на открыто реакционные, авторитарные режимы, а на расширение социальной базы для построения Pax Americana. Речь шла о стремлении проводить «дипломатию перехвата» революционных движений, удержания их в рамках преобразований, приемлемых для США.
«Дилемма, стоящая перед Кеннеди в каждом районе “третьего мира”, – писал один из его ближайших помощников Т. Соренсен, – была, по сути, одна и та же: как разъединить русских с освободительным движением и предотвратить захват коммунистами власти, не вызывая большого советско-американского столкновения?»[614].
Таким образом, новая дипломатия Кеннеди состояла в том, чтобы вести избирательную борьбу с силами национально-освободительного движения в «третьем мире». Но, конечно, речь шла не о том, чтобы установить равноправные отношения со странами «третьего мира». Скорее Соединенные Штаты были вынуждены теперь считаться с интересами и позицией многих этих стран в каждой конкретной ситуации. Но на фоне «открытого» дипломатического стиля США оставляли за собой полную свободу действия в любом районе мира, где подвергались опасности государственные интересы США. Их защита продолжала оставаться основой всей внешней политики Вашингтона[615].
С принятием доктрины «новых рубежей» расширялся и диапазон военных методов отстаивания американских интересов в «третьем мире». Так, создававшаяся республиканцами прежде всего как военная доктрина для противодействия советской угрозе, доктрина «массированного возмездия» в последние годы работы администрации Эйзенхауэра лишила американскую внешнюю политику возможности эффективно отстаивать свои интересы в «третьем мире». Попыткой пересмотреть такое положение была ближневосточная «доктрина Эйзенхауэра», но, как показали события лета 1958 г. на Ближнем Востоке, она не стала универсальным ответом на вызовы Ближневосточного региона.
Стремясь преодолеть существовавшую ограниченность «немирных» орудий американской политики, правительство демократов разработало военную стратегию «гибкого реагирования». При сохранении в силе элемента «массированного возмездия» и гонки ракетно-ядерных вооружений она предусматривала также усиленное развитие обычных вооруженных сил США и специальных частей, которые могли бы осуществлять ведение «обычных войн» – от антипартизанских диверсий до участия в локальных конфликтах.
Как писали в своих мемуарах председатель ОКНШ США в 1955–1959 гг. и вновь занявший этот пост при Кеннеди и Джонсоне в 1962–1964 гг. генерал Максвелл Тейлор, «для того, чтобы меч был эффективным оружием внешней политики, кузнецы, которые его выковывают, должны четко понимать те цели, для которых они с ним работают, а также те препятствия, с которыми для защиты национальных интересов этот меч потом будет бороться военными методами»[616].
«Новые рубежи» должны были рационализировать использование военной силы в «третьем мире». Видный американский обозреватель Х. Сайди писал: «В феврале 1961 г. Дж. Кеннеди был уже главнокомандующим с некоторыми отличающимися идеями; одна из них особого значения – о том, что США должны научиться тому, как сражаться с коммунизмом на своих собственных условиях. В прошлое ушла исключительная ставка на массированное возмездие Дж. Ф. Даллеса. Это был, по словам Кеннеди, выбор между уничтожением и унижением. Вооруженные силы США должны научиться вести тайные партизанские бои. Они обязаны обрести новую гибкость»[617].
К доктрине «гибкого реагирования» существовало теоретическое дополнение – «теория эскалации», согласно которой в конфликт должны постепенно вовлекаться все новые и новые силы – местные и американские обычные вооруженные силы. Этот же механизм предлагал оперативную схему по деэскалации конфликта.
«Кеннеди, – писал А. Шлезингер мл., – рассматривал мир как находящийся в состоянии неконтролируемых изменений, устремляющихся в направлениях, которые никто не может предвидеть. Он считал, что эквилибриум находился в неком равновесии между США и СССР… Проблема заключалась в нарушении существующего эквилибриума силы. Режим Кастро вызывал возражения не только потому, что он изгнал американские монополии, но и потому, что он предложил коммунизму базу в западном полушарии. Социальные изменения должны происходить мирно и не должны затрагивать престиж или обязательства Америки и России или опрокидывать баланс сил»[618].
Стиль работы и риторика новой администрации были противоположностью дипломатии Эйзенхауэра – Даллеса, «новые рубежи» готовили Москве в «третьем мире» ряд качественно новых вызовов[619].
Для политики СССР на Ближнем Востоке это обернулось прежде всего попыткой США отдалить от Москвы ее главного партнера в регионе – насеровский Египет. Расчет Вашингтона был прост: предложить Насеру «дружбу» именно в тот момент, когда между Москвой и Каиром накопился ряд взаимных претензий, касавшихся пути развития ОАР, гонений на египетских коммунистов, а также желания Насера быть полностью самостоятельным игроком на международной арене.
Именно в это время во внутриведомственной переписке МИД СССР в адрес Насера звучали крайне негативные высказывания, которые отражали явное похолодание в отношениях Москвы и Каира. В записке, составленной сотрудниками отдела стран Ближнего Востока от 12 октября 1961 г., говорилось: «У Насера было другое мнение относительно того, как должен функционировать союз Египта и Сирии»[620]. «Вместо того чтобы прислушаться к предупреждениям (из Москвы. –