Время перемен — страница 21 из 21

Глава 1

– Меня туда посылают, и не мне обсуждать это решение, я уже говорила.

– Но ты можешь возражать.

– А если я этого не хочу?

Ханна Радлет посмотрела на мать, потом перевела взгляд на бабушку. Они стояли вместе, как стена, по другую сторону стола. Ханне было тридцать два года, помнила она себя лет с четырех, и с тех пор, когда возникал спор, мать и бабушка неизменно выступали единым фронтом. Отец стоял по одну сторону стола, а по другую – мать с бабушкой, бок о бок, с одинаковым выражением лица, как будто и мысли у них были одни и те же.

Ханна выросла среди непрекращающихся сражений, раздирающих семью. Маленькая, она наблюдала за всем со стороны, а когда подросла, то оказалась втянутой в нескончаемые стычки.

В двадцать два года девушка покинула поле битвы на ферме. Она теперь отчетливо сознавала, что вышла замуж за Артура Петтита, только чтобы освободиться от влияния бабушки и матери. Но не прошло и недели после свадьбы, как она поняла, что попала из огня да в полымя. Теперь ей пришлось вести свою борьбу и не только днем, но и ночью, поскольку муж в постели оказался грубым и безжалостным.

Артур Петтит был аукционистом и агентом по продаже недвижимости. Их квартира находилась над его конторой, и Ханна считала, что это обстоятельство частично явилось причиной несчастья.

Она часто задумывалась о том, как сложилась бы ее жизнь, если бы Артур не погиб спустя три месяца после их свадьбы. Как все говорили, смерть его была героической. Артур входил в контору и увидел ребенка, беззаботно переходившего дорогу. А в это время навстречу бешеным галопом неслись запряженные в телегу лошади; телега раскачивалась, и с нее в разные стороны скатывались бочки.

Эти лошади с пивоварни, любимицы городка и спокойнейшие создания, понесли потому, что двое молодых бездельников ткнули их, шутки ради, шляпными шпильками.

Муж Ханны и тот ребенок погибли. Весь город их оплакивал и жалел Ханну. Она плакала открыто, а когда оставалась одна, также не могла удержаться от слез, поскольку ей было неловко, что она не чувствовала ничего, кроме облегчения. Она снова получила свободу (не только от мужа, но и от матери с бабушкой) и твердо решила не связывать себя снова брачными узами.

Ханна отказалась вернуться домой и стала работать няней, но дело у нее не пошло. Ей казалось, что это козни матери с бабушкой, которые принуждали ее снова жить вместе на ферме. У Ханны участились приступы ревматизма, которым она переболела в детстве. К счастью, болезнь не дала осложнений на сердце, но время от времени ее мучили сильные приступы.

Когда после одного из таких приступов отец увозил Ханну из больницы, она сказала:

– Имей в виду, я не останусь дома.

– А я и не хочу этого, – ответил он, и Ханна знала, что его слова искренние. Хотя он и нуждался в ее поддержке, однако позволил бы дочери уйти и не попытался бы удержать.

Она пролежала в постели пять недель. Но только через пять месяцев полностью окрепла и встала на ноги. И в это время ее снова втянули в очередную стычку. И Ханна снова ушла. Слезы, упреки, увещевания, – ничто не помогло, как только она смогла сама о себе заботиться, ее нельзя было удержать.

– Ты упрямая и избалованная. И испортил тебя отец, – без устали повторяла мать. – Он не только исковеркал мне жизнь и сделал несчастной бабушку, но и тебе изуродует судьбу. Вот увидишь, подожди немного.

Когда Ханна была маленькой она неизменно жалела отца. В то время она еще не знала о той женщине и их связи. А когда ей исполнилось пятнадцать, мать выложила Ханне всю правду.

– Рыбалка! – кричала она. – И ты ему веришь. Раскрой пошире глаза. Пора тебе узнать, каков на самом деле твой распрекрасный отец. Он много лет живет двойной жизнью, на два дома, да, на два дома.

У него есть любовница, которая отняла вот это. – Мать похлопала по пустому месту на платье, где должна была быть нога. – Она само исчадье ада, замужняя женщина, у нее хороший муж и трое сыновей. Но ей все мало. Ее ничто не может удовлетворить. Она хочет весь мир, никак не меньше, это же Молленовское отродье! Если Бог услышит мои молитвы, ее смерть будет долгой и мучительной и сознание ее останется ясным до конца… Где, ты думаешь, он был всю ночь на прошлой неделе? У него соскочил обод с колеса. Обод, как же! А выходной, раз в неделю, на котором он так настаивал. Отец часто брал тебя с собой в город, скажи, часто?

Ханна слушала мать, чувствуя, как сердце сжимается от непонятной боли. Ей вспомнились все отговорки отца, когда он не хотел брать ее с собой в Хексем, Ньюкасл или в другое место, куда он собирался. И тогда же ей пришло в голову, что она видела ту женщину. Они встретились в базарный день в Хексеме. Ханне было тогда десять или одиннадцать лет. Она пошла побродить по лавочкам. А отец оставался на площади. Вернувшись, она застала его разговаривавшим в переулке с незнакомой женщиной. Ханна подошла и положила руку отцу на плечо, и женщина пристально на нее посмотрела.

– Это Ханна, – сказала тогда отец.

Она помнила, что женщина была красивой. (Слова «элегантная» Ханна тогда не знала, однако теперь, слушая мать, подумала, что женщина была именно элегантной.) Но на лице ее застыло напряженное выражение, Ханна еще решила, что отец о чем-то поспорил с этой шикарно одетой красавицей.

– Ты иди пока на рынок, а я тебя сейчас догоню, – сказал ей отец. Он вскоре поравнялся с ней, вид у Него был встревоженный. – Ханна, ты можешь кое-что для меня сделать, – попросил ее отец по дороге домой.

– Да, папа, я все для тебя сделаю, – ответила она.

Он остановил двуколку и взял дочь за руку.

– Не говори маме и бабушке о той женщине, что ты сегодня встретила.

– Хорошо, – пообещала Ханна и вскоре забыла о той встрече, пока в пятнадцать лет ей не напомнили.

Теперь она все знала о той женщине, что происходила из рода Молленов, и какая связь существовала между ней и бабушкой Радлет. Более того, Ханне было известно и о Бриджи, в далеком прошлом гувернантке, потом содержанке Томаса Моллена, а теперь хозяйке Хай-Бэнкс-Холла, где размещался госпиталь для раненых, в котором она собиралась работать.

– А ты знаешь, что в этом доме полно ненормальных?

– Мама, ради Бога, не говори глупости, – резко возразила Ханна.

– Не разговаривай со мной в таком тоне.

– А ты не говори о том, чего не знаешь.

– Да, там сумасшедшие. Твой дядя Джим говорит, что с дороги слышны их крики.

– Ох, уж этот дядя Джим, ему бы рассказы писать или в газете открыть колонку сплетен. Он вечно собирает всякие слухи.

– Ну, довольно, Ханна. – Теперь в наступление двинулась Констанция. – Не говори так о дяде Джиме. Он всю жизнь работал и заботился о твоей матери до того, как она пришла в этот дом.

– Мне кажется, лучше было бы для всех, если бы он этого не делал, и тогда бы мы не чувствовали себя обязанными ему до конца своих дней.

Женщины потрясенно молчали, а Ханна тем временем спокойно продолжала:

– Эти люди ничуть не больше сумасшедшие, чем вы. Некоторые получили контузию при взрыве снаряда, часть попала в газовую атаку, а кое-кто не может ходить. – Она подалась вперед и вскинула подбородок. – А вы знаете, что случается с людьми, которые не могут ходить? У них здесь, – Ханна постучала себя по голове, – все как будто взрывается. Но они обыкновенные парни, которым просто здорово досталось.

– Ты, я смотрю, много о них знаешь. – Констанция прищурилась.

– Нет, не так много, пока не много. – Ханна смело взглянула на бабушку. – Но судя по тому, что я видела…

– Видела? – Сара, тяжело опираясь на костыль, заковыляла к столу. – Так ты там уже была?

– Да, была… А еще я видела старую колдунью, миссис Беншем, ту, что вы называли Бриджи. – Ханна повернулась к бабушке и осуждающе закивала головой. – У меня не укладывается в голове, как вы могли так враждовать с этой старушкой. Может быть, выглядит она и не очень, и лицо у нее как печеное яблоко, и вся она высохшая и сморщенная, но ум у нее светлый, и все это знают. А еще ее уважают, очень уважают.

– Довольно! – резко воскликнула Констанция и, пристально посмотрев на внучку, отвернулась. Упоминание о Бриджи болью отозвалось в ее сердце. Она снова ощутила тоску, схожую с тоской по родному дому. Часто по ночам воспоминания возвращали Констанцию в далекое прошлое. С высоты прожитых лет то время казалось необыкновенно светлым и радостным. Майкл был молод и Барбара тоже, на ферме устраивали праздники, и все танцевали. Сара танцевала с молодым хозяином фермы, даже Бриджи танцевала. Она была очень легка на подъем. Бриджи, Бриджи…

Давняя ревность, измены, даже ее неудачный брак с Дональдом Радлетом – все это виделось теперь Констанции в ином свете. Это была размеренная и спокойная жизнь по сравнению с ее нынешней, где не оставалось места ничему, кроме ожесточения, взаимных обвинений и упреков.

Констанция не хотела признаваться себе, что не страдала бы так, если бы Барбара стала женой Майкла. Но в душе знала: это правда, ведь тогда она не потеряла бы связь с сыном. И теперь рядом с ней не стояла бы невестка, которая, хотя и приобщилась немного к культуре, благодаря Констанции, но продолжала мыслить на уровне людей своего происхождения – самого низкого слоя работников фермы.

Усилия Констанции могли бы принести более ощутимые плоды, если бы Сара была счастлива. Но увечье наложило отпечаток и на ее разум. И Сара постепенно превратилась в маленькую крикливую мегеру. Однако все эти годы Констанция стояла на ее стороне, убеждая себя, что Сару по-человечески можно понять и кто-то должен был ее поддержать. Одновременно она твердила себе, что этим отстаивает свою моральную правоту.

Снова и снова она дивилась тому, что Майкл, никогда не отличавшийся сильной волей (одно время он беспрекословно подчинялся ей), оказался способен долгие годы поддерживать любовную связь. Мало того – он поставил их перед выбором. Констанция хорошо помнила, как много лет назад он предъявил им ультиматум. Как обычно, все происходило в кухне.

– Выбирайте, – сказал им тогда Майкл, – и это мое последнее слово, потому что вы мне смертельно надоели. Дайте мне идти и дальше своей дорогой и жить так, как сейчас, и тогда все останется по-прежнему. Но если вы будете настаивать, чтобы я оставался дома, я сообщу вам, когда придется собирать вещи, потому что продам ферму… вот так! – Майкл щелкнул пальцами, и этот звук прозвучал как выстрел. И действительно, его слова, как пули, пронзили ей сердце. – Да, я вижусь с ней. Вижусь, и решение теперь за вами. Можете не беспокоиться. Я не оставлю вас среди голого поля. Недалеко отсюда стоит коттедж Палмера. Он давно пустует. Это даже не коттедж, а настоящий дом с шестью комнатами. Я поинтересовался о цене. С домом продается участок в два акра. Вам будет вполне достаточно, чтобы себя прокормить. Но как я сказал, решение за вами. – И с этим Майкл ушел, а они смотрели ему вслед, обомлев от потрясения, не в силах вымолвить ни слова. С того дня Констанция неустанно молилась, желая, чтобы Божья кара настигла это исчадие ада, поскольку эта женщина была отпрыском проклятого рода и сама являлась дьяволом во плоти.

Но зимы сменялись веснами, шли годы, а молитвы Констанции оставались без ответа. Прошел слух, что Барбара снова оглохла, но точно никто ничего сказать не мог. Однако было доподлинно известно, что ее двое сыновей погибли, утонули с кораблем. В этот день, когда Констанция об этом узнала, она сказала себе: Барбара теперь поймет, что такое настоящее горе. Но у нее оставался еще один сын.

И вот теперь Джим доложил, что сын Барбары находился в Хай-Бэнкс-Холле с помутненным рассудком. Кто-то из персонала рассказал Джиму, что этот парень был самым тяжелым больным. Ему выделили отдельную комнату, но не потому, что особняк после смерти Бриджи переходил к нему, а из-за его агрессивности. Он набрасывался на всех и каждого по любому, даже незначительному поводу.

И Ханна собиралась там работать.

Констанция не могла точно определить свои чувства, но в одном она не сомневалась: вовсе не забота о безопасности внучки не давала ей покоя. Ханна была женщиной хладнокровной и упрямой и при необходимости вполне могла постоять за себя. С обидой и досадой Констанция сознавала, что ее внучка собиралась отправиться в дом, где когда-то жила она сама, и более того, Ханна признала Бриджи хозяйкой этого дома.

Констанция считала, что во всей истории меньше всего пострадала Бриджи. И в этом она видела несправедливость: все их несчастья так или иначе оказывались связаны с Бриджи. Если бы она не стала любовницей их дяди Томаса, никаких бы трагедий не произошло. За исключением того случая, когда кузен Дик едва не убил судебного исполнителя.

Ход ее мыслей прервался, когда дверь открылась и в кухню вошел Майкл.

Майкл выглядел на все свои пятьдесят три года. Его светлые, когда-то пшеничного цвета волосы, теперь окончательно побелели. Он слегка располнел, лицо покрывали морщины, наметился двойной подбородок, но все же он по-прежнему оставался привлекательным и интересным мужчиной.

Стоило ему переступить порог, как он сразу понял, в чем дело. Да и Сара не стала бы его долго держать в неведении.

– Ты знаешь, куда она собралась? – крикнула Сара.

Майкл подошел к раковине у окна, не спеша подкачал воду и только потом ответил.

– Да, знаю.

– Еще бы тебе не знать, – ядовито прошипела Сара. – Не удивлюсь, если это ты ее надоумил, решил, что уже она готова войти в семейный круг.

– Советую быть поосторожнее, – сказал Майкл Саре, продолжая неторопливо мыть руки. Вытерев их, он остался стоять, глядя в маленькое окно над раковиной.

– Ты с этим согласился, – констатировала Сара, сдерживая гнев.

Майкла несколько смутило решение Ханны, когда она рассказала ему об этом. Даже не считал, что не стоит громоздить оскорбление на оскорбление. Но дочь была самостоятельным человеком, свободным делать выбор. И это ему очень нравилось. Но все же Майкла мало радовало, что Ханна будет работать в Хай-Бэнкс-Холле. Помимо того, что его мать и жена считали этот дом враждебным, вдобавок там жил Бен, оставшийся в живых сын Барбары. И хотя Майкл чувствовал, да и знал тоже, что она не питала к сыну теплых чувств, и все-таки могла подумать, что его дочь и… Сары… собиралась работать и жить в этом доме, и могла бы встретиться с Беном. Кто знает. Майкл покачал головой в такт мыслям. Ему казалось, что их всех оплела незримая паутина, в центре которой огромный паук неумолимо затягивал их вглубь, увлекая к неотвратимому концу…

Майкл тряхнул головой, стараясь отогнать мрачные мысли, которые в последнее время все чаще досаждали ему. Он не мог себе раньше представить, что Барбара явится причиной его беспокойства. Но это было так. Она стала болезненно одержимой. Майкл оставался главным в ее жизни. Но одно дело любить и принимать любовь. Дни, проведенные с Барбарой, скрашивали его жизнь, а ее делали мягкой и терпимой. Но потом в ней наметился перелом. Это произошло еще до гибели сыновей. Майклу казалось, что в глубине души Барбара осуждает его, не переставая безумно любить. Это было тем более вероятно, что он нарушал и не раз, данные ей обещания.

Он должен был оставить этих двух женщин, когда Ханна выросла и смогла себя обеспечивать, но не сделал этого, поскольку осознал и пытался объяснить Барбаре, что эти женщины нуждаются в заботе. Его мать старела на глазах (даже десять лет назад она выглядела очень старой), и Сару ему надо было обеспечивать. Но главное, Майкл был перед Сарой в долгу, он должен был нести этот крест за то, что Барбара ее покалечила.

Все так перемешалось, запуталось, временами это становилось просто невыносимо.

– Когда ты уезжаешь? – спросил Майкл, поворачиваясь к дочери.

– Когда решу.

– У тебя с собой вещи?

– Нет, их вчера перевезли из госпиталя в особняк.

У Констанции и Сары одновременно вырвался вздох удивления, смешанного с возмущением.

– Я приготовлю двуколку, – сказал Майкл и вышел, ни на кого не взглянув.

Ханна посмотрела на мать с бабушкой: те молча взирали на нее. Потом мать, неловко повернувшись, заковыляла прочь из комнаты.

– Девочка, девочка! Ты не знаешь, что творишь, – качая головой, печально проговорила Констанция и последовала за невесткой.

Оставшись одна, Ханна опустила голову и сильно зажмурилась. Этим двум женщинам всегда удавалось заставить ее чувствовать себя виноватой. Каждый раз, когда она уходила от них, сердце ее сжималось от жалости. Но она не должна позволить им ее сломить. Если она не выстоит – ей конец. Она должна уйти, и если даже окажется, что Хай-Бэнкс-Холл полон сумасшедших, в нем ей все равно будет лучше, чем под крышей родного дома.

Глава 2

Те, кто бывал в Хай-Бэнкс-Холле до войны сейчас бы его не узнал. Слева от лестницы находилась приемная, справа – вокруг маленьких столиков – стояли мягкие кресла.

На двери гостиной была прибита табличка: «Частная собственность – не входить». И действительно, в этой забитой до отказа комнате была собрана дорогая мебель с первого этажа и большинство картин. Столовая почти полностью сохранила свой прежний вид и назначение, только в ходу не было столового серебра и китайского фарфора – их заменяла посуда попроще.

Единственной комнатой в доме, которой не коснулись какие-либо изменения, была библиотека. Ее называли местом отдыха.

Маленькая столовая рядом с кухней стала спальней и гостиной сестры-хозяйки, а в других комнатах в этом же коридоре разместили персонал.

Все спальни на первом этаже были переоборудованы в палаты, за исключением самой маленькой в дальнем конце коридора у новой лестницы, ведущей на этаж, где раньше находилась детская.

В палату превратилась и галерея, но двери, ведущие из нее на площадку и в широкий коридор с лифтом, были всегда заперты. Пациенты прозвали галерею «Бункером для психов». Большинство из них начинали знакомство с особняком именно с «Бункера». Потом, когда их переставали пугать зарешеченные окна, и они были в состоянии оценить роспись потолков (это случалось через несколько дней, недель, а то и месяцев) их переводили в палату «Е». Далее следовали палаты «Д», «С», «В». Для одних переход проходил быстрее, для других медленнее. Но, наконец, наступал день, когда они оказывались в палате «А». После чего бывшие пациенты жали всем руки, благодарили начальницу, целовали приглянувшихся сестер и садились в экипаж, отвозивший их на станцию. Миссис Беншем не нравились автомобили, но она разрешала въезжать в свои владения санитарным машинам и фургонам, привозившим продукты.

Бен не проходил через «Бункер». Как только он появился в особняке, ему отвели отдельную комнату. Некоторые офицеры сочли это несправедливым. Все они прошли через «Бункер», и справедливо полагали, что новичку следовало там побывать в первую очередь, ибо ночи напролет от него не было покоя.

Сестра-хозяйка положила конец жалобам.

– Джентльмены, – сказала она. – Я думаю, капитан Беншем имеет право на отдельную маленькую комнатку в своем собственном доме.

Недовольные извинились, сказав, что все понимают и больше от них не услышат ни слова.

Но им с трудом удавалось сдерживать обещание, потому что Бен, казалось, специально дожидался наступления полуночи, чтобы закатить очередной «концерт». Сперва он просто говорил, потом начинал вопить, а под конец выкрикивал такое, что у всех горели уши. Ему делали укол, и только тогда он успокаивался. Пациенты снова глухо роптали, кроме того, они считали, что негоже няням возиться с Беном. Ему больше подошел бы «Бункер», где работали санитары. Уж они нашли бы способ с ним справиться. Все сходились на том, что к Бену надо приставить санитара, чтобы он дежурил у него и день, и ночь. Но санитаров не хватало для «Бункера», и вопрос отпал сам собой.

Капитан Беншем остался в своей крайней комнате. За ним присматривали специально назначенные сестры. А когда они оставляли его одного, дверь комнаты неизменно запиралась.

Ханна проработала в Хай-Бэнкс-Холле три недели до того как ей пришлось познакомиться с капитаном Беншемом.

Случилось так, что ухаживавшая за ним сестра Бинг слегла с воспалением миндалин. Внушительные габариты этой сестры производили впечатление. Ее подменяла сестра Конвей, которая не была такой крупной, но тоже могла постоять за себя. Кроме того, Бог не обидел ее голосом, так что в случае необходимости, она могла призвать к себе на помощь весь дом.

Свободной оказалась лишь сестра Петтит. Она не имела специальной подготовки, и ей поручали работу, не требовавшую особых знаний: она присматривала за больными в колясках, наблюдала за пациентами в палате «Д» и старалась добиться связной речи от обитателей палаты «С». И вот начальница распорядилась проводить сестру Ханну Петтит в комнату капитана Беншема, где девушка должна была познакомиться с сестрой Конвей, которая введет ее в курс дела.

Первое, что бросилось Ханне в глаза, когда она увидела капитана, была белая прядь в черных волосах – отличительная черта Молленов. Но она перестала об этом думать, когда получше разглядела самого капитана.

Он сидел в кресле у окна. Ханну поразила его каменная неподвижность, совершенно неестественная для живого человека. Ей приходилось обмывать мертвые тела, но даже в них сохранялось больше мягкости. Хотя их сердца перестали биться, но тела еще не окостенели. Этот же человек напоминал статую.

Если бы не худоба, он был бы крупным мужчиной. Черные волосы подчеркивали мертвенную бледность лица. И глаза его были черными, но тусклыми, без живого блеска, как перегоревший уголь. Он сидел, положив руки на колени ладонями вниз. Этот мужчина кого-то ей напоминал, но Ханна не могла припомнить, кого именно. Сфинкса, а, может быть, Авраама Линкольна? Он, скорее, был похож на каменное изваяние, а не на человека.

– Вот так он сидит часами, – объясняла сестра Конвей, не заботясь о том, чтобы понизить голос. – Но не доверяйте этому спокойствию. Он может очнуться в любую минуту. И тут, будто плотина рушится, начинает говорить без умолку. Рассказывает все, как будто сознает, с кем говорит. Его трудно понять, но на днях он назвал меня по имени, я чуть не упала. Бедняга. – Она подошла и погладила его по голове, как ребенка. – Ты можешь заниматься обычными делами: убирай, меняй цветы, но все время следи за ним, – наставляла Ханну сестра Конвей. – Не пропусти момента, когда он очнется. Не знаю, откуда идет этот сигнал, что его толкает, но кажется, будто внутри у него что-то щелкает и будит его. И еще. Он может молчать и смотреть на тебя, тогда не уходи, это его раздражает, а спокойно продолжай делать свои дела: вяжи, читай и все такое. Запомнила?

– Да. – Ханне хотелось получше рассмотреть этого мужчину, сына любовницы отца. Но она заставила себя сначала заняться делами.

Комната ей понравилась, она не имела больничного вида. Здесь стоял большой комод, платяной шкаф из красного дерева и туалетный столик. Вот только кровать была железная, как в палатах.

Наконец, Ханна позволила себе присесть. Она устроилась в кресле по другую сторону окна и взглянула на своего подопечного.

– Бедняга, – девушка не заметила, как вслух произнесла свою мысль.

Теперь она могла его как следует рассмотреть. Ханна отметила, что мужчина в свое время был хорош собой, судя по его росту, сложению и богатой шевелюре. У него были правильные черты лица и крупные полные губы. Ханна с трудом сдержалась, чтобы не вздрогнуть и едва усидела на месте, заметив, как он шевельнулся. Движение было едва заметным, он чуть повернул голову в ее сторону. Ей показалось, что мраморная статуя оживает на глазах. Ханне стало не по себе.

Когда его взгляд сосредоточился на ее лице, она тоже заглянула ему в глаза и робко улыбнулась. Девушка не знала, как ей себя вести, надо ли заговорить, или лучше помолчать. Сестра Конвей никаких рекомендаций на этот счет не давала. И Ханна решила заговорить.

– Хорошее утро, – слегка запинаясь, произнесла она, кивнув на окно. Немного помолчала и продолжила: – В парке так красиво. – Снова последовала пауза. – Жаль, что сад перекопали и сделали огород. – Ханна судорожно глотнула. – Как будет хорошо, когда вы достаточно окрепнете и сможете выходить прогуляться. – Голос ее тут же стих, едва она уловила на его лице чуть заметное движение, легкой рябью тронувшей кожу. Но, возможно, это ей показалось.

Услышав легкий стук в дверь, Ханна испытала огромное облегчение. Молодая горничная вкатила тележку с чаем и выпечкой.

– Спасибо, – поблагодарила Ханна. – Дальше мы сами справимся. Она закрыла дверь и подкатила тележку к окну. Мужчина продолжал смотреть перед собой. – О, печенье, – бодро произнесла Ханна. – А они вас здесь балуют. На еду грех жаловаться. Масло, хлеб, булочки, джем. А, клубничный, интересно, есть ли в нем деревянные хвостики? – Она с улыбкой покачала головой.

Ханна налила чай и подкатила тележку к нему поближе. Сняв его руку с колен, поставила ему на ладонь чашку с блюдцем. Ее предупредили, что ел он сам. Это очень удивило девушку. Она не могла понять, почему он на долгие часы впадал в оцепенение, если мог двигаться. Она следила, как капитан пил чай. Он не отхлебывал напиток, а вливал в себя, не обращая внимания, что чай горячий. Видеть это было очень странно.

– Вам хочется пить, – сказала Ханна, вновь наполняя чашку. Она подала ему в руку тарелочку с половинкой намазанного маслом кекса.

Ел он тоже весьма необычно – откусывая маленькие кусочки, долго и медленно их жевал, прежде чем проглотить. Девушка предложила ему вторую половинку кекса, но мужчина не притронулся к нему.

– Ну, попробуйте еще, – уговаривала она, заглядывая капитану в лицо. – Съешьте еще кусочек. Он такой вкусный. Вы должны есть. Вы такой большой и худой, вам надо поправляться. – В этот момент Ханна мысленно поругала себя, что разговаривает с ним, как с ребенком. Впрочем, он и был не лучше ребенка. – Ну, ладно, как хотите, – она собралась взять у него тарелку, но его пальцы не разжимались, а в следующую минуту мужчина уже подносил кусок ко рту. – Вот и хорошо, – обрадовалась Ханна, – значит, вам все-таки захотелось его съесть, правда? Я не стану заставлять вас есть хлеб с маслом, – проговорила девушка, после того как он расправился с кексом. – А к джему у меня нет особого доверия. Мой отец клялся, – сообщила она, доверительно наклонившись к нему, – что знает фабрику, где делают деревянные хвостики, чтобы потом бросать их в клубничный и малиновый джем. – Она тихонько рассмеялась.

Ханне стало немного неловко, что она заговорила с ним о своем отце. Мужчина не отводил от нее внимательных глаз. Она повернулась к тележке и взяла кусок булки с изюмом.

– Попробуйте, мне кажется, вкусно.

Он медленно, но решительно отстранил ее руку и, дотянувшись до тарелки, взял кусок хлеба с маслом. Ханна глядела на него в немом изумлении. Капитан понимал, что ему хочется! Его разум временами прояснялся. Значило ли это, что он понимал речь собеседника? Девушка решила, что ей лучше быть осторожной и не обращаться с ним, как с ребенком. Бедняга. Глядя на него, она вспомнила услышанную в детстве сказку о великане, которого запер в своем замке другой великан и морил голодом.

Но вдруг он сам протянул руку и взял хлеб с маслом. Ханна решила рассказать об этом сестре Конвей. Через час она все ей выложила.

– Неужели? Ты в этом уверена? – поразилась та.

– Да, он отодвинул в сторону булку с изюмом и взял кусок хлеба с маслом.

– Ой, я обязательно расскажу об этом старшей сестре, и доктору тоже будет интересно…

Но это известие оказалось не новостью. Старшая сестра объяснила сестре Конвей, что и в госпитале у капитана Беншема наблюдались просветления но, к сожалению, непродолжительные. Более того, в его истории болезни сообщалось, что после таких проблесков сознания ему становилось хуже: усилия его утомляли.

* * *

Всю следующую неделю Ханна с полудня подменяла сестру Конвей. А в пятницу она встретилась с отцом своего пациента и миссис Беншем.

Ханна не видела «старую леди» с того дня, как приходила в особняк на беседу с начальницей. Да и тогда она видела ее только мельком, у лифта. Но ей не надо было объяснять, что маленькая, сухонькая старушка со сморщенным лицом и прямой спиной и есть та самая Бриджи. Ханна узнала бы ее даже если бы к старой даме не обращались с особым почтением.

Около трех часов сама сестра-хозяйка проводила в комнату пожилую леди и невысокого мужчину.

– А мы к вам, капитан Беншем, – бодрым голосом объявила сестра-хозяйка. – К вам сегодня два посетителя: ваш отец и… – Она всегда затруднялась, как называть Бриджи в разговоре с этим человеком. – И миссис Беншем, – вышла из положения женщина.

Фигура в кресле осталась неподвижной. Казалось, он так же безнадежно глух, как и его мать.

– А это сестра Петтит, – представила Ханну сестра-хозяйка. – Сестра Конвей закончила дежурство, а у сестры Бинг воспалились миндалины. И это в конце зимы. Но болезнь приходит, когда ее совсем не ждешь, такова жизнь.

Сестра сделала Ханне украдкой знак уйти за ширму. Рассуждения сестры показались девушке немного странными, но ей пришло в голову, что та чувствовала себя слегка неловко, провожая хозяйку в одну из комнат принадлежавшего ей дома, будто обычную посетительницу.

– Если сестра вам понадобится, она будет рядом. – С этими словами сестра-хозяйка попрощалась и удалилась.

Ханна присела за ширмой в дальнем углу комнаты и раскрыла книгу. Но ей не читалось. Через несколько минут она отказалась от попыток углубиться в чтение. Любопытство взяло верх, и она стала прислушиваться к происходящему в комнате. То, что она услышала, заставило ее неодобрительно покачать головой. Отец говорил с сыном, как и все остальные – словно с ребенком.

А Дэн именно таким и видел сына. Как всегда, ему было трудно с ним обращаться. Если бы Дэна вынудили сказать правду, он бы признался, что приходит в эту комнату через силу. Ему было невыносимо смотреть на Большого Парня. Слезы рвались наружу.

Бедный Бен! Бедный парень! Если бы он погиб, это была бы милость Божья. Но временами Дэн думал иначе. Он, напротив, был рад, что Бен не погиб. Ведь сын остался единственным его порождением, плотью от плоти его. Джон был тоже одной с ним плоти и крови, но это было другое.

Иногда Дэн отказывался верить, что перед ним его сын. Осталась только внешняя оболочка, дважды отмеченного в сводках за храбрость человека, мозг которого сгорел в пламени войны. Врачи называли эту болезнь военным неврозом, проявившимся на фоне воздействия отравляющих газов. Это случилось в сентябре 1915 года. По злой иронии газ, выпущенный из их же окопов по противнику, ветер отнес обратно. Через несколько минут недалеко от Бена разорвался снаряд. Внешних повреждений Бен не получил, лишь превратился в живой труп. Но выглядел парень значительно лучше, если о нем можно было так сказать, чем в госпитале, где отец увидел его несколько месяцев назад. Дэн не мог без содрогания вспоминать о том ужасном месте. Наблюдать взрослых мужчин, которые вели себя, как младенцы, было выше его сил.

Доктор сказал, что случай с Беном не такой уж редкий. Он назвал это погружением в себя. Бен как будто окружил себя ледяной стеной, отгородившись от реальной жизни. Но доктор выразил надежду, что со временем он «оттает».

И он, действительно, иногда «оттаивал», но в этом состоянии становился совершенно невыносимым; без конца говорил, кричал, рыдал, ругался и что еще хуже – набрасывался на всякого, кто к нему приближался. Его успокаивали только сильной дозой лекарств.

Эти вспышки привели к более строгой изоляции, и постепенно периоды оцепенения удлинялись, а взрывы активности ограничились словесной формой.

Дэну пришлось потратить немало усилий, чтобы добиться перевода сына в особняк. Военное начальство почему-то решило, что в Хай-Бэнкс-Холле должны проходить реабилитацию пациенты после ранений и контузий средней тяжести.

Дэн начал, как всегда.

– Ты слышишь меня, Бенджамин? Ты меня понимаешь? Ты лучше выглядишь, парень, идешь на поправку. Доктор доволен. – Он заглянул в немигающие глаза и кивнул. – Здесь Бриджи. Хочешь на нее посмотреть? Она спустилась со своего этажа и добралась сюда, чтобы навестить тебя. – Дэн произнес все это отчетливо, с расстановкой.

– Дэн, не говори так. – Голос Бриджи был тихим и надтреснутым, но в нем еще звучали интонации прежней мисс Бригмор. – Говори с ним нормально. Я совершенно уверена, он все понимает, несмотря на свое состояние. – Она вспомнила, что Кэти когда-то так же говорила с Лоренсом. Бедная, бедная Кэти. Ей так будет ее не хватать…

За ширмой раздался шум, как будто упала книга.

– Да, вероятно, ты права, – согласился Дэн. Он кашлянул и печально продолжал: – Твоя тетя Кэти вчера умерла. Бедная милая Кэти, ты ее помнишь?

Их глаза были обращены на колено Бена. Он стучал по нему пальцем.

– Ну вот, что я говорила, – тихо заметила Бриджи. – Я уверена, он хочет что-то сказать. Он пытается, посмотри на его лицо.

Бриджи повернула к себе лицо Бена своей высохшей морщинистой рукой. И в тот же момент он прищелкнул языком, но губы его остались неподвижны. Из-за ширмы выскочила Ханна, когда цоканье повторилось, на этот раз громче, губы его разлепились, и с них скороговоркой стали срываться слова.

– Мерфи! Мерфи!.. адское пламя… Мерф… кровь на тебе… командование, чертово командование… ад… недоумки… недоумки… иди Мерфи!..

Ханна держала его руки, они дрожали, словно по ним пропускали электрический ток. Она повернулась к Дэну, который помогал Бриджи подняться.

– Извините, но вам придется уйти.

Дэн кивнул, и выражение лица его было таким же печальным, как и у его сына.

Когда за ними закрылась дверь, возбуждение Бена немного улеглось, руки дрожали меньше, слова он выговаривал четче, и все время, не отрываясь, смотрел на Ханну, словно просил о чем-то. Крупные слезы покатились из его глаз, веки тоже дрожали.

– Все хорошо, все хорошо, – приговаривала Ханна, обнимая его, как ребенка. Она прижала его щеку к своему плечу, стараясь остановить лавину слов, но Бен продолжал говорить. В этом невнятном потоке она различала названия местностей, мест сражений, потом он стал повторять слова, которые походили на стихи. И снова и снова говорил одно и то же: «Плавал во чреве, как головастик в кувшине, на нити, что держит в руке Господь».

Больной повторил эти слова не меньше десяти раз. Она подняла его голову со своего плеча и усадила Бена поглубже в кресло. Ее движения совпадали с ритмом его слов. Он снова начал вспоминать Мерфи, но уже не так взволнованно. Ханна села рядом, и взяла его безвольную руку в свои.

– А кто такой Мерфи? – мягко спросила она.

– Мерфи Мерфи… распадается…

– Кто это Мерфи?

– Мерфи, Мерфи… везде внутренности, Мерфи.

– Кто такой Мерфи? Расскажите мне о нем. Он ваш друг? Другой офицер?

– Мерфи мудрый, Мерфи, мудрый…

Дверь открылась и вошла старшая сестра.

– Ему плохо? Что-нибудь серьезное?

– Нет сестра, небольшой приступ.

– Люди такие нечуткие. Им бы следовало быть более внимательными. Не надо было рассказывать ему о тете. Его отец считает, что он из-за этого разволновался. Через полчаса вас сменят, – сказала сестра Дил, бросая взгляд на часы. – А завтра у вас выходной, да?

– Верно, сестра.

– Вам повезло, что ваш дом близко.

– Да, сестра.

Сестра Дил подошла ближе и смахнула нитку с халата Бена.

– Жаль, что миссис Беншем против автомобилей, вас бы завтра могли подвезти.

– Не беспокойтесь, сестра, Джейком в своем фургоне перевезет меня через холмы.

– Это далеко?

– Около семи миль.

– У ваших родителей ферма?

– Да, сестра. Ферма называется Вулфбер, волчий вой.

– Вам нравятся эти места?

– Да. – Девушка помолчала. – Да, мне здесь очень нравится. – И Ханна говорила правду. Если бы в ее доме царил мир и покой, она согласилась бы всю жизнь прожить среди этих холмов.

– А вот я этого сказать не могу. – Перед Ханной стояла не строгая сестра, а просто молодая женщина. – Я еще никогда в жизни не бывала в такой глуши. А чем… вы занимались, как проводили время, до войны?

– Ну, находились занятия, – пожала плечами Ханна. – По крайней мере теперь мне кажется, что свободной минуты не оставалось. А в конце недели я ездила с отцом в Хексем, я всегда с таким нетерпением ждала этой поездки…

К реальности их вернули громкие вопли Бена. Слова его было трудно разобрать.

– Мне кажется, его лучше уложить в постель, – посоветовала сестра. – Я сделаю ему укол. Его слишком разволновали. Я по-прежнему считаю, что им было лучше промолчать о тете.

Тем временем этажом выше (как раз над ними) Дэн мерил шагами комнату.

– Прекрати и сядь, – сказала ему Бриджи. – Успокойся, ты ничем не поможешь.

Дэн послушно сел, потом поставил локти на колени и уткнулся в них лицом.

Бриджи несколько раз облизнула сморщенные губы, потом крепко сжала их как будто старалась сдержать какое-то чувство.

В свои девяносто пять Бриджи хорошо сознавала, что ее сердце не сможет выдержать сильных эмоций. Переживания разрушали здоровье, и в последние годы она все чаще с благодарностью думала о выработанном за долгие годы работы гувернанткой умению сдерживать свои чувства. Она на пальцах могла пересчитать случаи, когда позволила выплеснуться своим эмоциям. И теперь для Бриджи было главным удержаться на прежних позициях, не отступая от своих принципов.

– Его состояние стало лучше, – говорила она спокойным и ровным голосом. – Тебе стоит быть благодарным и за это.

– Временами я думаю, что лучше бы ему было умереть.

Бриджи в душе согласилась с Дэном, но вслух сказала другое.

– Он в хороших руках. А вот о ком надо поговорить, так это о Лоренсе, о его судьбе. Если он попадет в один из приютов, то вряд ли о парне позаботятся. Ни за какие деньги не найти людей, которые относились бы к нему с любовью.

Дэн выпрямился, стиснув рукой подбородок.

– Ты ничем не можешь ему помочь. И придется тебе с этим смириться.

– Я с тобой не согласна.

Он повернул к ней голову.

– Дэн, я как раз думаю об этом. – Мисс Бригмор ткнула пальцем в его сторону. – Перед тем как я скажу, что у меня на уме, прошу тебя, сразу не возражай. Конечно, приходится признать, что я старая и мое тело не имеет былой силы. Но разум мой ясен, как и тридцать лет назад. Больше того, я стала мудрее и рассуждаю более здраво. – Бриджи сложила на коленях костлявые руки и продолжала: – Мне всегда очень нравился Лоренс… Раньше других я научилась с ним общаться. Я говорила много раз и тебе в том числе, что его ум мог бы сделать честь даже профессору. Он бы далеко пошел, если бы его сознание не перегородила стена. А теперь мы имеем тридцатилетнего мужчину с разумом пятигодовалого ребенка. Так вот, что я предлагаю, Дэн… Его надо привезти сюда. Подожди, подожди. – Она предупреждающим жестом остановила его возражения. – Согласна, я могу скоро умереть: на следующей неделе, а, может, и сегодня вечером, но не исключено, что еще поживу и дотяну до сотни, если очень постараюсь.

– Если привезешь сюда Лоренса, тебе это вряд ли удастся.

– Сядь, Дэн, сядь, ты рассуждаешь так, будто бедный парень постоянно буйствует, а он ласковый и тихий, как…

– Да я все это знаю, но ведь он мужчина чуть ли не двухметрового роста.

– Которого сдует и порыв ветра.

– Дело не в это. Не закрывай глаза на очевидные факты, Бриджи. Он мужчина как бы то ни было.

– Он – мальчик, Дэн, ребенок.

– Но ты же не думаешь, что с ним сможет справиться обыкновенная экономка, как миссис Рени. Кто будет за ним присматривать?

– Если миссис Рени не справится, найдем кого-либо другого.

– Бриджи, будь благоразумной. – Дэн придвинул свой стул поближе к ней. – С Лоренсом и без того хватало бы сложностей, если бы дом оставался свободным, а теперь у тебя только один этаж. Места мало. Ты вспомни, сколько хлопот было с его стружками и поделками. Он завалит тебя ими с головой.

– Я возьму его занятие под контроль. Он будет заниматься резьбой только в комнате рядом со своей спальней. И вот еще что, я не Кэти. Я найду применение его фигуркам. Сколько лет я твердила Кэти, что нужно продавать вырезанных Лоренсом животных, а деньги пустить на пожертвования, но она меня не слушала. У них в доме две комнаты доверху забиты этими фигурками. Даже жалко, что они не имели недостатка в деньгах, иначе мать не смотрела бы на его занятие, как на детскую забаву. Она бы видела смысл его существования. Я никогда не понимала такого отношения. Это было единственное слабое место в ее системе воспитания и обучения Лоренса.

– Конечно решать тебе, Бриджи. – Дэн поднялся и снова принялся расхаживать по комнате. – Дело твое, но не говори потом, что я тебя не предупреждал, когда начнешь спотыкаться на каждом шагу о груды деревянных собак, кошек, лошадок, баранов и прочих уток, кур, куропаток и фазанов… – Дэн неожиданно остановился. – А что будет с имением и домом? Ведь он наследник, сэр Лоренс Ферье – какая трагедия. А сэр Фрэнсис едва ли долго проживет. Я вот думаю, представляла ли себе Кэти такую ситуацию? Хотя должна была. Что написано в ее завещании, любопытно было бы узнать.

– Да, интересно.

– Тебе известно, что в нем? – Дэн прищурился.

– Да, она обсуждала его со мной.

– И будущую судьбу Лоренса?

– Да.

– Как же она себе это представляла? Уверен, что твое теперешнее предложение в ее планы не вошло.

– Нет, об этом Кэти не подумала. Она решила, что имение должно быть продано, и кто-то из вас, ты или Джон, возьмете Лоренса к себе.

– Боже! – Дэн опустил голову и отвернулся. – Так вот, что тебя подтолкнуло решиться на такой шаг.

– Нет, не только это. Я предложила бы такой вариант в любом случае, поскольку уверена: как бы ни воспринял это Джон, Дженни сразу упадет в обморок. А Барбара… ну, если она не может выносить собственного сына, едва ли захочет заботиться о таком, как Лоренс. Все это я говорила Кэти, но она считала, будто ты, Дэн, сумеешь переубедить Барбару… Она тебя очень любила, ты был ее любимым братом.

– О, Бриджи, не заставляй меня стыдиться себя самого, – печально произнес Дэн, качая головой.

– Извини, но я не думала ни о чем подобном. Но раз уж разговор коснулся Барбары, хочу спросить тебя: ты пытался втолковать ей, что навестить Бена – ее долг, как бы она к нему ни относилась.

– Нет, Бриджи, потому что уверен – это бесполезно.

– Она все такая же?

– Даже еще хуже. Она все больше уходит в себя. За месяц мы не обменялись и десятком слов.

– Мне искренне жаль, что все так сложилось, Дэн.

– Пусть тебя это не волнует, Бриджи. Я уже настолько привык к такой жизни, что не знал бы, как себя вести, если она вдруг изменилась бы.

– Дэн.

– Да, Бриджи.

– Ты позволишь задать тебе нескромный вопрос?

– Ты прекрасно знаешь, что можешь спрашивать о чем угодно.

Последовала пауза.

– Она продолжает с ним встречаться?

– Насколько я знаю, да, – ответил он, тоже помолчав. – Барбара время от времени уезжает, иногда не ночует, но в последние годы это случается все реже.

– Годы, долгие годы. – Бриджи нетерпеливо тряхнула головой. – Все это тянется четверть века, даже больше. Такое положение противоречит ее натуре. Я предполагала, что Барбара порвет с ним, когда он откажется оставить семью, а Майкл именно так и поступил. Мне казалось, она не сможет продолжать оставаться на вторых ролях. Я думала, Барбара образумится, убедившись, что он совсем не бог… И все же виню себя во многом из того, что произошло. В первую очередь, мне не следовало вмешиваться, пусть бы она вышла за него замуж. Извини, Дэн, но мне на самом деле не следовало становиться у нее на пути.

– Что сделано, того не вернешь, Бриджи. Все в прошлом, и в очень далеком. И не нужно винить себя. Ты оказалась только частью всей этой путаницы, как, собственно, и я.

– Дэн, ты вел себя честно и открыто и поступил благородно.

– А что понимать под благородством? Ведь все дело в том, с какой стороны на него смотреть. В моем благородном поступке было больше корысти. Мне нужна она, я хотел ее больше всего на свете. Даже когда все это началось, я продолжал хотеть ее. Мне кажется, поворотным моментом стал тот день, когда Барбара заметила, что Рут беременна и захотела ее вышвырнуть. Я понял, она считала меня легковерным дураком, и еще меня возмутила ее самоуверенность и несправедливость к Рути. С тех пор душа моя зачерствела.

– Что с ней будет дальше, Дэн?

– Не могу сказать, Бриджи.

Бриджи взглянула на свои руки: пальцы мелко подрагивали. Она сцепила их и крепко стиснула.

– Дэн, она очень несчастна. Ее окружает стена глухоты, а рядом нет никого: ни мальчиков, ни тебя, ни меня.

– У нее есть все, что ей необходимо, Бриджи, по крайней мере, я на это надеюсь. Возможно, тебе покажется странным, что об этом говорю я, но это действительно так. Надеюсь, что встречи с ним дают Барбаре то, что ей нужно в жизни.

Бриджи взглянула на него и поняла: он говорит правду. Такова любовь. И если когда-либо мужчина по-настоящему любил женщину, то это был Дэн. Любовь его жила и теперь. Бедный, бедный Дэн…

Глава 3

Было подсчитано, что 1 июля 1916 года[9] погибло девятнадцать тысяч английских солдат и пятьдесят семь тысяч ранено. За всю войну не было еще дня, когда потери оказывались такими огромными. Солдаты поднимались в атаку волна за волной, а пулеметы немцев косили их как траву. Окрестности реки Соммы стали кладбищем армии генерала Китченера. Трагедия имела свой отзвук в Британии. И все же люди продолжали петь и смеяться. Они посмеивались над «Стариной Билли», – творением художника-карикатуриста Бэрнсфадера. На плакате был изображен средних лет солдат с пышными усами, лицо его выражало стойкость и вызов смерти. Надпись под карикатурой гласила: «Если знаешь цель получше, к ней и иди».

Если бы «цель получше» означала дом, многие были бы готовы дорого за нее заплатить.

Ситуация на море была не лучше, чем на суше. Флоты Германии и Великобритании затеяли игру в прятки у полуострова Ютландия. Почему же Британия не показывала свое превосходство на море? Но нация унывать не собиралась. Звучали бодрые песни «Долог путь до Типперэри», «Сестра Сюзи шьет солдатам рубашки», «Пусть ярко горит огонь в очагах»…

И как-то незаметно подошло Рождество.

Нигде настроение не было таким бодрым, как в Хай-Бэнкс-Холле. За осенние месяцы пятнадцать офицеров, попрощавшись с товарищами и расцеловавшись с персоналом, отправились в военное управление, чтобы узнать о своей дальнейшей судьбе. Год назад любой из них, не задумываясь, готов был «перепрыгнуть канаву» (так они именовали Ла-Манш), но теперь никто не горел желанием пересечь пролив.

В последние месяцы «Бункер» работал с повышенной нагрузкой. Количество коек в нем удвоилось. Но общая атмосфера в особняке в рождественскую неделю 1916 года была приподнятой, царившее здесь оживление напоминало суету в сельском доме в преддверии праздника.

За день до торжества все пациенты, за исключением обитателей «Бункера» и Владельца Замка (как беззлобно окрестили Бена), были заняты предпраздничными хлопотами. Кто-то резал остролист, из которого потом плели рождественские венки, часть пациентов клеила гирлянды, другие затем их развешивали.

Больше половины украшений уже заняли свои места. Не только на полке над камином, но и по всем углам вестибюля можно было видеть вырезанные из дерева фигурки животных и птиц всевозможных пород и размеров. Одни были вырезаны без особого изящества, другие – с особой тщательностью, однако все работы отличало поразительное умение автора передавать движение.

На стене висело объявление по поводу рождественского представления «Спящая красавица». В списке действующих лиц и исполнителей под первым номером значилось: Красавица-принцесса – майор Эндрю Корнуоллис. Ниже был прикреплен листок с расписанием автобуса: время прибытия вместе с гостями и время отбытия на станцию.

Под этим объявлением было любовно выведено мелом: «Животные Лоренса – Фонд пожертвований для Красного Креста. На 17 декабря – 88 фунтов стерлингов. Надеемся, что Дед мороз дополнит сумму до 100 фунтов. Благодарим за участие».

* * *

Когда-то Бриджи посоветовала Кэти не расстраиваться из-за Лоренса, потому что он станет ей утешением. И предсказание сбылось. Особенно сильно Кэти почувствовала это после смерти Пэта. Но Бриджи и представить не могла, что он сможет утешить кого-либо еще, тем более группу мужчин, прибывших в Хай-Бэнкс-Холл после того, как им пришлось пройти сквозь ад. И тем не менее в особняке все без исключения привязались к Лоренсу: и пациенты и персонал. Возможно, в некоторых случаях симпатии к нему объяснялись тем, что пациенты Холла сознавали: их заточение здесь – временное. А этот высокий худощавый нестареющий мужчина с неизменной улыбкой на лице был осужден на пожизненное заключение.

К Лоренсу практически никто не испытывал жалости, потому что невозможно жалеть человека, постоянно излучавшего счастье. Некоторые наиболее мудрые из пациентов даже завидовали Лоренсу. Ему никто не давал специального разрешения разгуливать по всему дому. Это получалось как-то естественно, само собой. В родном доме его свободу никто никогда не ограничивал, и Бриджи не стала менять привычный для него порядок. За единственным исключением, к которому ему сначала было нелегко привыкнуть, поскольку дома Лоренсу позволяли разбрасывать стружки, где угодно, слуги только успевали их подбирать.

Первое время в доме Бриджи Лоренс жалобно плакал, как ребенок, лишившийся матери. Плакал он и тогда, когда ему разрешили вырезать только в комнате рядом с его спальней. Но со временем успокоился и смирился, и в этом ему помог появившийся у него новый интерес. Он теперь находился среди мужчин, и ему нравилось, что их так много вокруг.

Со стороны могло показаться, что Лоренс с равным вниманием относится ко всем, кто с ним разговаривал, но на самом деле все обстояло не совсем так. У Лоренса были свои симпатии. И больше всего он привязался к человеку, живущему в комнате в конце коридора у лестницы, ведущей наверх к детской.

Их встреча произошла случайно. Лоренсу нравилась сестра Петтит, или Петти, как здесь называли Ханну многие, у нее всегда находилось время, чтобы его выслушать. И более того, она разбиралась в лошадях. «Это – тяжеловоз», – говорила она, глядя на его работу или: «Какой красавец получился гунтер[10], а это шотландский пони – до чего милый». Лоренс ценил ее знания и одобрение. Он не умел ни читать, ни писать, но по картинке мог вырезать любое животное.

Как-то раз, спускаясь по лестнице, Лоренс заметил, как Ханна прошла по коридору и исчезла в дальней комнате. Он последовал за ней и, как всегда, не задумываясь, открыл дверь и вошел. Тут он и увидел мужчину, сидящего в кресле у окна.

– Ах, Лори! – взволнованно воскликнула Ханна, – тебе сюда нельзя. – Она попыталась увести его, но он не послушался, а вместо этого прошел к окну, сел напротив мужчины и протянул ему козленка, которого держал в руках.

Бен долго смотрел на Лоренса, потом медленно поднял голову и взял фигурку.

Ханна молча наблюдала за ними. Они были почти одного возраста, роста, но Бен, хотя и имел больной вид, продолжал оставаться мужчиной, а Лоренс… Как можно было назвать Лоренса? Ребенок, мальчик, некто, казавшийся временами скорее духом, чем созданием из плоти и крови. И они приходились друг другу двоюродными братьями. Ее поразила эта мысль.

Может быть, это был голос крови, но между ними установилась внутренняя связь. Именно к Лоренсу обратил свой первый осознанный вопрос Бен.

Лоренс стал частым гостем у Бена. Прошло два месяца после их первой встречи. И вот однажды Бен пошевелился в своем кресле и неожиданно спросил:

– Сколько тебе лет?

– Сколько мне лет? – Лоренс имел привычку переспрашивать. Он взглянул на Ханну и стал размышлять вслух: – Я большой, мне больше десяти, правда, Петти? Правда, больше, да?

– Да, Лоренс, – подтвердила она, не сводя глаз с Бена. – Тебе больше десяти, даже больше двадцати.

– Мне больше двадцати, – обрадованно сообщил Лоренс.

– Больше двадцати, – повторил за ним Бенджамин.

– Ой, это чудо, настоящее чудо! – не удержалась от восторженного возгласа Ханна.

И все согласились с тем, что произошло чудо: отец Бена, миссис Беншем, сестра Бинг, сестра Сеттер, занявшая место сестры Конвей (которая призналась, что еще одна зима в особняке, и она окажется на одной из коек в «Бункере»). Порадовались также сестра Дил и доктор, потому что этот вопрос стал прорывом, началом выздоровления.

– Он взялся за ледоруб и теперь начнет долбить свой ледяной панцирь, – улыбнувшись, сказал доктор.

Ханна радовалась отъезду сестры Конвей, так как дежурила теперь у Бена целый день. И каждый шаг пациента к выздоровлению считала личной победой. С самого начала Ханна была уверена, что он поправится, и постоянно говорила об этом своему отцу при каждой встрече.

Ханна перестала ходить домой в выходной, иногда она не появлялась там по несколько недель. А когда переступала, наконец, порог, то выслушивала все те же упреки, ядовитые намеки и неизменное копание матери в прошлом.

Иногда Ханна договаривалась встретиться с отцом в Хексеме или Эллендейле, чтобы пообедать вместе и побеседовать. Ханна говорила открыто и часто гневно, когда разговор касался запретной темы. Девушка спрашивала отца, почему она никогда не навещала сына. Что же это была за женщина, если так поступала.

Майкл встречал ее наскоки, понурив голову и плотно сжав губы, и повторял всегда одно и то же:

– Я тебе говорил, ты… не понимаешь, да я и не жду, что поймешь. Все это непросто, ответ не лежит на поверхности, а запрятан глубоко.

Однажды она ответила ему, что вообще все чувства скрыты внутри. И что ей труднее всего понять: как он мог испытывать многие годы глубокую любовь, лишившую их дом счастья, к женщине, не имеющей сострадания к собственному ребенку?! Которая даже не захотела взглянуть на своего сына, когда тот больше всего в ней нуждался.

Этот разговор состоялся месяц назад. Ханна хорошо помнила, как отец поднялся из-за стола и молча вышел на улицу. Когда она догнала его, он поднял на нее бледное, искаженное гневом лицо.

– Мы никогда не ссорились с тобой, Ханна, и я не хочу этого сейчас. Бесполезно мне пытаться объяснить тебе все, потому что ты не поймешь. Скажу лишь одно. Бен олицетворяет для нее человека, которого она не выносила с детства и чей портрет висел над камином в коттедже, где она жила. Этот человек всегда казался ей неприятным и грубым, а когда она узнала, что отвратительный старик – ее отец, мир для нее перевернулся. И я был рядом… И… Бен. С самого рождения он являлся для нее копией отца.

– Но это же не его вина. Ее разум должен был подсказать ей, если она вообще имела разум. Почему она не могла ему это простить? Из того, что я знаю, могу сказать, она…

– Не надо, молчи, Ханна. – Голос отца был непривычно жестким, и сам он стал вдруг каким-то чужим. А затем резко отвернулся и ушел.

После этого случая Ханна всего один раз побывала дома. Мать и бабушка, как две колдуньи, учуяли ее размолвку с отцом. И Ханна с горечью отметила, что обе этому несказанно обрадовались и были с ней невероятно ласковы и приветливы. Но так как им не удалось ничего у нее выудить, то расстались они, как всегда – холодно.

С тех пор Ханна чувствовала себя очень одиноко, а еще ее не покидало напряжение. И работа не помогала избавиться от мыслей о домашних. Наоборот, еще больше приближала их к ней, потому что, находясь в комнате Бена, Ханна снова ощущала себя в центре водоворота.

* * *

– Идите сюда, посмотрите, как они тащат бревно. – Ханна взяла Бена за руку и помогла встать с кресла, а потом направилась с ним к окну, приноравливая шаг к его шаркающей походке. – Каким же образом они собираются затащить его в дом, – со смехом говорила она, показывая вниз. – И что будут с ним делать, если им все-таки удастся? Оно точно не для камина.

Бен посмотрел вниз в ту часть двора, откуда вела подъездная аллея.

– Никогда… им… его… не втащить, – произнес он, стараясь четче выговаривать слова.

– Интересно, что же они задумали. Хотя все, что угодно, потому что я вижу капитана Рейна и капитана Коллинза, а от них можно всякого ожидать. Какой снег красивый. Но его ночью так много выпало. Не знаю, сможет ли пройти автобус на станцию, и мне едва ли удастся перебраться через холмы. Вчера еще оставалась надежда, а сегодня об этом нечего и думать.

– Не сможете попасть… домой? – спросил он, поворачиваясь к Ханне.

– Нет.

– Ж-ж-жаль.

– А мне – нет. – Она отвернула его от окна. – В самом деле, нет. – Здесь будет гораздо интереснее, чем дома. Могу вам сказать точно, что Рождество веселее всего встречают в больницах, я всегда этому удивлялась. – Ханна снова усадила Бена в кресло, затем выпрямилась и сказала, глядя на огонь в камине: – Правда удивительно, что у людей перед Рождеством появляется столько энергии делать добрые дела? В этом определенно что-то есть, – заметила она, тряхнув головой, – а теперь я ухожу. – Она повернулась, посмотрела на Бена и как-то непроизвольно коснулась его щеки. – Ведите себя хорошо, в обед увидимся.

Его голова повернулась за ней, словно на шарнире. Он видел, как Ханна зашла за ширму и потом появилась оттуда в наброшенной на плечи голубой накидке.

– Первое, что вам нужно сделать после войны, – произнесла она со смехом, – это провести вдоль лестниц и коридоров трубы с горячей водой. Не помешало бы их иметь и в комнатах, что возле кухни. – Ханна взглянула на него, потом скорчила веселую рожицу и вышла.

Бен медленно повернул голову к огню. Его мысли текли так же медленно и были такими же бессвязными, как и речь. «Ведите себя хорошо… Первое, что вам нужно сделать после войны…» Она считает, что после войны он станет хозяином в этом доме. В ней жила слепая вера. Она была упрямой. Он впервые столкнулся с ее упрямством, когда еще находился в другом, призрачном мире. Ее настойчивость представлялась ему рукой, шарившей в поисках его в темноте. Он знал, что она там, но не касался ее. Ее голос, ласковый и спокойный, убеждал и звал за собой. Он пробился к нему из-за необъятного пространства залитой кровью нейтральной полосы. Ее голос не походил на резкие и пронзительные голоса двух других женщин: одной крупной, а второй – красивой. Эта не была ни крупной, ни красивой, но имела приятный голос, и называла его парнем, когда они были одни.

И чем-то напоминала Рути. Она навещала его на прошлой неделе, а, может быть, еще раньше. Ее привозил отец. Рути растревожила его. Они оба его растревожили. Рути не могла говорить, и Бен не услышал от нее простых житейских мудростей. А у отца на лице читалось такое отчаяние, что Бену уже давно, когда он еще был заперт в тесной каморке своего разума, хотелось крикнуть отцу: «Не смотри на меня так, перестань показывать мне, что я слабоумный».

В такие минуты Мерфи сказал бы: «Не горячись. Твой отец так не думает, просто беспокоится за тебя». Мерфи всех всегда оправдывал.

Но Мерфи сошел с ума, когда они заперли его в этой клетке. Он клял докторов, сестер, санитаров, особенно санитаров. Но, перебравшись сюда, Мерфи с уверенностью произнес: «Отдыхай спокойно, парнишка, с тобой все будет в порядке, отдыхай спокойно».

Он называл Бена парнишкой, как она зовет его парнем. Мерфи Ханна тоже понравилась с самого начала. «Она лучше всех остальных, – заметил он. – Особенно смотреть не на что, но вот глаза… Могу точно сказать, она тебе не надоест. Конвей. Ты устал от ее лица, а Бинг! Да, Бинг, мужеподобная Бинг, с мышцами, как у чемпиона по борьбе в полутяжелом весе. Ставь на Петтит, парнишка, не ошибешься», – так советовал ему Мерфи.

Но он сопротивлялся даже ей, не желая быть никому обязанным… А потом появился тот парень, он был одной с ним крови. Парень его не помнил, а вот он – помнил. Бен сразу же его узнал. Это был его двоюродный брат. Бен подумал, что они очень схожи, оба жили в тесных клетках сознания, с одной лишь разницей: каземат, в котором был заточен тот парень, имел большие светлые окна.

В камине перегорело полено, оно с треском разломилось, и кусок вывалился на каменную плиту. Бен сознавал, что следует взять щипцы и бросить полено в огонь, но он не мог сделать над собой усилие.

Да, усилие, это то, что было для него неимоверно трудным, почти невозможным. Бен израсходовал все силы в отчаянном, головокружительном броске, чтобы спасти Мерфи, как тот дважды до этого спасал его. Какую-то ничтожную долю секунды Бен держал в руках смерть. Потом схватил Мерфи, и они прижались друг к другу, как страстные любовники, и в следующее мгновение скатились в спасительную воронку от снаряда. С минуту они лежали, пережидая, пока не осядет земля после взрыва, затем над ними воцарилась тишина, словно чья-то незримая рука прихлопнула разбушевавшегося маньяка. Прошло несколько секунд, показавшихся им вечностью…

– Давай, – пробормотал Бен, выплевывая изо рта землю. И они с Мерфи стали карабкаться по другой стороне воронки, а когда выбрались, их накрыла отравленная волна.

Они лежали ничком, их разделяло всего несколько метров. И тут новый взрыв вздыбил землю, на этот раз поглотив всю Вселенную. Снаряд разнес все вокруг и выпотрошил Мерфи.

Когда Бен пришел в себя, то увидел, что стоит неподалеку от Мерфи, точнее… что недавно было Мерфи. Над ним простиралось небо, все остальное куда-то исчезло, даже земля. Осталась только узкая ее полоска, самый край, к которому словно приросли его ноги, а вокруг – бесконечная пустота. Он достиг края земли и хотя желал сделать последний шаг и присоединиться к Мерфи, но чувствовал, что не в силах двинуться с места.

Его повалили и втащили в траншею. После чего окружающее пространство сжалось до размеров крохотной темной каморки, куда он вступил и с тех пор никому не позволял проникнуть внутрь.

Он любил Мерфи, действительно, любил. Такое же чувство он испытывал к Джонатану и Гарри, но к Мерфи оно было даже сильнее, поскольку Мерфи хорошо знал, что значит ощущать себя обделенным.

Бен встретил Мерфи, когда вступил в армию. Они вместе проходили начальную подготовку. Как вскоре выяснилось, Мерфи оказался человеком незаурядного ума и бунтарского нрава. Он ненавидел рабочий класс, где были его корни, а также презирал тех, кто находился наверху социальной лестницы.

Они прослужили вместе четыре месяца, потом судьба их развела. Но когда уже офицером Бен вернулся в свою часть, потеряв братьев и навсегда отвергнутый матерью, для него некоторым утешением стала новая встреча с Мерфи, служившим сержантом в той же части.

Бен и раньше разделял многие взгляды Мерфи, в том числе признавал несправедливость сложившихся правил, в частности неравенство между офицерами и солдатами. Бена возмущало, что, сражаясь бок о бок, они не могли вместе выпить кружку пива.

Бен с Мерфи твердо решили: что после войны (они не сомневались, что выживут) начнут издавать военный журнал, в котором представят новые взгляды на армию, новые ценности.

Мерфи хорошо владел словом. Он бы писал очень убедительно.

«…где плавал во чреве, как головастик в кувшине на нити, что держит в руке Всевышний…»

Это были строки стихотворения, написанного Мерфи во время краткой передышки после очередной кровавой бойни.

Время быстро тенет,

Но медленно боль уходит.

Так упрямо против течения

Лосось к своей цели стремится.

Когда час придет мне исчезнуть

Вспомню ли я тот пруд,

Где плавал во чреве, как головастик в кувшине

На нити, что держит в руке Всевышний?

Лосось, головастик и я.

От одного все начала,

Но кто же мы, кто?..

Когда Мерфи было пять лет, родители оставили его на попечение тети и отправились в Грецию на раскопки. Они так ими увлеклись, что забыли вернуться. Конечно, родители посылали деньги на его содержание. Но большая часть этих сумм шла на тетушкино пристрастие к спиртному. Встреча Мерфи с родителями состоялась, когда ему исполнилось восемнадцать, и к этому времени он успел их возненавидеть.

Бену казалось странным, что Мерфи настигла смерть, когда он выбирался из ямы. «Яма» и «Чрево» – эти понятия неизменно присутствовали в его стихах.

…И еще она сказала, что после войны ему следует провести трубы по всему дому… А чем после войны займется она? Вернется ли на ферму? Бен знал, кто она. Его мозг работал медленно, но все же оказался способным найти связь между ней и фермой за холмами. Она была дочерью Майкла Радлета, человека, отнявшего у отца Бена любовь жены. Но если говорить строго, то Майкл ничего и не отнимал: нельзя лишить человека того, чего он не имеет.

* * *

Отец приехал в половине второго, а в два вернулась сестра Петтит.

– Такая погода на Рождество была в тысяча восемьсот семьдесят шестом году. Я хорошо запомнил тот день, как будто это было вчера. У нас были каникулы.

Бен посмотрел в окно и с расстановкой проговорил:

– Сестра не сможет… добраться домой… на праздники.

– Не сможет? – Дэн перевел взгляд с сына на Ханну. – Но дорогу до станции почти всю расчистили.

– Она…

– Я…

Бен с Ханной заговорили в один голос. Потом Бен умолк, напряженно глядя на нее.

– Я живу за холмами. Мне не в ту сторону, – продолжала Ханна.

– Правда? – Дэн испытующе смотрел на нее, – и в каком же месте?

– Там, где начинается долина, на ферме Вулфбер, Волчий вой.

– Волчий вой? – повторил Дэн, как это сделал сын. Прищуренные до этого глаза широко раскрылись, рот полуоткрылся. – Я знаю эту ферму. У нее… сменились хозяева?

– Нет. – Лицо Ханны оставалось бесстрастным, а голос ровным. – Там прежние хозяева. – Она открыто и прямо смотрела Дэну в глаза. – Моя фамилия до замужества была Радлет.

Дэн тихо ахнул и в замешательстве замигал, лицо его напряженно застыло.

– Вам следовало нас предупредить, – проговорил он осипшим голосом.

– Почему?

– Думаю, что объяснение лишнее.

– А у меня другое мнение. Я медицинская сестра и, находясь на государственной службе, выполняю то, что мне поручают. Меня направили работать сюда, и уход за вашим сыном в числе моих обязанностей. – Ханна кивнула в сторону Бена, не глядя на него.

– Вы могли бы объяснить.

– Что я должна была объяснять? Что отказываюсь выполнять свои обязанности, в то время как мир рушится, и все из-за того, что оказалась в центре глупой вражды двух семейств? Вы ждете, будто я стану жаловаться, что мои чувства уязвляет любовная связь вашей жены с моим отцом? Должна вас разочаровать, мистер Беншем, я никогда не испытывала из-за этого сильного потрясения. Конечно, меня расстраивало и вызывало досаду, что эгоизм двоих сотворил такой хаос. Понятно, я не испытала радости, узнав обо всем этом, потому что преклонялась перед отцом. Но с возрастом начинаешь объективно смотреть на вещи. И не надо думать, что вашего сына это сильно огорчает. – Ханна посмотрела на Бена и закончила: – К тому же, он уже давно знает, кто я. А теперь прошу меня извинить. – Подобной вспышки она себе давно не позволяла. Ханна поспешно вышла из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Дэн зачарованно смотрел ей вслед, потом повернулся к сыну.

– Это правда? – тихо спросил он.

– Да…это так, – подтвердил Бен.

– Но почему ты ничего мне не сказал? – мягко спросил отец, опускаясь на стул.

– Зачем? И она сказала… жертва вражды… не она одна… так? Мы все… жертвы.

Дэн поднялся, прошел к приставному столику и уперся немигающим взглядом в стену.

– Мне это не нравится, – произнес он. – Так не должно быть.

– Это… на… тебя не похоже… Я всегда считал, что ты сама терпимость.

– Бен, терпимость здесь не при чем. И ты прекрасно это знаешь.

– Я бы так не сказал. Ты же полжизни… миришься со всем этим. А когда… его дочь и твой сын случайно встретились в больнице, тебе кажется это неуместным. Я этого не понимаю… но если тебя беспокоит… что это может к чему-либо привести, и ситуация повторится, только наоборот, можешь не волноваться. Если я поправлюсь настолько, что меня будет интересовать женщина, то она… она не в моем вкусе.

Дэн повернул голову и встретился глазами с Беном.

– Да, как ты выразился, она тебе не подойдет, я тоже так думаю, – криво улыбнулся он и пошел к двери. – Я еще зайду к тебе.

– Отец!

Дэн обернулся.

– Расскажи мне о миссис Ренни.

– Очень умелая и толковая женщина.

– Почему ей не нравится Лоренс?

– Должен тебе сказать, причин много. Прежде всего, ее нанимали не для того, чтобы ухаживать за таким парнем, как Лоренс. Тем более, менять мокрые простыни, даже если это и случается достаточно редко.

– Ясно.

– Такое бывает, только когда он сильно разволнуется или если его что-то растревожит.

– Хочу сказать, что именно она его и беспокоит, так что из-за мокрой постели пусть винит себя.

– Да, полагаю, что это так, но у Ренни и без того много дел. Бриджи, возможно, слаба телом, но зато сильна духом и требует делать все так, как она говорит.

– Решение… должно быть… Я подумал о коттедже.

– Коттедже? Зачем тебе коттедж?

– Что будет с Лоренсом, когда не станет Бриджи? А ведь это может случиться в любой момент. Если бы коттедж привести в порядок, и ты бы нашел молодого человека… непригодного к военной службе, они могли бы поселиться там вдвоем. На такую работу желающие найдутся.

– Хорошая мысль, очень хорошая, – улыбнулся Дэн, довольно кивая.

– Он бы приходил сюда навещать Бриджи, а в конюшне можно устроить для него мастерскую, в доме для этого слишком мало места.

– В этом что-то есть, – еще шире улыбнулся Дэн. – Мне это никогда не приходило в голову. Пойду расскажу все Бриджи.

Но стоило ему выйти за дверь, как настроение его переменилось и вместе с ним – намерения. Он собирался поговорить с Бриджи, но совсем не о Лоренсе.

Дэн поднялся к ней с застывшим выражением на лице. После дежурного вопроса о здоровье рассказал, едва сдерживая раздражение, о том, что знал о сестре, которая, как они считали, очень помогла Бену.

Бриджи выслушала его со свойственной ей сдержанностью.

– Ты удивил меня, Дэн, – призналась она после паузы. – И все же у меня не раз возникало чувство, что мы встречались, но я не могу припомнить, где. Однако она не похожа ни на мать, ни на отца. Сара была хорошенькая, ну и он, в общем-то. И тем не менее, в ней есть знакомые черты. – Бриджи кивнула своим мыслям. – Она не похожа на родителей ни лицом ни характером. Она пошла в свою бабушку, Констанцию. Теперь я это ясно вижу. – Бриджи снова кивнула. – У Констанции была особая манера держаться: с достоинством и немного с вызовом, но… – Бриджи пожевала губами. – Констанция была красива, чего не скажешь об этой молодой особе. Признаюсь, у нее необычное лицо. Его нельзя назвать ни красивым, ни невзрачным, скорее своеобразным. – Бриджи откинулась в кресле и снова обратилась к Дэну. – Хотелось бы знать, что она чувствует, живя в доме, где жила ее бабушка, и в котором теперь распоряжается бывшая гувернантка бабушки. Согласись, ситуация необычная.

– Не совсем приятная, но я не имею в виду вопрос о владельце дома.

– А что же ты имеешь в виду?

– Стоит ли об этом, Бриджи?

– А почему бы и нет. Тем более, что Бен, по твоим словам, знал обо всем и на него это не повлияло отрицательно. Она также была в курсе дела все это время, да еще и относится… как ты сказал?

– Объективно.

– Объективно. До чего они научились сегодня метко выражаться: одно слово – и обрисовали все чувства на протяжении целой жизни… И знаешь, Дэн, я бы советовала тебе не волноваться по этому поводу, если, конечно, ты не опасаешься развития событий, я имею в виду отношения между ними.

– Нет, нет! – рассмеялся Дэн. – Судя по словам Бена, беспокоиться не о чем. Он высказался достаточно ясно, дескать, «она не в его вкусе».

– Рада слышать. Но все же эта фраза меня не убеждает. Трудно со стороны определить, что находит мужчина в женщине, а женщина в мужчине, если судить по внешности или принимать во внимание вкусы. Возьмем, к примеру, миссис Нортон-Байерс. У нее на редкость крупные зубы и внушительного размера нос. Для женщины она слишком высокая, а ее муж гораздо ниже ее ростом. Но посмотрите на эту пару и их девятерых детишек. Мне кажется, я не знаю других таких же счастливых супругов. Я всегда рада их видеть, жаль, что они живут так далеко, в Хексеме.

– Исключения есть всегда.

В этот момент в комнату вошла миссис Ренни с чайным подносом.

– Здравствуйте миссис Ренни, – бодро поприветствовал ее Дэн. – Как вы?

– Спасибо, сэр, ничего, а вообще много дел. – Миссис Ренни с несколько обиженным видом принялась разливать чай.

– Ну, это ко всем относится, – заметил Дэн.

– Вы остаетесь на Рождество, сэр?

– К сожалению, не смогу. Мне нужно уже поторапливаться, чтобы не опоздать на поезд, – заметил Дэн, бросив взгляд на часы. – Судя по приготовлениям внизу, я, наверное, пропущу много интересного. Празднование уже началось.

– Такой шум! – осуждающе фыркнула миссис Ренни.

– Но будьте снисходительны, сейчас же Рождество.

– Рождество! – снова недовольно хмыкнула миссис Ренни. – Они ведут себя, как дети. Выдумали представление.

– Это все из-за того, что я захотела спуститься завтра вечером посмотреть представление, – не обращая на фырканье миссис Ренни, объяснила ее недовольство Бриджи.

– И я права, вам могут повредить шум и волнение.

– Ерунда, а впрочем, – продолжала Бриджи, по-прежнему не глядя на свою экономку, – есть ли лучший момент, чтобы умереть. И этим я могу даже прославиться: стану первым человеком, который, действительно, «умер от смеха».

Дэн посмотрел на Бриджи с нескрываемым восхищением. «Нет, она не умрет завтра, – думал он, – не позволит себе умереть». Если бы сила воли могла продлить жизнь, она прожила бы еще долго-долго. Но, к большому сожалению, у Бриджи помимо железной воли имелось еще и сердце, с которым приходилось считаться. А судя по одышке, оно начинало сдавать.

– Чем собираешься себя занять в праздники? – спросила Бриджи, когда миссис Ренни вышла.

– Найдется много дел.

– Я имею в виду, как будешь отдыхать?

– За этим, Бриджи, я, как обычно, поеду к Рути.

– Как твоя дочь?

– Ну… – Дэн поднял глаза к потолку. – Последняя новость, которую я слышал, она разорвала пятую помолвку.

– Кажется, она довольно легкомысленная.

– Действительно, так может показаться, но это неверно. Она очень похожа характером на свою мать и представляется мне весьма рассудительной. Как выражается Рути, она выйдет за первого, которому удастся вывести ее из себя. А пока дочь лишь смеется над мужчинами.

Дэн посмотрел на часы. Они помолчали.

– А что будет делать Барбара? – спросила Бриджи.

– О! – Дэн уставился в пол и лишь через несколько секунд ответил: – Что и всегда.

– Дэн, она, наверное, страшно одинока.

– Это ее вина.

– Если бы Барбара приехала ко мне. Я так хочу ее увидеть, хотя бы раз. Ты не мог бы ее попросить об этом? – Голос Бриджи дрожал.

– Я говорил ей, Бриджи. И ты ведь знаешь, какой получил ответ. Она посмотрела на меня, словно на ненормального.

– А ты сказал, что ей не придется видеться с Беном?

– Я выразился очень ясно, предельно ясно, она меня прекрасно поняла.

Бриджи уронила голову на грудь и медленно повела ею из сторону в сторону.

– Она даже не ответила на мое письмо, – проговорила она едва слышно, и голос ее задрожал еще сильнее.

– Бриджи, не нужно так переживать. Ты сделала все возможное. Пойми, наконец, ее рассудок болен. Такое же было и с Беном. Но у него есть надежда на выздоровление, а у нее – нет.

Бриджи подняла голову. В глазах ее стояли слезы.

– Любовь – ужасная штука, Дэн. Не верь тому, кто находит ее прекрасной. В ней нет красоты, а одни только страдания.

– Да, Бриджи, я согласен с тобой, полностью согласен. Это настоящие страдания.

Глава 4

– Вы не хотите попробовать?

– И свалиться с лестницы? Представление называется «Спящая красавица», а не «Полет шмеля».

– Вы не упадете, с вами будут сестра Бинг и старшая сестра.

– А где будете вы?

– У меня выходные. Я свободна до Дня подарков[11].

– Что будете делать?

– Могу сказать точно, чего не буду делать: не стану сидеть в своей комнате.

– Веселитесь, как следует. – Он взял со стола конверт и протянул Ханне. – С Рождеством, – произнес Бен. – И большое вам спасибо.

– Благодарю, – озадаченно пробормотала Ханна, открывая конверт, слишком мягкий, чтобы в нем оказалась открытка. Там лежал сложенный листок и чек. Развернув листок, девушка прочитала: «Выплатить Ханне Петтит двадцать фунтов». Она молча положила листок обратно и вернула Бену. – Это очень любезно с вашей стороны, капитан Беншем, но боюсь, не смогу принять этот Подарок.

– Почему?

– Потому что это деньги, а я… – Ханна замялась.

– А вы не принимаете денег у посторонних мужчин. – На его лице отразилась тень улыбки.

– С одной стороны, вы правы, а с другой, – нет. Вы не посторонний мужчина, и все же я не могу принять такой подарок, извините. Если бы это была, к примеру, коробка конфет или…

– Прошу прощения, на этой неделе я не смог отлучиться… вам за конфетами.

– Не говорите глупости. – Девушка начинала сердиться. – Вы понимаете, что я хотела сказать. И тем не менее большое спасибо. Я оценила ваше внимание. Надеюсь, не обидела вас своим отказом?

– Нет… сестра.

– Ну, тогда я ухожу, счастливого Рождества.

– Счастливого Рождества.

– Будьте хорошим парнем, увидимся в День подарков.

Бен ничего не сказал в ответ.

– Не забудьте разбавить свою порцию водой, – улыбнулась ему Ханна перед тем как уйти.

Он не встречал еще женщину, которая отказалась бы от денег. Бен полагал, что здесь исключений не бывает. Сестра Бинг и Дил не имели ничего против конвертов, он не сомневался, что и ночные сиделки также не станут отворачиваться.

Эти мысли пришли к нему в то время, когда он разрывал чек на тысячу мелких клочков. И вдруг его стала бить дрожь.

Счастливого Рождества. Счастливого Рождества. День подарков. День подарков. И все дни впереди, этому не будет конца. Боже! Он снова уходил, его опять ждал край земли, Мерфи… Мерфи. Господи… Не забудьте разбавить свою порцию. Сестра. Сестра. Сестра…

Глава 5

1917 год Англия встречала с новым премьер-министром Ллойд Джорджем. «Справится ли он с делом лучше Асквита?» – этот вопрос интересовал многих.

Возникли трудности в хозяйстве страны. На период войны угольная промышленность была национализирована, топлива стало не хватать. Да и не только его. Продолжали расти очереди за продуктами. Всем казалось, что война длится бесконечно долго, и главное ей не видно было конца, разве что нации окончательно истребят друг друга. Осложнения коснулись всех, кроме обитателей Хай-Бэнкс-Холла. Там жизнь шла своим чередом в соответствии с порядком, установленным в 1915 году. Одни пациенты уезжали, другие поступали, их становилось все больше и больше. Заговорили о необходимости нового «Бункера». И все же в особняке сохранялся дух стабильности и покоя, чему в немалой степени способствовали дисциплина и строго соблюдаемый распорядок.

Многие из тех, кто покидал стены Хай-Бэнкс-Холла, выражали искренне желание остаться, так как в душе их затаился страх, что они снова будут отправлены во Францию. А при создавшейся обстановке эти страхи были вполне обоснованы.

Наступал апрель, ничем особенно не примечательный. Как и в прошлые годы, солнечные дни чередовались с дождливыми, но на третьей неделе месяца три дня кряду выдались теплыми и ясными. Пациенты выбрались из своих палат в парк, подставляя лица ласково пригревавшему солнышку.

Бен сделал десять шагов от крыльца и остановился, опустив голову.

– Они снова на меня спорят, – с досадой пробормотал он, глядя под ноги.

– Некоторые сегодня уже проиграли.

– Это еще вопрос. Дальше я идти не могу.

– Хотите вернуться?

– Да, пожалуйста.

Они повернули назад. Поднявшись на крыльцо, вошли в главный холл, миновали лестницу и коридор, ведущий в комнату Бена. Весь этот путь они проделали молча.

Бен опустился в свое кресло и только тогда заговорил, прикрыв лицо рукой.

– Она снова там, эта пропасть. Пройди я хоть сотни миль, она будет вновь и вновь раскрываться передо мной. Мне никогда ее не преодолеть.

– Не говорите чепухи. Раньше она появлялась перед вами после каждого шага, который вы делали за порогом комнаты. А теперь подумайте, как многого вы добились за эти несколько месяцев. Можете выходить из комнаты, спускаться с крыльца. А сегодня утром прошли целых десять шагов.

– Я все еще боюсь, Петти. – Мужчина жалобно на нее посмотрел.

– Конечно, боитесь. – Девушка остановилась перед ним. – Но теперь вы боитесь гораздо меньше, правда?

– Вы стараетесь погонять дохлую лошадь, – криво улыбнулся он.

– Были у нас здесь лошадки и подохлее вас, так и те давно уже встали на ноги и уехали. Я говорила вам вчера, если хотите осуществить свой план насчет коттеджа и Лоренса, вам надо справиться со своими проблемами. Смело загляните в эту пропасть и скажите ей: «Я подошел к краю земли, но не упаду вниз, а лишь спокойно спущусь».

– И куда я приду? – В этот момент мертвенно-бледное лицо Бена приняло по-детски жалобное выражение. – Именно это меня пугает. Куда я приду? Если мне удастся перебороть страх, не окажусь ли я снова среди того же мрака, из которого выбрался? Вот в чем ужас.

– Вы не вернетесь туда. И вот, что я вам скажу, – произнесла она, наклонившись к нему. – Я тоже заключила на вас пари.

– Вы? – возмутился он.

– Да, я.

– И что же мне нужно сделать, чтобы вы выиграли?

– Пойти на свадьбу к Бинг двадцатого июня.

– Это очень смело, Петти, – рассмеялся Бен. Напряжение его прошло. – Вы ставите на темную лошадку.

– Мне везет с темными лошадками. Я сказала Бинг, что она вполне может заинтересовать капитана Коллинза. И это ей удалось. Вы тоже справитесь.

Он медленно взял ее руку и поднес не к губам, а к щеке. Через минуту он отпустил ее, и Ханна скрылась за ширмой.

Для обоих этот жест не имел особого смысла. Они хорошо это понимали. То была всего лишь благодарность пациента заботливой сестре и ничего больше.

– Куда вы собираетесь в выходной?

– Домой, – коротко ответила Ханна.

– Хорошо оказаться дома.

– Вы так считаете? – спросила девушка, появляясь из-за ширмы. На лице ее застыло бесстрастное выражение. – Ошибаетесь, поэтому не завидуйте. И не думайте, что меня ждет теплый прием. У вас свое бремя, у меня – свое. Когда-нибудь я вам расскажу. – В ее голосе чувствовалась горечь и ожесточение. Она затягивала завязки накидки, с таким видом, будто боролась с собой. В сущности Ханна на самом деле старалась сдержаться, чтобы не выпалить: «Твоя мать превратила наш дом в ад. И чем дальше, тем становится все хуже. Мне не хочется бывать дома. Я перестала встречаться с отцом. Что же она за женщина?!».

Выражение лица Бена заставило ее опустить голову.

– Извините меня, – пробормотала она.

– И вы меня тоже.

Ханна торопливо вышла, недоумевая, что вдруг на нее нашло. Почему она ни с того ни с сего напустилась на него. Ведь Бен не был виноват. И все-таки прекрасно понял, что она имела в виду, говоря о бремени. Будь проклята эта женщина! Будь она проклята! Чтобы один человек принес столько бед, разрушил столько жизней. Лучше бы она умерла. Умерла!

Глава 6

Был четверг, середина мая. Барбара толкнула деревянную калитку, ведущую в садик перед коттеджем и непроизвольно поежилась. Она заметила нескошенную траву на лужайке. Это означало, что садовник не заглядывал сюда больше недели. Барбара удивилась, так как мистер Браун на протяжении долгих лет аккуратно выполнял свои обязанности.

Она открыла дверь, и на нее пахнуло плесенью, как из болота. Затхлому запаху удивляться не приходилось. Каким же ему еще быть, когда открывается лишь раз в неделю, да и то лишь на несколько часов.

Прежде чем снять пальто и шляпу, женщина прошла в спальню и зажгла газ, потом проделала это в маленькой гостиной. На кухне Барбара разожгла керосиновую плитку и, вскипятив воду, приготовила себе чай.

С годами коттедж изменился. Теперь он был обставлен удобной и красивой мебель. В 1904 году Майкл купил его у миссис Тернер. Он провел сюда водопровод и газ. Когда появились все эти новшества Майкл снова предложил Барбаре переехать в коттедж, и она опять подумала: как мало он знал о ней и ее потребностях.

Хотя она сама и родилась в коттедже, и жила потом в нем, но в том было восемнадцать комнат, а в самой маленькой свободно уместились бы спальня с гостиной этого домика. Майкл также забывал, а Барбара не напоминала, что большую часть своей юности она провела в особняке и ни дня не обходилась без прислуги.

А он полагал, что она согласится сидеть в этом крошечном домике, довольствоваться минимумом удобств и дожидаться его приезда раз в неделю, а порой и того реже!

Она не видела Майкла уже три недели. И не знала, что с ней может произойти, если он не появится и на этот раз. Барбара чувствовала, как внутри ее растет что-то большое и опасное. Это продолжалось уже много лет. Но с Рождества это нечто словно ожило и принялось безжалостно вгрызаться в ее тело и мозг. Ей стало страшно. Она боялась, что может произойти что-нибудь такое, что даст чудовищу вырваться на свободу.

Это едва не случилось на Рождество.

Рождество.

Рождество Барбара встречала в одиночестве. Одна, только гудящая в голове пустота. Рядом не было никого: ни Джонатана, ни Гарри, ни даже Дэна. Ей было бы не так тяжело и одиноко, если бы она знала, что он в доме. Странно, но именно в этот день Барбара хотела, чтобы муж оказался дома, как всегда. Еще труднее ей было понять, почему в последнее время она все чаще думала о нем. Его лицо снова и снова оттесняло образ Майкла. Изменились и ее мысли: все чаще Барбара приходила к выводу, что не права. Когда же она пыталась возразить, что любовь к Майклу пересилила всё, ответом ей служило осуждающее молчание.

Господи! Как же одинока она была! Барбара прикрыла глаза рукой. Если Майкл снова не придет… Нет, он должен прийти. Почтовый ящик пустовал. Два прошлых раза она находила письма, в которых он сообщал, что болен и вынужден оставаться в постели, но поправляется, и скоро они увидятся.

Барбара взяла чашку с чаем и прошла в гостиную. Она придвинула кресло поближе к огню и села, не снимая пальто. В доме царил смертельный холод. Она задумалась о том, будет ли холодной смерть? В последнее время ее все чаще стали посещать мысли о смерти. Если бы не Майкл, она бы с радостью рассталась с жизнью. Но иногда ей казалось, что Майкла больше нет. Ей приходилось постоянно убеждать себя, что она не лишилась своего любимого, и они останутся вместе до последнего вздоха. Но будет ли он по-настоящему с ней и когда? Ей уже пятьдесят три года, и не за горами тот день, когда они не смогут приезжать в этот домик. И что тогда? А, может быть, Майкл оставит ее еще раньше? Барбара часто спрашивала себя, почему он не уходил. Но это был его дом, а она в нем – посторонняя. И все же оставалась здесь, потому что это было ее единственное утешение в жизни. Конечно, Барбара сохранила свое положение, у нее была прислуга, она могла ездить в экипаже. Но все являлось лишь жалким суррогатом настоящего счастья. Если бы Майкл оставался с ней день и ночь, ей не нужно было бы больше ничего, и этот убогий домишко показался бы дворцом.

Глубоко задумавшись, она не заметила, как открылась дверь и увидела Майкла, когда он уже стоял перед ней. Барбара вскочила с резвостью юной девушки и бросилась к любимому. Они сжимали друг друга в объятиях так страстно, а поцелуи были так жарки, что со стороны могло показаться, что это их первое свидание.

– О, Майкл! Майкл!

– Тебе холодно, ты замерзла.

– Нет, теперь хорошо. Дай мне посмотреть на тебя. – Голос ее был высокий и какой-то надтреснутый, напоминавший надрывный вопль.

– Как ты? – медленно спросил мужчина.

– Я… мне сейчас хорошо, сейчас хорошо. – Она сняла пальто и помогла раздеться Майклу. – Я заварила чай, он еще горячий, – сказала Барбара, заглядывая в комнату.

Пока она разливала напиток, Майкл держал ее за плечи. Вернувшись в гостиную, они сели рядом на диван.

– Ты себя плохо чувствуешь? – спросил он, слегка отодвигаясь, чтобы она могла лучше видеть его и читать по губам.

– Я… мне всегда плохо, когда рядом нет тебя, ты же знаешь.

Они снова приникли друг к другу. Майкл не поцеловал ее, а только прислонился щекой к щеке, на лице его отразилась грусть.

– Ты устал, – промолвила она, заметив, что Майкл зевнул.

Он кивнул и жестами объяснил:

– Я не спал почти всю ночь. Корова никак не могла отелиться. Теленка потеряли, но с коровой все обошлось.

– О, Майкл, Майкл, пойдем. – Барбара потянула его в спальню. Она раздела его, разделась сама и, не обращая внимания на его усталость, заставила его любить себя, не в силах больше сдерживать охватившее ее желание.

Утолив страсть, они лежали некоторое время, глядя друг на друга. Майкл видел, что Барбара удовлетворена и счастлива. Момент показался ему подходящим, чтобы сообщить ей новость.

– Барбара, – шепнули его губы.

– Да, Майкл. – Ее пальцы нежно гладили его лицо, глаза смотрели задумчиво и мечтательно.

Он снова отодвинулся и заговорил, но потом перешел на язык жестов.

– Мне надо тебе кое-что сказать.

– Да, Майкл. – Мечтательное выражение исчезло, его сменила внимательная настороженность.

Он сделал паузу, откинул со лба пышную светлую прядь и продолжал:

– Это имеет отношение к Бену.

Ее лицо моментально преобразилось, словно сработал невидимый переключатель.

– Майкл! Майкл! – громко и резко воскликнула Барбара. – Ты же знаешь я не хочу слышать о нем. Я… мне жаль, что с ним все это произошло… но если ты хочешь, чтобы я навестила Бена, это невозможно. Если бы не он, я бы съездила к Бриджи после ее письма, но он там. Я пыталась тебе это объяснить, но даже ты не в состоянии понять. Тех двоих я любила, и они меня, но он… он – никогда. С самого начала между нами встала стена. Большей частью, это моя вина, признаю. Но все потому, что каждый раз, когда на него смотрела, я видела в нем того человека. И Бен вырос таким, каким я представляла Томаса Моллена: огромным, нахальным, совратителем женщин!

– Ну, хорошо, послушай, Барбара, успокойся. – Майкл держал ее крепко за руки и слегка встряхивал. – Я не собираюсь просить тебя ехать к сыну.

– Нет?

– Нет. Я лишь хотел сказать тебе, он… он…

– Умер?

– Да, нет же, ему намного лучше.

На мгновение она отвела взгляд от его губ, но в ту же секунду снова впилась в них глазами.

– Я хотел сказать, – продолжал Майкл, – я не говорил тебе раньше, что Ханна, моя Ханна работает сестрой милосердия в особняке, и он среди тех пациентов, о ком она заботится… А теперь послушай, Барбара. Тебе может показаться это странным, хотя что в этом странного. В общем, – мужчина покачал головой, – возможно, это мне показалось, а возможно, за этим что-то и есть. – Слова застряли у него в горле, когда он увидел выражение ее лица.

– Ты хочешь сказать, – свистящим шепотом начала Барбара, – нет, нет! – выкрикнула она с перекошенным от гнева лицом.

– Успокойся, не надо так расстраиваться. Просто на прошлой неделе дочь приходила домой, ну и сказала несколько слов, может быть, они ничего и не значат, но с другой стороны, в них, возможно, есть смысл. Во всяком случае в кухне вспыхнул скандал, как обычно. Они называли его… неважно, как. Но Ханна стала защищать Бена, и тогда я вообразил себе… Что с тобой?

– Нет, Майкл, нет! – Барбара отодвинулась от него. – Я этого не вынесу. Твоя дочь и Бен!

– А что здесь такого? – Он приподнялся на локте и вопросительно взглянул на нее. – Мне казалось, для тебя будет утешением узнать, что плоть от нашей плоти смогут найти счастье в этой грустной истории… Я подумал, они могли бы стать, как я и…

– Прошу, не говори больше ничего. Это несправедливо.

– Почему?

– Так не должно быть. Я не могу даже думать… О! – Барбара рывком высвободилась из его рук и, поспешно поднявшись, набросила на себя халат.

Майкл откинулся на подушки, молча наблюдая за ней. Он не ожидал, что Барбара так бурно воспримет его слова. Ему казалось, что ей всего лишь станет грустно оттого, что их детям достанется счастье, которого они были лишены. Ее ярость стала для него полной неожиданностью. Майкл мысленно согласился с Барбарой, что ему было не дано понять ее жгучей неприязни к сыну.

Мужчина глубоко вздохнул. Он устал, страшно устал душой и телом. В голову все чаще приходила мысль: сколько же все это может продолжаться? Но он гнал эту мысль от себя уже много-много лет. Подумать только, такая жизнь тянулась больше четверти века! И почти столько же времени он платил высокую цену, каждый раз после проведенных с ней часов, возвращаясь в ад.

В детстве и юности Майкл любил ферму. Теперь же он считал ее своей клеткой, хотя привязанность не иссякла. Невыносимой делали его жизнь тюремщики. Как же все закончится? Терпеть этих двоих на ферме с каждым днем становилось все труднее и труднее. Его угрозы продать ферму теряли для них силу. Они знали: у него не хватит решимости выполнить свою угрозу.

Оглядываясь на прожитую жизнь, Майкл приходил к выводу, что она прошла напрасно и потрачена впустую. Что хорошего он сделал, кроме того, что вырастил Ханну? Но сможет ли дочь противостоять им, если его догадки верны и между ней и Беном Беншемом что-то есть? У Ханны сильный характер, но они очень хорошо умеют подчинять себе. Ах, будь у него сила воли, а не только упрямство. Как-то раз Майкл попытался взглянуть на себя со стороны, и то, что он увидел, ему не очень понравилось.

Мужчина взглянул на съежившуюся в кресле у газовой печки Барбару, и его захлестнуло чувство вины. Он любил ее, любил всегда, но этой любви оказалось недостаточно, чтобы оставить долину и тех двоих. Сначала он отговаривался тем, что не может бросить ребенка. А когда Ханна выросла, предлогом стали обстоятельства и долг перед покалеченной Сарой.

О, как он устал, устал до изнеможения. Когда же наступит всему этому конец? День ото дня они не становились моложе. А ее страсть горела по-прежнему ярко, порой, даже слишком ярко для него. Он устал от всего, устал от самой жизни. Майкл повернулся на бок и закрыл глаза.

Барбара до крови прикусила губу, но не замечала этого. Одна мысль не давала ей покоя: она больше не выдержит. Пришел конец ее терпению. Дочь Сары Уэйт – Барбара никогда не считала ее Радлет, для нее Сара навсегда осталась племянницей рабочего с фермы – дочь Сары Уэйт и ее сын! И неважно, что Бен для нее не существовал. Это было новое оскорбление, новое унижение, свалившееся на нее.

Она понимала, что после смерти Бриджи Бен становился хозяином Хай-Бэнкс-Холла. А так как он был партнером Дэна в бизнесе, то и без этого имел достаточно средств. И все это пойдет на пользу дочери Сары Уэйт!

Растревоженный разум нашептывал Барбаре, что дочь Майкла была досадной случайностью. Барбара всегда ревновала его к ребенку. Ей казалось, что Ханна отбирала у нее часть любви Майкла. В следующий раз он, возможно, скажет ей, что его моральные принципы запрещают ему видеться с ней. Она слышала, что такое случается. Мужчины, много лет связанные с женщиной, под разными предлогами разрывали отношения. А что тогда делали эти женщины? Что будет с ней, если… если?

Барбара чувствовала себя одинокой, как никогда. Это сводило ее с ума. Она знала, что не может вернуться домой в таком состоянии. Нет, ни в коем случае. А теперь еще ей предстояло жить и думать о Бене и этой женщине. Майкл сказал, что за этим, возможно, ничего и нет. Но зачем тогда было Майклу заводить разговор, если это всего лишь его предположения?

Нет, все действительно, так. Да, да, конечно, ему это не показалось. Сомневаться не приходилось. А что сделает эта девица, когда выйдет замуж за Бена? Она приведет в особняк свою мать, Сару Уэйт и бабушку, тетушку Констанцию, которую Барбара всю жизнь ненавидела. Она поселит их в Холле, и они заживут в богатстве и довольстве. Барбара очень живо представила себе, как тетя Констанция лениво прогуливается по парку с зонтиком. Перед ее мысленным взором предстала Сара, но не с костылем, а в кресле-коляске, которую слуга катит к озеру. А тем временем дочь Сары Уэйт разливала на лужайке чай. Картины сменяли друг друга, как кадры в кино. Барбара увидела Дэна с его женщиной, Рут Фоггети, и их дочь. Все смеялись и радовались жизни. Одна счастливая семья, а она стояла за оградой, вцепившись в прутья, и смотрела на них. Барбара даже явственно ощутила холод железа. А вот и Майкл. Он вместе со всеми, его простили и приняли в семью. Он берет мать под руку и подводит ее к женщине в кресле. Не хватало только Бриджи. Но к этому времени она уже умрет.

Барбара, не отрываясь, смотрела на огонь. Нет! Нет! Она этого не вынесет. Она терпела, пока хватало сил, и перенесла все, что возможно, но теперь разрушит эту идиллическую картину счастливой и радостной жизни. Она может это сделать. Но как, как? Если они с Майклом умрут в этом коттедже, то его дочь и ее сын после такого никогда не соединятся, никогда. Ни за что! Но надо сделать все сейчас, немедленно, откладывать нельзя. Она и так слишком долго ждала. Слишком долго, чтобы Майкл стал принадлежать ей одной.

Барбара поднялась и подошла к постели. Он спал. Настолько сильно беспокоили его ее чувства, что он уснул! Вот она мужская суть. Даже ее горячо любимый Майкл такой, как все. О, Майкл, Майкл, мой любимый, ты поймешь. Скоро все поймешь, потому что теперь мы навеки будем вместе. И больше никогда не расстанемся.

Она постояла с минуту, глядя на него, потом медленно, но решительно подошла к камину и выключила газ. Подождав, пока погаснет пламя, снова включила его, на этот раз на полную мощность. Барбара закрыла дверь и прикрыла щель внизу ковриком. Затем, не спеша, вернулась к кровати и легла на пол рядом. Протянув руку, Барбара нащупала пальцы Майкла и крепко стиснула, затем опустила голову на край кровати и стала ждать. Странно, но последние ее мысли были не о Майкле, не о муже или ненавистном сыне, а о Бриджи, единственной матери, которую она знала. И уходя в небытие, женщина успела подумать: «Это потрясение ее убьет, и она тоже присоединится к нам. Я рада этому, потому что я все же любила ее. И она больше не попытается разлучить нас».

Глава 7

Около половины третьего в пятницу Ханна снова приготовилась уходить. И опять она не улыбалась своему пациенту, не говорила ему теплых слов. В этот момент ей меньше всего хотелось улыбаться.

– Есть хорошая китайская пословица, – выходя из-за ширмы, сказала девушка. – «И дорога в тысячу миль начинается с первого шага».

– Я ее знаю, а теперь скажу вам свою пословицу: «Нервы похожи на партизан: прижмешь их в одном месте, они появятся в другом». Это не восточная мудрость, она родилась во Франции.

– И ее сочинил Мерфи.

– Да, Мерфи.

– Знаете что, капитан Беншем?

– Что, говорите, с удовольствием вас послушаю.

– Я устала от вашего Мерфи, его философии, его стихов. Я без конца слушаю о нем уже много месяцев. Вам лучше всего дать вашему Мерфи свалиться в пропасть.

– Он и так уже там, сестра Петтит, он ступил за край земли.

– Тем лучше. Его нет, и вы должны забыть о нем, потому что я не вижу, чтобы от его философии была польза ему или вам.

– Его звали не Мерфи, сестра. Верьте или нет, но имя его Джеральд Пертви Федерстоун-Гор, но ему оно не нравилось. Он обожал до безумия картошку, вот его и прозвали Мерфи[12], и он был моим другом.

– Но теперь он мертв, и на этом конец. Я против тех, кто всю жизнь оплакивает мертвых. Но мне также не по душе, когда грешников после смерти превращают в ангелов. А теперь я ухожу, у меня выходной, и я не собираюсь тратить его на то, чтобы уговаривать вас пройти по дорожке и выйти за ворота. И еще хочу вам сказать, если вы не переведете, как можно скорее, Лоренса, миссис Ренни сбежит. А вы, как я понимаю, решили пожить в коттедже, пока совсем не поправитесь?

– Вы правы, сестра.

– Мне также ясно, что Лоренс захочет жить в коттедже с вами или с миссис Беншем. Не думаю, чтобы миссис Беншем рискнула снова там поселиться, так что остаетесь вы. И не забудьте, у вас есть два кандидата в прислуги, они тоже не могут болтаться здесь без конца. А, собственно, что мне до этого? Не знаю, с чего это я вдруг так распереживалась.

– Вы правы, сестра, к вам это не имеет отношения.

Они смотрели друг на друга почти враждебно. Ханна побагровела и, круто повернувшись, гордо вышла из комнаты.

Бен сидел, не шевелясь. Внешне могло показаться, что он снова впал в оцепенение. Но мозг его лихорадочно работал. Несносная женщина! У нее просто дар выводить людей из себя: девушка, мисс, миссис, как ее ни называй. И она всегда должна быть права. Но неужели он в самом деле так много говорил о Мерфи, а стихи? Бен не помнил, чтобы часто их цитировал. Но, наверное, так и было. У Мерфи был талант, и он собирался выпустить после войны сборник стихов.

Как ты нужна мне, не сказать словами.

Когда тебя я потерял,

В груди моей разверзлась пропасть,

Куда навек отправилась душа.

Ничто теперь вернуть ее не сможет.

Ведь жизни нет мне без тебя.

«Как ты нужна мне, не сказать словами»… Нет, ничего не выйдет. В семье и без того хватает сложностей. Это будет верхом всего. Он – сын своей матери и дочь ее любовника… Нет, нет, этого не должно случиться. Вопрос в том, как долго он сможет этому противостоять.

Но в одном девчонка права. Он должен заставить себя выйти из ворот и дойти до коттеджа. А когда вернется к нормальной жизни, у него будут те женщины, каких он захочет. Но в последнее время Бен не чувствовал, что ему кто-то нужен, кроме… Но все к нему вернется. Все придет в норму. Как она сказала, ему надо только заставить себя пройти эти проклятые ворота. А за воротами начиналась открытая местность без края и конца. В парке оставалось еще много деревьев, прикрывавших край земли. За воротами шла каменистая возвышенность, а дальше поднимались холмы. Опять подъемы и спуски: вверх-вниз… Ему было бы легче и проще, если бы дорога к коттеджу проходила по низине. Но на некоторых участках она была даже приподнята.

Открылась дверь, и вошла сестра Бинг. Бен отметил про себя, что она несколько задержалась, а по ее лицу мужчина понял, что она пришла с плохими известиями.

– Бедная Петти, вы не можете даже себе представить, капитан Беншем, что случилось.

Он замер. К горлу подступила тошнота, голова закружилась. Когда он заговорил, то не узнал собственного голоса.

– Что случилось с сестрой Петтит? – скорее пропищал, чем произнес он.

– Нет, с ней ничего.

Дурнота отступила, в голове у него прояснилось.

– Что же тогда стряслось?

– С фермы пришел человек. Мне кажется, ее дядя. Он принес ужасную весть. Ее отец покончил с собой.

– …Нет!

– Да, его нашли в коттедже с женщиной. Они отравились газом.

Он снова оказался в пустоте. Казалось, жизнь покинула его тело. Сердце не билось, остановилось дыхание. Пустота, пустота вокруг. Словно издалека он услышал голос: «Капитан Беншем, очнитесь, капитан Беншем!».

«Как ты нужна мне, не сказать словами. Когда тебя я потерял, в груди моей разверзлась пропасть… и жизни нет мне без тебя». Скорбь охватила все его существо. Но кого он оплакивал? О ком горевал? О ней? О какой потере? Его собственной или потере, что выпала Ханне? А почему он должен был горевать о ней, своей матери? Если бы перед тем, как покончить с собой и любовником, она пришла бы с ножом и убила бы их с Ханной, то и тогда не добилась бы большего, не уничтожила бы вернее ту невысказанную надежду, что появилась у них. И все же это о ней Бен горевал так отчаянно, о ней, в чьем чреве плавал, как головастик в кувшине на нити, что держит в руках Всевышний. Его братьев она любила. Но он родился первым, проложил дорогу другим. Он снова был у края и скользил вниз. Но рядом не оказалось спасительного круга. Она ушла за холмы – за холмы. Тонкая нить между ними не выдержит такого расстояния. Все кончено. Всему конец…

Глава 8

Их хоронили в один день. По воле случая, это произошло даже в один и тот же час, но на разных кладбищах.

За гробом Барбары шел только один человек. Бриджи и Бен прийти были не в состоянии. У Джона случился небольшой сердечный приступ, поэтому Дэн оказался единственным, кто провожал Барбару в последний путь, не считая священника и могильщиков. Одиночеству его не было границ.

А за гробом Майкла тянулась длинная процессия. Фермеры со всей округи, деловые люди из города и многие, с кем он вел дела на рынке, пришли отдать ему последний долг и выразить соболезнование вдове, которой, Бог свидетель, всю жизнь приходилось не сладко. А последнее унижение было уже чересчур.

Все знали, что Майкл долгие годы имел женщину на стороне. Старики поговаривали, что именно она покалечила в молодости его жену. Но молодежь не верила, чтобы столь приятный человек, как Майкл, мог сойтись с такой «злодейкой». Кроме того, Майкл происходил из приличной семьи. Его мать – воспитанная образованная дама. Нет, она никогда бы не допустила, чтобы ее сын дошел до такого.

Разговоры и пересуды велись до выхода воскресных газет, где эта история была подробно описана и названо имя женщины: миссис Беншем.

Теперь все узнали, что миссис Беншем и была этой самой «девчонкой Моллена», того старого негодяя, что раскидал по всей округе своих меченных белой прядью отпрысков.

Много лет назад ходила молва, что никто из Молленов не умирал в своей постели. И смерть миссис Беншем это подтвердила, потому что, как сообщалось в газете, женщина лежала на полу. Кто из них включил газ, сомнений не вызывало, так как Майкла нашли в постели обнаженным, на Барбаре же был халат. Старики не удивлялись, хорошо зная, на что способны Моллены. Но они не могли понять, как допускал все это ее муж.

До чего только доходят некоторые люди, а особенно эти джентри[13]. Хотя какие Беншемы джентри. Хай-Бэнкс-Холл принадлежал им долгие годы, но старик Беншем поднялся из низов и не нашел ничего лучшего, как жениться на гувернантке своих детей. А что же она? Тоже хороша, сколько лет была у старика Моллена в любовницах, но это много раньше, когда еще Хай-Бэнкс-Холл принадлежал старику Томасу. Теперь хозяйкой поместья была она. Но, судя по всему, старушка впала в детство. Она жила наверху в детской, а весь дом отдала под госпиталь. Некоторые считали, что она это сделала ради внука, который тронулся умом, когда на фронте рядом с ним разорвался снаряд. И в довершение всего в доме жил еще один внук Беншема, сын его дочери – идиот.

Доводилось ли хоть кому-нибудь слышать столь запутанную историю? Если бы не война, скорее всего, после такого события дом непременно бы подожгли в первый же базарный день.

Теперь же об этом случае посудачили недели две, после чего пересуды вытеснили более важные для всех разговоры о событиях на фронте.

Глава 9

– Дядя Дэн.

– Да, Лоренс?

– Вы не могли бы отвезти меня к Петти?

– Извини, Лоренс, не могу.

– Не можете?

– Не могу, Лоренс.

– Нет, Лоренс, – повторил он ответ Дэна и покачал головой. – А почему? – спросил племянник, глядя дяде прямо в глаза.

– Потому, что это далеко. Она живет за холмами. – В голосе Дэна чувствовалось нетерпение.

– Она живет на ферме, где есть коровы. Петти мне рассказывала, что у них есть коровы. Мне нравятся коровы. Я сегодня сделал корову, дядя Дэн.

– Правда? Хорошо.

– Людям нравятся мои коровы.

– Да, да, конечно.

– Да, им они нравятся. Они платят деньги за моих коров.

– Я читал на доске объявлений, что ты собрал двести семьдесят пять фунтов. Ты заработал очень много денег для Красного Креста.

– Мне нравится делать коров. А когда Петти вернется?

– Не… я не знаю, – судорожно вздохнул Дэн. – Послушай, знаешь, чем сейчас займись, возьми корову, которую ты сделал, спустись вниз и покажи ее своему двоюродному брату Бену.

– Брата Бена нет.

– Как нет? – Дэн повернул голову, взглянув на сидевшую в кожаном кресле Бриджи.

За последние недели она еще больше съежилась и сморщилась. Голос у нее стал совсем тихим, а в глазах поселилась печаль.

– Он хочет сказать, что Бен мало разговаривает.

– А… – Дэн снова вздохнул. – Когда я шел сюда, то заглянул в его комнату… Его там не было. Я решил, что он в парке.

– Да, он там… Я вижу его там часто.

– Но он так и не дошел до коттеджа.

– Пока нет, но дай парню время. Он еще не готов. Начало уже положено и этому надо радоваться. Спустись вниз и посмотри, – обратилась Бриджи к Лоренсу, – вернулся ли твой кузен Бен.

Лоренс поднялся с пола, где сидел, но не пошел сразу к двери. Он наклонился своим худым и длинным телом к Бриджи и сказал:

– Я могу пойти за холмы. Я могу дойти до Петти и привести ее обратно.

– Лоренс, это слишком далеко.

– Слишком далеко. Я могу ходить далеко.

– Знаю, дорогой. А теперь спустись и посмотри, пришел ли Бен.

На этот раз Лоренс послушно вышел из комнаты.

– Ты говорила с ним? – спросил Дэн Бриджи.

– Да он поднимался ко мне вчера.

– И что ты думаешь?

– На мой взгляд, хуже ему не стало, но и улучшений нет.

– Она собирается вернуться?

– Я… я не знаю, Дэн, но откровенно говоря, надеюсь, что вернется.

– Ты надеялась, что у них что-нибудь получится?

– Да, Дэн, надеялась. Ханна – исключительная женщина. Посмотреть особенно не на что, но в ней есть сила, бодрый дух, нечто такое, что нужно нашему Бену.

– Я не совсем с тобой согласен, Бриджи. Мне казалось это неуместным и раньше, а теперь тем более. Ты знаешь, мне пришло в голову, что Барбара каким-то образом узнала о них, и совершила этот безумный поступок, чтобы поставить на их пути непреодолимую преграду.

– Ты слишком строг к ней.

– Вовсе нет. Я не держу на нее зла.

– Правда? Ты на самом деле не злишься на нее?

– Хотя это может показаться странным, – со вздохом начал Дэн, – но сначала мне было невыносимо одиноко. Долгие годы я не знал близости с женой, но после ее ухода, пришел в отчаяние. Снова, как в юности, я жаждал ее с необыкновенной силой. А теперь… я чувствую себя свободным. Я мог бы освободиться от Барбары давным-давно, но был не в силах отпустить ее. Если бы она ушла сама – другое дело, но я отпустить ее не мог. А сейчас я чувствую себя тюремщиком, отпустившим непокорного узника. Знаешь, Бриджи, она на самом деле была пленницей, словно птица в клетке. Скорее, даже как тигрица на заднем дворе. Я пытался приручить ее лаской, но, вероятно, больше подошел бы кнут. – Дэн достал носовой платок и вытер лицо.

– Что ты намерен делать дальше?

– Есть у меня одна мысль. А вот что определенно не буду делать, так это сидеть сиднем и киснуть. Мне пятьдесят шесть, но в душе я молод и полон задора. Моя жизнь была не слишком интересной. После войны я собираюсь осуществить свою мечту: хочу побродить по свету. Я считаю, надо двигаться в путь, пока еще есть силы и желание. Быть может, удастся повидать совсем немного, но и это доставит мне удовольствие. – Дэн помолчал, потом спросил: – Позволь задать тебе вопрос, а что чувствуешь ты?

– Печаль, Дэн, бесконечную печаль. Она постоянно со мной и не покидает ни на минуту. Мне кажется, стоит протянуть руку, и я смогу прикоснуться к ней. Жизнь моей девочки оказалась бесцельной, в этом большая доля моей вины.

– Нет, Бриджи, я так не думаю. Даже если бы она его сразу получила, все равно возникли бы сложности. Барбара была рождена причинять беды, это так же верно, как то, что искры всегда летят вверх. В жизни встречаются такие люди. Она отравляла все, к чему прикасалась.

– О, не говори, так. Бедная Барбара. Моя бедная дорогая Барбара. Она была моим единственным ребенком. – Слезы покатились по ее морщинистым щекам, и Бриджи принялась их осушать с присущим ей изяществом. – Ты женишься на Рут, теперь ты свободен? – спросила она после паузы.

– Нет, Бриджи, никогда!

– Почему?

– Почему? – Дэн дернул головой, словно стараясь освободиться от чего-то неприятного. Об этом никогда не шла речь, и Рути это понимала.

Бриджи задержала на Дэне взгляд своих выцветших, водянистых глаз. «Мужчины все одинаковы, – подумала она. – Суть у всех одна и та же. Наверное, Бог вложил в сердце первого мужчины бездумный эгоизм, который унаследовали все его потомки». Томас Моллен мог бы на ней жениться, но не женился. Бриджи не считала Рут подходящей женой для Дэна. Простая девушка, которая выросла и превратилась в простую женщину. Добрую, жизнерадостную, да, но не такую, что подошла бы Дэну. И она задала этот вопрос просто из принципа.

– Тебе виднее, – сказала Бриджи. Усталая улыбка осветила ее иссушенные временем черты. – А вопрос, что буду делать я, не возникает? Со мной уже, кажется, все ясно? Я могу лишь сидеть и ждать, но… – Она чуть заметно покачала головой. – Это я и делала всю жизнь, по меньшей мере шестьдесят шесть лет, я сидела и смотрела, что собирается сделать тот или иной из вас…

– О нет, Бриджи, ты не сидела, сложа руки, – возразил Дэн. – Ты направляла события, а сейчас?

– Да, да, думаю, ты прав, я слишком вмешивалась во все, и теперь сожалею об этом. Но в девяносто шесть выбора у меня нет, согласен? Я вынуждена ждать неизбежного. Полагаю, что могла бы поторопить события, но не буду. На этот раз я останусь сидеть и ждать по крайней мере, чтобы увидеть, как Бен и Лоренс поселятся в коттедже… Дэн, ты должен сделать для этого все, что можешь. Постарайся его убедить. Он слишком долго засиделся в своей комнате. Он никогда не преодолеет страх перед пространством, если останется в этих стенах.

– Знаешь, Бриджи, боюсь, что от меня здесь мало толку. Когда я завожу об этом разговор, сын говорит: «Времени достаточно, времени достаточно». Он в руках Господа и…

– Не болтай ерунды, ты меня удивляешь. – Казалось, бремя прожитых лет свалилось с ее плеч. Бриджи решительно выпрямилась в своем кресле и молодо крикнула ему: – Бог помогает тем, кто сам заботится о себе, а еще тем, кто хочет помочь другим.

От изумления Дэн широко разинул рот.

– Мне кажется, кто-то собирался всего лишь сидеть и ждать неизбежного, – с хитрой улыбкой произнес он.

– Да, я так сказала, но не имела в виду, что собираюсь тратить время впустую.

– О, Бриджи, ты не умрешь никогда. Тебя придется пристрелить.

– Вполне возможно, – без улыбки согласилась она и продолжала: – Но я на время избавлю их от такого беспокойства. Я хоть и страшно старая, но тем не менее женщина и требую своего права менять решение, и это поможет коротать время.

Да, коротать время, заполненное до отказа одиночеством. Оставалось благодарить Бога, что ей приходилось страдать от этой пустоты в последний раз. Дорогая и любимая Барбара ушла и оставила ее безутешной. Ничто не могло унять или смягчить эту боль, пока они не встретятся в ином мире. Но пока этого не произошло, она будет продолжать наводить порядок.

Сказывалась старая привычка мисс Бригмор.

Глава 10

День выдался теплым. Сестра Бинг проводила своего подопечного до озера, на сегодняшний момент самой дальней точки его прогулок. Это достижение порадовало ее, но женщина предпочла держать свои чувства при себе, ибо настроение капитана в последние дни было далеким от хорошего. Его характер вообще не казался ей уравновешенным. Сестра не питала к капитану особо теплых чувств, поэтому без сожаления оставила мужчину на скамейке у воды и отправилась выполнять другие свои обязанности.

Как ни странно, край озера не внушал Бену страха, хотя к воде вел крутой спуск. Наклонившись, он всматривался в гладь озера. В голове теснились беспокойные мысли. Если бы ему удалось хоть раз пройти сквозь ворота, один единственный раз… этого было бы достаточно. И он бы смог сделать такой шаг, если бы рядом была она. В этом Бен не сомневался. Она бы протолкнула его сквозь них, устав убеждать. В то последнее утро они почти все время спорили.

– Вы научились как следует говорить, и должны также хорошо ходить, – сердилась девушка.

Если бы кто-нибудь другой позволил себе разговаривать с ним подобным образом, Бен сразу же поставил того на место: он уже достаточно окреп, чтобы пресечь любую дерзость и грубость.

Почему она не возвращается? Быть может, скандал подействовать на нее слишком сильно? Но в Хай-Бэнкс-Холле об этом уже забыли. Прежние пациенты уехали, прибыли новые. А персонал больше думал об исковерканных молодых жизнях, требовавших заботы. Их мало занимали разговоры о немолодой паре, покончившей с собой…

– Здравствуй, кузен Бен.

– Здравствуй, Лоренс.

Лоренс сложил свое нескладное тело и устроился на скамейке рядом с Беном.

– Посмотри, кузен Бен, корова.

– Какая замечательная корова.

– Это замечательная корова. Бриг сказала, делай коров, потому что они есть на ферме… где живет Петти.

– Да, Лоренс, на ферме много коров.

– Хороший день, кузен Бен.

– Верно, Лоренс, день хороший.

– Петти не придет с фермы, кузен Бен.

– Кто тебе это сказал? – Бен резко повернулся и испытующе посмотрел в бесстрастное лицо, сиявшее неизменной улыбкой.

– Бриг. Бриг говорит, что она не вернется, кузен Бен. Я сказал, что могу сходить за ней. Я большой, правда? Я уже большой, да, кузен Бен?

– Да, да, ты очень большой, Лоренс. А когда Бриджи сказала, что Петти не придет?

– О-о. – Внимание Лоренса привлекла севшая на пруд утка. Он зачарованно смотрел на скользившую по воде птицу, и веером расходившийся за ней след. – Посмотри, кузен Бен, она плывет, и я могу плавать, вот так. – Он неуклюже замахал руками.

– Да, конечно, ты можешь плавать, Лоренс.

– Бриг говорит, что идти туда далеко. Но я могу сходить за холмы, потому что мне нужна Петти, кузен Бен. Петти хорошая. Моя мама была хорошая.

Бен взглянул в голубые глаза на плоском лице, озаренном печалью и ему стало больнее вдвойне.

– Да, Лоренс, твоя мама была очень хорошая, – мягко сказал он. – Я называл ее тетя Кэти…Мне… нравилась твоя мама, Лоренс.

– Мне нравится Петти, кузен Бен. Я мог бы сходить за ней за холмы, потому что они ее не отпустят.

– Кто не отпустит?

– Они.

– Они?

Лоренс кивнул.

– Бриг сказала: «они». Те, что живут за холмами на ферме, где коровы, и они не разрешат ей уйти. Но я могу пойти…

– Хорошо, хорошо, Лоренс. – Бен взял парня за руку, призывая замолчать. Потом повернулся и посмотрел на озеро.

Если бы он смог пройти через ворота. Он… он постарается сделать это завтра.

Нет, нет, сегодня.

А, может быть, сейчас?

Нет! Он не может идти сейчас, он… он устал.

Смертельная бесконечность вынужденной свободы.

Где он слышал эту фразу? Еще одна мудрость Мерфи? Нет, он сам написал это много лет назад, после того, как увидел безработных у пристани в Ньюкасле. Тогда мысль показалась ему удачной. «Работа – это единственный способ противостоять смертельной бесконечности вынужденной свободы».

Бен как раз ощущал такую смертельную бесконечность, сидя в этом парке, в комнате, в которой, как намекнула бестактная сестра, могло бы уместиться три койки. Но это был его дом, и он имел право на отдельную комнату. Как и дома. Нет, не дома, а в том доме, где вырос. Когда он был еще совсем мальчиком, она отвела ему отдельную комнату, а Джонатану и Гарри разрешила жить вместе.

Но этот дом принадлежит ему, и он может жить в отдельной комнате. Если пожелает, все комнаты будут в его распоряжении.

Смертельная бесконечность вынужденной свободы, Господи, довольно, хватит!

– Что ты сказал, кузен Бен?

– Ничего, Лоренс. – Бен поднялся и окинул взглядом дом. Нет, он не войдет в него, пока не пройдет сквозь ворота. Но и тогда не окажется за холмами.

– Куда ты идешь, кузен Бен?

– Хочу прогуляться, – ответил он, оборачиваясь к Лоренсу. – А ты побудь здесь. Или, нет, иди к Бриджи и скажи ей, что кузен Бен пошел погулять по дороге. Ты запомнишь: погулять по дороге.

– Кузен Бен пошел погулять по дороге. Я скажу ей, кузен Бен.

– Вот и молодец. А теперь иди. – Бен похлопал Лоренса по плечу, слегка подтолкнул и проводил глазами неуклюжую фигуру, спешившую к дому.

«Иди. Ты сказал, что пойдешь, так иди же. – Бен взглянул на ноги. Они словно приросли к земле, как будто их притягивал невидимый магнит. – Черт вас побери», – по очереди выругал он ноги и повернулся к дому, услышав звук заводимого мотора.

Вот оно. Вот решение. Он может проехать ворота, а потом ему останется либо идти вперед, либо повернуть назад. Ступни сдвинулись с места, колени согнулись, он едва не побежал.

Добравшись до заднего двора, Бен отер пот с лица и направился к мужчинам, разгружавшим армейский грузовик.

– Кто водитель?

– Он в кухне пьет чай, сэр. Бен подошел к раскрытой двери.

Сидевший за столом мужчина, одетый в военную форму, быстро поднялся, оставив кружку с чаем.

– Слушаю вас, сэр, – обратился он к Бену.

Бен понял, что мужчина знает, кто он такой, и решил воспользоваться своим положением.

– Когда вы уезжаете?

– Сейчас и едем, сэр. – Он бросил взгляд мимо Бена во двор. – Ребята все выгрузили, значит, сейчас и отправимся.

– Вы меня не подвезете?

– Конечно, сэр, обязательно, – с готовностью откликнулся шофер. И Бен снова почувствовал, что парню известна его история, когда удивление на лице водителя сменилось желанием помочь.

Перед тем, как открыть дверцу машины, Бен вдохнул поглубже. Он поднялся в кабину и словно бросил свое тело на сиденье. По крайней мере так показалось тем, кто за ним наблюдал.

Несколько минут спустя шофер сел за руль. Он развернул машину, и вот они уже миновали дом и двинулись по аллее, все ближе и ближе подъезжая к воротам. Они были раскрыты. Границы между миром усадьбы и внешним миром не существовало.

Проезжая ворота, шофер остановил машину.

Сердце Бена чуть не выскочило из груди. Неужели у него ничего не получится?

– Вы не сказали, куда вас подвести, сэр. Вам надо на станцию?

Он не смог ответить сразу, лишь беззвучно шевелил губами.

– Нет, мне нужно в сторону Алстона, но не так далеко. Я хочу только перебраться через холмы.

– За холмы, сэр? Далековато. – Шофер взглянул на часы. – Мне нужно вернуться через полчаса, но я могу провезти вас половину пути, а дальше, сэр, там пустынная местность… – Он беспокойно облизнул губы. – А вы, сэр, уверены, что вам нужно туда сегодня? – осторожно спросил мужчина.

– Да, да, я уверен, капрал, мне нужно туда именно сегодня. – В голосе Бена отчетливо слышалось: «Не обращайтесь со мной, как со слабоумным».

– Хорошо, сэр, – широко улыбнулся ничуть не обидевшийся шофер. – Сегодня, так сегодня. – И он повел грузовик в сторону холмов.

Они миновали коттедж, Бен смотрел на него во все глаза. Дом показался ему маленьким и совсем заброшенным. Как он будет жить в коттедже, где родилась и росла его мать? Нет, не думать об этом. Надо остановиться на чем-то одном. Он теперь за воротами. Он уже на дороге. Да, но рядом с ним человек и они в кабине грузовика, а что произойдет, когда он останется один?

«Жди, жди, жди», – выстукивало сердце в такт мотору.

Машина взбиралась все выше и выше. Бен рассматривал открывшиеся перед ним просторы. Глубокие долины сменяли вересковые пустоши, те, в свою очередь, переходили в холмы.

– Красиво здесь, сэр.

Бен согласно кивнул.

– Я здесь всего второй раз. Первый раз попал в туман. Господи! До чего же неприятным показалось мне тогда это место. Сейчас другое дело! Вид замечательный, такой простор! Кажется, видно все, до самого конца земли.

До края земли… край земли. «И если буду я бродить в долине теней, я… Ради Бога!…я обращу свой взгляд к холмам. Прекрати, пожалуйста, Бога ради! Я приду любовь моя, приду…» Он снова приближался к краю земли, но в спасительной кабине грузовика и не один. «Я за девой стремился, но мне в руки попала тростинка. Вползший в душу обман, разорвать нам торопится грудь, кровоточащей оставляя рану».

Да, он вместе с Шелли стремился догнать деву. Но неужели его грудь станет кровоточащей, когда он прижмет ее к себе? Мать заставляла его сердце кровоточить, но он бы не терзался из-за этого, если бы она прижала его к своей груди. Спокойно! Перестань! Она ушла, и с ней канули все давние воспоминания. Ты освободился хотя бы от них. Если мать не могла дальше жить ради любимого человека и не была способна подарить хоть немного тепла тому, кто любил ее, кто дал ей ее обожаемых сыновей, как можно было ждать от нее любви к нему, носящему отметину Молленов?

Вид за окном открылся еще шире. Бен крепко зажмурился, чтобы не видеть этого пугающе огромного пространства.

– Сэр, мы почти у вершины. Там есть развалины, я запомнил. В прошлый раз мы там пережидали туман, радуясь, что их нашли. Крыши там почти не осталось. Но зато такой убийственный запах, ни с чем не сравнить.

Они миновали развалины, и через пару миль уже спускались вниз.

В конце долины показалась ферма. Издали она напоминала груду черных камней. Шофер остановил грузовик.

– Куда вам нужно точно, сэр, или просто хотели прокатиться?

– Нет, не прокатиться… Мне нужно вон на ту ферму.

– До нее, думаю, около мили или около того. Вас довезти или вы сойдете здесь, сэр? – Мужчина оставил решение за Беном, но в то же время хотел сказать: «Если вы не против, сэр, я высажу вас здесь. За опоздание мне здорово влетит».

– Я… я дойду пешком. Спасибо вам, вы и так довезли меня далеко.

Бен вышел из машины. Грузовик развернулся и был готов в обратный путь. Из кабины высунулся шофер.

– Сэр, вы доберетесь сами?

– Да, да, спасибо.

Голова исчезла в окне, но через мгновение появилась снова.

– Сэр, а как вы попадете обратно?

Как он попадет обратно?

– Доберусь как-нибудь.

– Сэр, сейчас одиннадцать, – шофер снова взглянул на часы, – у меня сегодня еще один рейс сюда между тремя и четырьмя часами. Я бы мог заехать за вами.

– Спасибо, но… думаю, в этом нет необходимости. Но все равно спасибо за заботу. Хотя, знаете, если я к тому времени не вернусь, заезжайте. Спасибо вам большое.

– Рад служить, сэр. Если вас не будет, я заскочу сюда. До свидания, сэр. – Капрал отсалютовал, и машина запрыгала по камня вверх по склону.

Бен стоял, глядя ей вслед. Ноги его отказывались двигаться.

Он повертел головой по сторонам. «Я один, абсолютно один», – пронеслось у него в мыслях. Край земли начинался прямо у его ног. Кого-либо звать на помощь было бесполезно. Он мог стоять, пока сердце не сдастся в неравной борьбе со страхом, а еще он мог сделать шаг и упасть в пропасть. Выбор – за ним. Он мог надеяться только на себя. Рядом не было ни сестры Петтит, ни сестры Бинг, ни сестры-начальницы, ни доктора, ни отца, ни Бриджи, не было даже такого создания, как Лоренс. Бен упрекнул себя, что снисходительно подумал о Лоренсе. Ведь именно благодаря кузену он рискнул забраться так далеко.

Путешествие в тысячу миль начинается с первого шага.

Бен несколько раз глубоко вздохнул и шагнул за край земли. Но тело его не сковало оцепенение, и он не повалился на дорогу. Ноги продолжали двигаться: левая, правая, все быстрее и быстрее. И вот Бен уже бежал. Один среди открытого пространства. Слезы лились у него из глаз, как переливающаяся через плотину река.

Бен остановился, уткнувшись в каменную стену. Он стоял и не сдерживаясь рыдал. Он был единственным свидетелем того, как ему удалось ступить за край земли. Он не свалился в пропасть и не пополз, задыхаясь в грязи, и его рассудок остался ясным, а не погрузился во мрак безумия. Он был жив.

Спустя некоторое время Бен немного успокоился. Вытер лицо, пригладил волосы и поправил одежду. Затем, вернувшись на дорогу, двинулся вниз по склону к ферме.

Двор показался ему меньше, чем он его помнил. Все стало почему-то меньше: и дом, и постройки, вся ферма как-то съежилась.

Он медленно прошел вперед. Вокруг не было ни души, но из дома доносились громкие голоса. Двери хлева и конюшни были открыты настежь, однако Бен не заметил ни людей, ни скота.

Он подошел к двери кухни и постучал, сердце его снова заколотилось, и новый страх заполнил душу. Но ему никто не открыл.

Бен снова пересек двор и обогнул дом. Голоса стали отчетливее, хотя входная дверь оставалась закрытой.

В самом же доме распахнулась дверь гостиной и вслед за Ханной вышли Констанция, Сара и Джим Уэйт.

– Да, признаю, – почти кричала Ханна, – отец поступил несправедливо, оставив мне ферму, но он это сделал. И вам известны условия, вы можете оставаться здесь до конца жизни, если… если не возникнут разногласия. И тогда я имею право предоставить вам другое жилье. Так сказано в завещании, а оно было составлено не в день его смерти, а три года назад… три года назад! А тебя, дядя Джим, он не упомянул в завещании, потому что все эти годы ты был для него как кость в горле. Ты следил за ним, разносил сплетни и приносил в семью не меньше беспокойства, чем отец. Именно так. – Она ткнула пальцем в его сторону. – Скажу больше, раз уж ты все это начал. Мне все равно, что с тобой будет дальше, дядя Джим, потому что знаю, и отец знал: ты хорошенько нагрел руки на этой ферме. Каждый месяц ты жаловался, что теряются овцы. И где же они нашлись? Не на бойне ли у Рэтклиффа? Нет, ты не был таким уж хитрым, как тебе казалось.

– Не смей так разговаривать с дядей, или я…

– Я буду говорить так, как сочту нужным, мама, потому что в моих словах – правда, и ты это знаешь. И прошу вас всех запомнить: я больше не ребенок и даже не юная девушка. Я была замужем и повидала достаточно, а тебе еще много лет назад тоже не мешало бы познакомиться с другой жизнью.

– Ты это слышала? Нет, ты это слышала? – взывала Сара, обращаясь к Констанции. – И это после всего, что мне пришлось пережить…

– Бога ради, мама, не затягивай снова старую песню! Ты уже достаточно долго прожила с костылем…

– Ханна!

– Хорошо, бабушка, ты можешь возмущаться, только не убеждай меня, будто думала по-другому. Ты прятала свои чувства, потому что тебе был нужен союзник.

– Что это на тебя нашло?

– Я говорю правду, бабушка. В первый раз за свою историю этот дом слышит правдивые слова. Это дом несчастных судеб, потому что в нем ни у кого не было счастливой жизни. Все мы…

– И чья в этом вина, хочу тебя спросить?

– Твоя, бабушка, в первую очередь твоя, потому что именно ты не позволила своему сыну жениться на той женщине, которую он любил. Ты использовала в своих интересах несчастный случай. Вот как мне это представляется.

– Боже! Вот уж не думал, что мне когда-нибудь придется выслушивать подобное. – Джим поднес руку к голове.

– Да, дядя Джим, ты это услышал. И слова правды звучат, наверное, странно, особенно для тебя… И уж раз я начала, то хочу тебя предупредить, дядя Джим, я буду знать все, что здесь происходит. Шпионы есть не только у тебя. И если дела фермы пойдут хуже, тогда, как сказано в завещании…

– Замолчи сейчас же, сию минуту. Господи Боже, ты совсем обнаглела, ты превратилась в бесстыжую девчонку.

– Да, мама, ты верно сказала, я превратилась в бесстыжую девчонку.

– Да, а еще бессовестную. У тебя нет ни стыда ни совести, если ты хочешь вернуться туда… Вся округа будет о тебе говорить, твое имя смешают с грязью… сначала отец, теперь ты, одно блудливое семя.

– Сара! Сара! Успокойся, я тебе сказала, Ханна! – Констанция повернулась к внучке, с лица которой сошла краска, и оно стало белым, как мел. – Да, он оставил тебе ферму, хорошо, но тогда почему ты не хочешь на ней работать. Я с удовольствием поселюсь в другом месте.

Ханна ответила не сразу, а когда заговорила, голос ее дрожал.

– Да, бабушка, ты верна себе: ты готова на все, лишь бы не дать мне туда вернуться.

– Верно, Ханна, все, что угодно, только не это.

– И все потому, что я буду встречаться с Бриджи и ухаживать за теми несчастными или снова стану видеться с капитаном Беншемом, которого мама недавно так великодушно назвала «спятившим ублюдком». Так вот, я возвращаюсь и буду с ним видеться… И вот что я вам скажу. – Она обвела всех взглядом. – Я прошу Бога, чтобы ваши предчувствия вас не обманули. Мне бы хотелось, чтобы он сказал мне: «Ханна, приди ко мне, живи со мной и будь моей». И уверяю вас, что ни минуту не раздумывала бы. Но, будьте спокойны, он и не смотрит на меня. Для него я только сестра, одна из персонала. Только и всего. Но, не боюсь повториться, я очень сожалею, что это так.

На некоторое время воцарилась тишина.

– Не делай этого, Ханна, – нарушила молчание Констанция. – Не делай. Не возвращайся туда.

– Я должна уйти, бабушка. В любом случае не смогла бы жить здесь, да еще вместе с вами. Слишком много всего было сказано, такое не забывается. Но не высказать наболевшее было нельзя. Нарыв зрел годами. Я так вам скажу: дайте мне жить своей жизнью, а сами живите здесь… спокойно.

– О, Ханна, Ханна! – зарыдала Констанция.

– Нет, бабушка, ни к чему слезы, они не помогут. Время слез прошло. Я уже выплакала свои из-за всей этой истории. Когда отец ушел, думала, что тоже не выживу, но жизнь такая цепкая. Я ухожу и буду жить, еще не знаю как, но собираюсь жить…

Повисло тягостное молчание, которое нарушил резкий стук в дверь заставивший всех вздрогнуть. Дверь открыл Джим Уэйт, и все в немом изумлении уставились на стоявшего на пороге мужчину. Его сразу узнали, и не только по светлой пряди в черных волосах, но и по тому выражению в глазах, с каким он смотрел на Ханну.

Ханна еще ни разу в своей жизни не лишалась чувств, но в этот момент ей показалось, что она близка к обмороку. Слишком велико было потрясение. Просто невероятно, что он появился на пороге этого дома и как раз в этот самый момент. Ханна замерла, не в состоянии вымолвить ни слова. Ее словно сковало оцепенение, схожее с тем, в котором находился ее пациент при их первой встрече.

– Ханна, – позвал он, – Ханна.

Девушка, очнувшись, бросилась к нему.

– Бен, Бен, ты все-таки пересилил себя! – кричала она, сжимая его руки.

– Между ними ничего нет! – Голос Сары сорвался на визг. – Так он не обращал на тебя внимания? И она еще заявляет, что говорит правду!

– Я не знала, ничего не знала! – выкрикнула Ханна, оборачиваясь к матери.

– Ты – лгунья, слышишь? Наглая лгунья. И уверена, что тебе поверят? Ты такая же, как твой отец. Я представить себе подобного не могла. Мало мне пришлось пережить, так еще и ее сын заявляется в мой дом. Ее сын и ты… Вон, убирайся, ты, ты…

– Успокойся, Сара, – попробовала урезонить невестку Констанция.

– Послушайте, мистер, – зарычал Джим Уэйт. – Лучше уходите, пока я не…

Он не договорил свою угрозу. Сверкавшие глаза Бена были так же черны, как и волосы, а в голосе, который он услышал, звенел металл.

– Я бы не советовал вам приближаться, – процедил сквозь зубы Бен. – А еще рекомендую попридержать язык.

Они мерили друг друга взглядами, словно готовые сцепиться борцы.

– Из того, что я невольно услышал, могу заключить, что ваше слово здесь ничего не значит. Не забывайте об этом, – сказал Бен. Он не стал добавлять снисходительную фразу «мой милый», но в его тоне она чувствовалась достаточно явственно.

Бен повернулся к Ханне. Девушка смотрела на него широко раскрытыми, блестящими от слез глазами.

– Иди, собирай вещи, – коротко сказал он ей.

Она повернулась и направилась к лестнице.

Сара с несвойственным для нее проворством, бросилась вперед, преграждая дочери путь.

– Ты не посмеешь! Ты пройдешь только через мой труп. Он – сын этой молленовской твари. Это неприлично, мерзко. И ты… ты тоже грязная.

– Сара!.. Сара! – Констанция подошла к ней и оттащила от лестницы. – А ты, если решила, уходи, и побыстрее, – мрачно посоветовала она Ханне.

Девушка поднялась на ступеньку, но, остановившись, оглянулась. Она смотрела на обращенные к ней лица ее родных – все они выражали одну только ненависть.

– Мне ничего не нужно, – сказала она, опустив голову и шагнув назад. – Большинство моих вещей – там. – Ханна подошла к шкафу и достала пальто. Накинув его на плечи, направилась к двери, но злобные выкрики Сары остановили ее.

– Ты будешь до самой смерти жалеть об этом. И если мои молитвы не останутся без ответа, то ты…

– Не надо, не надо, мама, – остановила ее Ханна. – Лучше ничего не говори. Не забывай: как аукнется, так и откликнется. До свидания, бабушка, – попрощалась она с Констанцией.

Женщина промолчала, она стояла, наблюдая как колесо жизни сделало полный оборот. Ее внучка возвращалась в Хай-Бэнкс-Холл с одним из Молленов – одним из Молленов.

Не обращая внимания на убийственный взгляд Джима Уэйта, Ханна прошла мимо него и ступила за порог. Не глядя на Бена, она спустилась с крыльца.

Бок о бок они прошли вдоль дома и через пролом в стене вышли на дорогу. С полмили они молчали, не глядя друг на друга, и вдруг, одновременно остановились.

– Ты долго там стоял? – спросила Ханна и судорожно сглотнула.

– Достаточно.

Она отвела взгляд, но медленно покраснела.

– Самое главное, что ты победил себя.

– Да, – сказал Бен, – я это сделал. – Он взял ее за руку и они, по-прежнему молча, продолжили путь.

В следующий раз пара остановилась там, где шофер совсем недавно высадил Бена.

– Меня подвезли до этого места.

– Ты приехал на автомобиле?

– Нет, на грузовике.

– Но как тебе удалось? Я хочу сказать, что тебя… подтолкнуло?

– Лоренс. Он… он сказал, что придет за тобой, если у меня не получится.

– Лоренс? – мягко улыбнулась Ханна и переспросила. – Лоренс?

– Он скучает по тебе.

– Приятно слышать, – прошептала девушка.

Они пошли дальше, но уже медленнее: дорога становилась все круче. С высокого неба пригревало солнце, воздух был чист и прозрачен. Мир вокруг казался бескрайним и необыкновенно просторным. Их окружало только необъятное пространство и больше ничего. Они немного запыхались и время от времени приостанавливались, чтобы перевести дух, но окончательно остановились только на вершине, напротив разрушенного дома. Там они, наконец, сделали привал.

Пара сидела на полоске травы, за ними лежал в развалинах дом, где был зачат ее отец. Они молча смотрели в огромную чашу долины.

– Ты говорила там, в доме, правду? – спросил Бен, глядя на свои руки, лежавшие на коленях.

– Да, правду, – ответила Ханна, продолжая смотреть вдаль.

– И ты бы согласилась прийти и жить со мной? – Он поднял на нее глаза. – А давно… ты это почувствовала?

– Не могу сказать точно. Мне кажется с самого начала… А ты?

– С тех самых пор, как ты погрузила руки в пустоту и вытащила меня оттуда, но… но я не отчетливо это себе представлял. Мешало отчуждение матери и всякое другое; мне казалось, что все это несерьезно, неглубоко, а потом еще отношения твоего отца с моей матерью. Нет, я не относился к этому серьезно, пока не осознал, что без тебя у меня ничего не получится, что я никогда не пересилю себя. И мне не захотелось идти без тебя дальше.

– Ах, Бен, Бен.

Они обнялись, но не поцеловались, лишь тесно прижались друг к другу, словно их смущала огромная важность, происходящего с ними. Потом вновь заглянули друг другу в глаза.

– Ты понимаешь, что так должно было сложиться у них, если бы им дали шанс? – спросил Бен голосом, казалось, идущим от самого сердца.

Девушка только молча кивнула.

– Ты всегда будешь хотеть меня, Ханна?

– Всегда, Бен.

– Ты должна быть уверена.

– Я уверена.

– Ты нужна мне, Ханна.

– Я люблю тебя, Бен, люблю тебя. О, как я тебя люблю, – она повторяла эти слова, все сильнее прижимая его к себе.

Это было именно то, что ему хотелось услышать. Не самому сказать первому, а чтобы женщина призналась ему: «Я люблю тебя, Бен, я люблю тебя, люблю».

Еще ни одна женщина не говорила ему этих слов.

Бен приник к губам Ханны, вбирая ее в себя, и сразу понял, что наконец, достиг дома, и теперь твердо стоит на земле, у которой нет и никогда не будет края.