Действительно, американские аналитики бурно реагировали на события Карибского кризиса. Они понимали, что на уровне стратегической безопасности после Карибского кризиса сверхдержавы должны выработать четкое понимание, что есть статус-кво в их взаимоотношениях. Однако уровня взаимоотношения двух сверхдержав на периферии системы международных отношений и локальных конфликтов с применением обычных вооружений последствия Карибского кризиса, по крайней мере на первых порах, не затронули. Касалось это и Большого Ближнего Востока.
К началу 1963 г. в Ближневосточном регионе окончательно сформировались два жестко антагонистичных лагеря – проамериканские монархические режимы во главе с Саудовской Аравией и арабские националисты, вернувшиеся к сотрудничеству с Москвой. Последних возглавлял насеровский Египет.
Масштабная перегруппировка сил в регионе, развернувшаяся еще во второй половине 1950-х гг., довершилась важным с точки зрения построения общерегионального баланса сил событием. 8 февраля 1963 г. в результате переворота в Ираке от власти был отстранен генерал Касем. После короткого суда ему был вынесен смертный приговор, который незамедлительно привели в исполнение. Киносъемка его тела была публично продемонстрирована, дабы удостоверить иракское население в смерти Касема[932].
Сразу после казни, 8–10 февраля 1963 г., на улицах иракских городов начался поиск «коммунистов», в ходе которого погибли по официальным данным 149 человек, а по неофициальным – от 5000 до 10 тыс. человек[933]. Колесо иракской революции сделало полный оборот.
В своем первом коммюнике пришедший к власти Национальный Совет заявил, что его задача – достижение подлинных целей Июльской революции 1958 г. Одновременно было объявлено, что Национальный совет предоставит «полную свободу в использовании нефтяных богатств в Ираке нефтяным компаниям»[934].
В результате переворота к власти в Ираке пришла коалиция националистов и правого крыла партии Баас. Пост президента занял гонимый при Касеме и находившийся в изгнании в ФРГ Абдель-Салам Ареф; премьер-министром стал Ахмед Хасан аль-Бакр. Уже к 11 февраля новое правительство признали ОАР, Йемен, Алжир, Кувейт, Марокко, Сирия, Саудовская Аравия и Иордания[935].
Новое правительство Ирака формально признало независимость Кувейта, но не его границы, установленные Великобританией, и выдвинуло новые территориальные претензии на острова Бубиян и Эль-Варба, а также на южную окраину иракского месторождения нефти Эр-Румайла[936].
Принципиально отличалось от позиций генерала Касема отношение нового руководства Ирака к нефтяному вопросу. В заявлении от 14 февраля 1963 г. оно гарантировало интересы нефтяных компаний, сняло ограничения, введенные Касемом, и отказывалось от создания национальной нефтяной компании[937]. На пост министра нефтяной промышленности Ирака был назначен близкий к руководству «Ирак Петролиум Компани» Абдель Азиз аль-Ваттари. Фактически это был триумф западных нефтяных концернов. Всего на территории Ирака восстанавливалась работа 272 иностранных компаний, запрещенная при Касеме[938].
События в Ираке поставили перед странами Запада и СССР вопрос о том, какой режим пришел на смену непредсказуемому Касему.
В первый же день после переворота сотрудник отдела международной безопасности Пентагона генерал С. Фукуа направил на имя заместителя министра обороны по вопросам международной безопасности Ф. Слоуна срочное сообщение, в котором очертил контуры последних событий в Багдаде. По мнению генерала, уже в тот момент «можно было утверждать, что переворот приведет к улучшению американо-иракских отношений»[939]. В этот же день Госдепартамент разослал в посольства США в Великобритании, а также в странах Ближнего Востока и Аравийского полуострова телеграмму, в которой говорилось, что «новый иракский режим не является коммунистическим»[940].
Об антикоммунистической направленности новой иракской верхушки 9 февраля президенту Кеннеди докладывал и госсекретарь Дин Раск: «В наших глазах новое руководство Ирака разительно отличается от генерала Касема»[941].
К началу марта 1963 г. американское руководство начинает осознавать возникновение новых факторов в развитии политического процесса в Ираке – обострение курдской проблемы. 1 марта глава СНБ Роберт Комер направил советнику президента по национальной безопасности меморандум, в котором говорил, «что наша сторона обеспокоена теми проблемами, которые потенциально могут исходить от курдского движения и угрожать новой власти в Ираке»[942]. Ссылаясь на данные ЦРУ, глава СНБ прозрачно намекал на интересы Советского Союза в этом вопросе.
Февральские события в Ираке не могли не стать предметом пристального анализа и в Москве. 23 октября 1963 г. отдел идеологии ЦК КПСС готовит краткую записку, в которой поднимает «вопрос об отношении Москвы к новому правительству в Ираке и политике нового руководства в отношении курдов»[943].
Столь серьезное внимание Москвы к курдской проблеме свидетельствовало, что в новых условиях, когда СССР в одночасье потерял рычаги влияния на ситуацию в Ираке, именно курды становятся союзником Москвы. «Курдский узел» стал одной из основных проблем для внутренней политики Ирака»[944].
Не только в Москве, но и в Лондоне терялись в догадках о том, кто теперь правит в Ираке. 14 ноября, когда власть в стране после цепи подковерных интриг всецело перешла к военным во главе с Арефом, лондонская The Times писала: «События в Ираке лишний раз показывают, насколько нестабилен арабский мир»[945].
Но каким бы ни было новое правительство Ирака, стало очевидно, что переворот февраля – ноября 1963 г. – это серьезная победа Запада. К власти в стране пришли сторонники партии Баас, тесные связи с которыми, по данным академика Е. М. Примакова, западные спецслужбы поддерживали в течение всех пяти лет пребывания Касема на посту главы Ирака[946].
На фоне важных изменений внутри Ближневосточного региона в 1963–1964 гг. закономерно последовали перемены во внешней политике США и Великобритании.
Трагическая гибель Дж. Кеннеди 22 ноября 1963 г. выдвинула на пост президента США вице-президента Л. Джонсона. Это событие поставило на повестку международной политики ряд вопросов и предвещало возможные перемены во внешней политике США.
Уже в начале декабря 1963 г. авторитетный американский журнал Time пишет: «Джонсон дал понять, что у него есть свой стиль ведения дел. Команде Кеннеди дали понять, что неприкасаемых нет»[947].
Но на деле команда Белого дома не претерпела значимых изменений. Так, ключевые посты – министра обороны, госсекретаря, советника президента по национальной безопасности сохранились за Р. Макнамарой, Д. Раском и МакДж. Банди соответственно. Приход Джонсона к власти ознаменовал ряд подвижек во внешней политике Вашингтона в целом и в ближневосточном курсе США в частности.
В отличие от либерального и молодого Кеннеди, Джонсон был консервативно мыслящим техасцем, не скрывавшим свою неопытность во внешнеполитических вопросах. «Иностранцы – ребята, к которым я не привык», – заявил он в одной из бесед в первые месяцы своего президентства.
О неопытности Джонсона в вопросах внешней политики докладывали советскому руководству. В ноябре 1962 г. КГБ подготовило на имя заместителя председателя Совета министров А. И. Микояна аналитическую записку, в которой говорилось: «За три года пребывания на посту вице-президента он редко принимал участие в выработке и реализации внешнеполитической линии»[948].
О возможных путях изменения внешней политики США при Джонсоне в первые дни после убийства Дж. Кеннеди активно размышляли американские журналисты. The New York Times считала, что в первое время будет наблюдаться некоторая неопределенность в отношении курса американской внешней политики. «Неясность будет сохраняться, – писало издание, – до тех пор, пока президент Джонсон не сообщит своей программы, средств и методов ее осуществления»[949].
С одной стороны, это касалось проблем «третьего мира», в том числе Большого Ближнего Востока. В первые месяцы работы на посту президента Джонсон был последователем доктрины «новых рубежей», выработанной командой Кеннеди. «Бедность, голод, болезни и неграмотность – вот та благодатная почва, на которой кормится международный коммунизм», – рассуждал Л. Джонсон[950].
С другой стороны, уже в скором времени в ближневосточном курсе США стала проявляться гораздо рельефнее, чем раньше, тенденция к откровенной поддержке Израиля, что повлекло окончательное формирование американо-израильского военно-политического союза[951]. Так, по мнению видного специалиста по внешней политике США Д. Нэффа, «Линдону Джонсону было суждено стать самым произраильски и антиарабски настроенным президентом США с момента возникновения этого ближневосточного государства»