— С чего начнём? Железо, кожа, или сталь? — учёный стоял около чаши и раздумывал.
— Давайте с кожи, — древний подал Симону лоскут, заготовленный для эксперимента.
«Семьдесят секунд. Только никуда не дёргайся, смотри в чашу».
Лоскут стал еле слышно шипеть.
— Как я и ожидал, — проговорил Симон.
«Тридцать три секунды».
Граф вытащил лоскут и посмотрел на разъеденную часть:
— Ничего интересного. Ясно, что разложится до конца. Гийон, заверши, — он передал полоску слуге и подошёл к столу с записями.
«Семь секунд».
Слуга смотрел на полоску кожи в кислоте.
«Сейчас его обдаст, три секунды».
В последний момент Александр встал, шагнул к слуге, сделал вид, что споткнулся и увлёк его за собой. Оба повалились на пол.
— Извини, Гийон, мои ноги уже не те, что прежде…
«Пум» — раздался глухой взрыв. Капли кислоты разлетелись на шаг от чаши. Пара попала древнему на фартук — он поспешил стряхнуть их.
— Что это было? — подскочил Симон.
— Чаша стерильна? В коже нет посторонних предметов? — изо всех сил изображая удивление, вопрошал Александр, — Это реакция…
— Что за реакция? Я лично проверял чашу перед экспериментом. Она стерильна, это несомненно!
— Несомненно одно, мой друг, — Александр положил руку ему на плечо, — То, что нам троим сказочно повезло сегодня.
…
— Симон, погреб ваш и холоп ваш. Секите его плетьми, отрубите руки, или повесьте — мне решительно всё равно.
— Почему тогда монаха вы убили?
— Не сдержался. Вы считаете, нужно было оставить ему жизнь?
— О нет, вы сделали всё правильно. И избавили меня от этой неприятной обязанности, могу только поблагодарить.
Люк пригубил вино и проглотил яйцо с паштетом:
— Кто из местной знати ненавидит вас сильнее всех?
— Как будто все одинаково.
— Почему? Наделы здесь большие, вы ничем не мешаете соседям. К тому же, вы ставленник самого короля. Обычно перед такими лебезят.
— Им ненавистны мои эксперименты, так они говорят, — де Прияр понуро пожал плечами, — Что касается королевского покровительства, я стараюсь его не афишировать.
«Придётся самому растрезвонить по округе, что ты под защитой. Наверняка есть заводилы и все остальные, нужно докопаться до сути и начать с них».
Лакей распахнул дверь залы и впустил Марио.
— Капитан, новости для вас, — солдат бежал к нему и орал на ходу.
«Того и гляди, докладывать тут начнёт перед всеми» — Люк поспешил встать и отвёл Марио в сторонку.
— Не кричи, нечего хозяина будоражить, тише. Ну, что там?
— Крестьянин вчерашний, Людвиг, слышал кой-чего, — зашептал салага, — Говорит, сегодня к ночи в соседнее имение, Клузо, записку понесут. Тайную.
Мало ли кто может писать записки? Но предчувствие говорило, что это важно. Оно не раз выручало капитана.
— Уже вечер. Вы узнали, по какой дороге это имение?
— Да. Тиль сказал, к вам бежать, а сам с ребятами туда уже отправился.
— Молодец Тиль. Подожди, сейчас откланяюсь и пойдём, — он повернулся к Симону, — Дорогой граф, извините, дела государственной важности требуют моего присутствия.
— Вы отдыхаете меньше, чем я, капитан. Завидное упорство, но не загоните себя в гроб. Дела бесконечны, а вы один. Вам нужен режим.
— Я подумаю над этим, — ответил Люк, цепляя меч к поясу.
Они поспешно спустились во двор и Люк оседлал лошадь:
— Куда ехать? Ты знаешь место?
— Да, капитан. Северо-западная дорога, роща за холмом милях в двух.
— Садись сзади, так быстрее, — протянул он руку солдату.
— Но… — Марио оглядывался по сторонам. Он стушевался: благородные не ездят с солдатами на одной лошади.
— Дело превыше всего, — строгим тоном ответил Люк.
— Как скажете, капитан, — Марио взял его руку и с трудом уселся сзади.
Не зря Люк взял солдата с собой: сам чуть не прозевал нужный поворот, нахлёстывая коня. Не укажи Марио дорогу, точно мимо бы проехал.
У рощи их встретил Жак и повёл за собой. Отряд расположился среди деревьев. Люди занимались кто чем. Лишь один из пестуйцев внимательно следил за дорогой. Крестьянин Людвиг сидел тут же, облакотясь спиной о дерево. Все поднялись, едва завидев капитана.
— Кому записка, знаешь? — сходу спросил он смерда.
— Как не знать, господин? Фабьену де Клузо это.
— Точно? Откуда узнал?
— Служанка графини завсегда Клузо записки таскает. Я года три тому случайно увидел, потом примечать стал: если графиня со служанкой шушукается и передаёт что-то, значит, девка к вечеру бумажку Клузо потащит, это уж будьте покойны.
— И часто она туда бегает?
— В неделю раз, а то и чаще.
«Это может быть важно» — размышлял Люк, слезая с коня.
— Ладно, сидим, ждём. Посмотрим на эту записку. Петруччо, не зевай там, — крикнул он пестуйцу.
Люди опять расселись на земле. Тиль и некоторые из солдат не спеша доводили лезвия алебард. Кто-то тёр нагрудник промасленной тряпкой, кто-то жевал.
Прошёл час, когда Петруччо вернулся с поста и тихо сказал:
— Идёт.
— Прячьтесь. Как мимо нас проходить будет, мы с Тилем спереди на дорогу выходим, тройка Жака сзади. Остальным сидеть в лесу.
— Как разбойники прям, — весело прошептал Марио.
— Да, как разбойники. Не хочу ловить её по лесу, если вдруг ей взбредёт в голову бежать.
Люк видел эту служанку в замке. Красивая, спину ровно держит, платье справное. Прямо леди.
Когда они перегородили ей дорогу с двух сторон, служанка и не думала бежать. Она остановилась и молча ждала, не сводя глаз с капитана. Капитан сидел на лошади — если вдруг решит бежать в поле, можно догнать без труда да перетянуть пару раз плетью, далеко не убежит.
Он направил лошадь к девушке. Копыта неторопливо процокали, а Люк сказал:
— У тебя письмо для Фабьена де Клузо, дай его мне.
— Господин капитан, никакого письма у меня нет. Но, если бы и было, подчиняюсь я только графине.
«Врёт».
— Я здесь по приказу первого министра. Все обязаны содействовать мне, даже твоя госпожа. А ты сейчас мешаешь. Знаешь, что за это бывает?
— Я под защитой графини, на её земле, только троньте — всё расскажу её светлости.
— Ты нарушаешь приказ министра.
— Так пусть министр и разбирается, а ещё лучше — король, — служанка посмотрела на него с вызовом.
— Думаешь, у короля и министра есть время разбираться с такой мелочью, как ты? Глупая девка. Да ты и моего времени уже порядком потратила. Видно, тебя не били никогда. Что-ж, придётся мне.
Он схватил хлыст, притороченный к седлу и легко перетянул по красивому лицу. Она согнулась. Больше чтобы показать боль, нежели от самой боли. Люк прекрасно разбирался в таких вещах. И ненавидел, когда так делают. Он жахнул ещё и по спине, потом произнёс железным голосом:
— Бумагу!
Женщина стонала и плакала, но письмо достала.
«Видно, не так тебе больно, раз шевелиться можешь. А ведь всё могло выйти по-другому, не будь ты такой наглой».
Де Куберте спешился и развернул письмо. К нему подбежал один из солдат с зажжённым фонарём.
«Молодцы. Сами догадались».
От письма пахло духами. Капитан стал вчитываться в строки:
«Любовь моя, проклятый муж мой никак не идёт на близость. Ещё неделя, и будет очевидно, что я понесла не от него. Тогда наше дитя объявят бастардом, лишат и титула, и наследства. Я не знаю, что делать. Помнишь, ты предлагал избавиться от него? Похоже, у нас остался лишь этот путь. Не приезжай, пожалуйста. У нас человек от министра. Тупой неотёсанный солдафон, но опасный, я чувствую».
— Жак, ищи сук покрепче. Будем вешать, — приказал де Куберте.
Лицо служанки сделалось белым. Час назад она наверняка была уверена, что графиня защитит её от любой напасти. Теперь же чувство собственной уязвимости сделало её совсем другой — неуверенной, ведомой, мягкой, как тесто. Такая резкая перемена часто приключалась с людьми, которых насилие и побои раньше обходили стороной. Капитан не раз видел подобное. Но нужно было доломать до конца, поэтому Люк терпеливо ждал.
Уже и верёвку привязали, а служанка всё молчала.
— Капитан, разрешите на вашу лошадь её посадить? — спросил Тиль, — Так дело быстрее пойдёт.
— Да.
Солдаты потянули служанку к лошади.
И тут её прорвало. Она жалобно запричитала: «Нет, прошу, не убивайте. Всё, что угодно, только оставьте жизнь, молю… Возьмите меня, я ещё молода… Я буду страстной, обещаю, только оставьте жить».
«Как банально. Она что, думает, я первый раз бабу арестовываю?»
— Что мне мешало сначала взять тебя, а потом повесить? — ответил Люк спокойно, хоть и не собирался брать её. Своих не насиловали, только чужих, на войне, как трофеи.
Она уже сидела на лошади со связанными за спиной руками. Лицо её скуксилось, у неё потекло из глаз, из носа. Она больше не просила, лишь рыдала. Капитан понял, что дело сделано. А люди его не собирались останавливаться. Уже подвели лошадь к петле.
— Обожди, Жак, — он взял коня за узду, — Говоришь, что угодно? — старый вояка заглянул в глаза служанке.
Она прекратила рыдать и уставилась на него перекошенным лицом.
«Ждёт спасительную соломинку».
— Вот что, девка. Пойдёшь к графине и попросишь написать ещё одно такое же письмо. Скажи, это размокло, дети крестьянские водой обливались и тебя задели. После отвезёшь письмо Клузо. А старое у меня будет, как доказательство. Графиню и её любовника будут судить. И ты на суде потом расскажешь, как всё было. Да смотри, напортачишь — казню на месте. Петлёй, или молотом, как монаха давеча. И старалась чтоб — мы важное дело делаем, королю угодное. Поняла?
Служанка закивала. Так неистово, что потеряла равновесие. Жак снял её с лошади и развязал руки. Она кинулась капитану в ноги и запричитала:
— Спасибо, господин капитан, что пощадили! Сделаю всё, как вы сказали.
«Совсем она головой что ли тронулась от испытания такого? Ведь минуту назад меня чуть не врагом считала. Но и такое бывает, не в первый раз я вижу подобное, и мне то на руку».