Наконец пришел Трофим, что-то бурча себе под нос. От закрытых ставен в комнате сразу потемнело. Мог бы и сам закрыть, но помаленьку вживаюсь в роль. В том, что дует, по большей части сам виноват. Не трогал бы окошки, не дуло бы. Нет, надо посмотреть, что там на улице! Не откроешь, не увидишь. Слюда только свет и пропускает. Сквозняк явно уменьшился.
«Вот на кой ляд перенесли начало года?» – вернулись мысли в привычную колею. Самый период страды, какие, к черту, праздники? Так 1 сентября и не стало им. Неудивительно, что прижился только праздник, сдвинутый на 1 января. Зима, время отдыха, почему бы и не попраздновать! Старый праздник, кстати, отмечали с размахом и без понуканий, да и в XXI веке тоже. Только это называлось проводами зимы. Вот такие выкрутасы.
Потому и мне не хотелось его замечать, а подсознательно отсчитывал, как привык. Хотя если честно, зимой можно обойтись и рождеством, лучше все-таки вернуть его на 1 марта. Все равно ведь отмечают. А все церковь. Борется она, видите ли, с языческими традициями. Со здравым смыслом она борется. И ведь ничего не сделаешь, реальной власти нет.
Завтра Рождество, кстати. Настроение предпраздничное, и, кажется, ничто его не может испортить. Чтобы так стало, очень много пришлось сделать. Перемены, пришедшие со смертью Глинской, пугали, но человек и не к такому привыкает. Вот и я приноровился. Все не так страшно оказалось, как думалось в 1538 году.
– Батюшки-светы! Не иначе, чего приключилось! – перекрестившись, воскликнула Таисия.
– Чего там? Чего молчишь? – это уже я к ней пристал.
М-да, начинаю заборзевать. Сам уже ничего, почитай, и не делаю. Вот и сейчас послал ее посмотреть, чего там во дворе собаки так разбрехались. А за окном тем временем стал раздаваться визг. Видать, животинкам досталось за особую ретивость.
– Там бояре и другие видные люди московские, а воев до края.
– Откуда они здесь? Ты чего несешь? Неужто войной куда собрались? – проговорил я, сорвавшись с места, и устремился к окну.
Народу было и впрямь море. Подозреваю, что сюда, в Коломенское, отродясь столько не захаживало. Из группы бояр вышел один и направился в сторону крыльца. Хм, а в рядах бояр-то единства не наблюдается… Вон как иной раз друг на друга зыркают! Ох, чего это я! Подхватившись, вернулся на свое место. Вовремя: в низкую дверь прошел, скорее, протиснулся, человек невысокого роста, в котором трудно было не узнать князя Василия Шуйского. Круглое его лицо не могло скрыть следы решительности и властности. Тяжеловато было ожидать другого выражения от первого думского боярина, фактически главы думы – ведь именно ему было передано регентство по завещанию Василия III, и только решительные действия Телепнева-Оболенского позволили оттеснить его от власти в тот момент. Молодой князь фактически совершил тогда переворот в пользу Глинской. Но даже его решительности не хватило, чтобы свалить такого гиганта. А трепаться языком Шуйский не любил, предпочитая действовать. Еще вчера, после смерти моей матери, посадил своего молодого недруга в темницу и буквально в несколько часов вернул себе власть.
– Государь, вчера в два часа пополудни матушка твоя скончалось. Неотложные дела государевы требуют твоего возвращения в Москву, сей же час. – поклонившись, проговорил он, держа высоченную боярскую шапку в левой руке.
«Как же так? Я же тут… Блин! Ну почему?» – носились мысли в моей голове, а на лице отразилась растерянность.
Увидев это, няньки мои решили помочь в принятии правильного решения.
– Государь, собираться в путь-дорогу вам пора! – проговорили они хором, упав на колени.
Как будто у меня был выбор! Все, расслабуха кончилась: больше прикрыться было некем. Шуйский же молчал и просто наблюдал за моей реакцией. Недаром его «Немым» прозвали, лишнего слова не скажет. Оно и спокойней так, в опалу попасть не за что. Но из рассказов воевод я знал, что за ним не заржавеет. Когда поляки окружили Смоленск, он перевешал всех заподозренных в сочувствии к ним. Гуманист, одним словом. Может, только поэтому удержали Смоленск в прошедшей войне с Литвой.
Сборы мои были недолгими, но суета в тереме поднялась до потолка. Трусил я страшно. Неизвестность пугала, и только собрав всю свою решимость в кулак, я продолжал двигаться. Лицо мое как будто иголочками кололи. Выражение отрешенности так и застыло на нем.
Дальше все пошло рывками. Такое чувство, что большую часть происходящего просто стерло. Вот высокое крыльцо, на которое мы вышли из терема. А вокруг сотни человек в поклоне, а кто и на коленях. Вот едем в повозке в Москву. И только затемно уже въезжаем в сей город. А вокруг никого знакомого. И нянек, и Венюкова с воинами не было. Все новые вокруг.
Вот таким мне запомнился день 5 апреля 1538 года от Рождества Христова.
– Слушай, Прохор, а чего мы сидим? Давай крепость построим! А может, две или три.
Как бы его ни удивляли мои предложения, но привычки перечить им у него отродясь не было, да так и не появилась. Зато она была у другого человека, который действовал, правда, мягко и ласково, скорее уговорами, но ведь супротив.
– Государь, может, ну его, эти крепости? Сегодня же Сочельник. Праздник-то какой наступает. Пойдемте лучше в церковь, помолимся, – постаралась направить меня на путь истинный Таисия.
Да! Мои няньки вновь при мне. Как ни странно, вернуть тех, к которым уже привык, оказалось несложно. Правда, они тогда были одни из многих, а вот сейчас уже единственные.
Вражда двух родов Шуйских и Бельских, постоянно борющихся за власть, позволяла иметь некоторую самостоятельность – правда, только в своих делах, а в государственные дела ни-ни. Мне, собственно, страной рулить и не хотелось, но без меня ничего формально не делалось. Приходилось подписывать всякие указы, таскаться на приемы. Муть, одним словом.
Не сразу и разобрался в хитросплетениях местной политики. Вроде в думе все бояре, а кто тут кого, тот еще вопросец. Ко всему прочему, вокруг стал крутиться посаженый Глинской, но вновь оказавшийся на свободе князь Иван Бельский. Подозрительный тип, хоть из себя чуть ли не святоша. Да и родственничек его доверия к нему не прибавлял.
Нет, конечно, мир не без уродов, но этот фрукт был тем еще перцем. Ладно бы просто сбег в Литву, ан нет. Масштабная личность оказалась. В смысле губозавертательной машиной обойтись уже было нельзя, минимум комбайн. Он мечтал не только о княжестве Бельском, но даже и о Рязанском, и для возвращения себе этих отчин хлопотал в Литве, Константинополе, Крыму. Ладно бы просто хлопотал, а то ведь и приводил вражеские войска на Русь, но об этом позже.
В общем, князь этот стал крутиться вместе с Михаилом Васильевичем Тучковым, прощупывать почву, так сказать. Советы там всякие мне давать. Я же только глазами хлопал. Ну, откуда мне знать было, поначалу, кто тут чего весит. Не в смысле килограммов, а влияния. Тем более няньки упор делали на Василии Шуйском. Явный протекционизм, не иначе, его люди.
В общем, нашли они себе приключений, когда стали проталкивать в бояре Юрия Михайловича Голицына, А Ивана Ивановича Хабарова – в окольничие. Нет, на их стороне был митрополит Даниил и дьяк Федор Мишурин. Так что они надеялись, что этого хватит. Только думать надо было, против кого пошли. А пошли они супротив Василия и Ивана Васильевича Шуйских. Про Василия хорошо представлял, что он просто так этого не оставит. Про Ивана знал же гораздо меньше, но подозревал, что будет не лучше.
На что же они тогда надеялись? Это, пожалуй, были ярко выраженные бюрократы. Упор они делали на процедурные вопросы, а конкретно – на указы великого князя Московского, то есть меня. Лестно, конечно, но я-то мало понимал во всем этом, точнее, совсем ничего. Думаю, что Шуйские решили это недоразумение с выходом из темницы Бельского исправить.
Бельского снова посадили в неволю, советников его разослали по деревням. Знатные враги Шуйских подверглись только заключению или ссылке, зато горькая участь постигла дьяка Мишурина. Шуйские захватили Мишурина на своем дворе, велели княжатам, боярским детям и дворянам ободрать его, нагого положить на плаху и отрубить голову, без государева приказания.
Возмущение у всех вызывал не факт отсечения головы, а то, что без моего позволения. Странной была эта попытка захвата власти. По мне, совсем не так надо было действовать. Решительно, в первую очередь, нейтрализовав противную сторону. Но это было личное мнение, которое и осталось при мне. Говорю же, какой-то он малахольный, этот Бельский.
Понятно, покочевряжился тогда немного, чисто для проформы. Слегка возмутился казнью Мишурина. Из-за этих моих нескольких слов Василий наградил своего брата довольно злым взглядом. В общем, мой прозрачный намек на моих нянек выполнили мгновенно, так что я решил заткнуться и замять тот инцидент. Вот так Прохор и Таисия снова оказались в моем окружении. Правда, другие няньки никуда не пропали, ну и шут с ними.
– Мя…ууу! – раздался истошный крик кошки из соседней комнаты.
А потом что-то загремело, и кто-то смачно высказался о том, что он думает об этом свете. Света в соседней комнате действительно не было: там все ставни были закрыты. Попадал он туда из нашей комнаты, через немного приоткрытую дверь. А у нас тоже серьезный полумрак. В общем, тьма там была. Голос-то был знакомым. Зуб даю, Михайло Венюкова принесла нелегкая!
Мимо пронеслась перепуганная мурка.
– Мурка, кис-кис… Ну чего ты напугалась? Кис-кис… – попытался остановить я ее.
На призывы она отреагировала и, остановившись, уставилась на меня зелеными глазищами. Постояла так немного и потом, решив что-то про себя, гордой походкой направилась в мою сторону. Наконец она улеглась у меня на коленях и довольно заурчала. Еще бы, ведь ее гладили, а это дело она любила. Появилась она у меня с легкой руки митрополита Даниила.
Вот не думал никогда, что власть – это так муторно. Хоть и можешь приказать все что угодно, но это не факт, что будут исполнять. А как узнать, что будут? Реальная власть у Боярской думы. Кто ее глава, тот и у руля. Я был статистом в этом спектакле. Стоило только проявить хоть малейший интерес, меня тут же пытались отвлечь на что угодно, чтобы и думать забыл.