– Точно, – обрадовался отец Киры. Между мужчинами завязался разговор, женщины суетились вокруг стола.
– Так вот как вы живете здесь! – вздохнула мать Киры.
– Да, хорошо живем. Дружно, спокойно. Ангел-хранитель у нас есть – Степан Андреевич. Он, так сказать, руку на пульсе держит. Но с домом ничего не будет пока, не волнуйтесь.
– Да как же не волноваться, живет дочка в заброшенном доме.
– И что? Он не заброшенный, он на балансе одной уважаемой организации. – Мезенцева улыбнулась, но мать Киры не повеселела.
– Мама, ну, что ты в самом деле?! Твоя дочь – золотая медалистка, студентка отличного вуза. У нее есть работа, она независима материально. У нее есть отличное жилье. Мама, скажи, что не так?! – Кира вдруг обиделась, что мать почти плачет.
Ее слова, видимо, услыхал Волховитов, он прервал разговор с отцом Киры и шумно потребовал, чтобы все сели за стол.
– Право слово, я голодный, Римма меня не покормила! Давайте садиться, славить нашу Киру, пить и есть!
– Давайте, – обрадовалась Кира, а потом спохватилась: – А где Беглова?!
– Сейчас я ее приведу. – Отец вышел из квартиры.
– Забыла, наверное, – вздохнула Мезенцева, – совсем старая, а родственники просто оставили.
– Или заснула, – предположила Кира, – сколько раз я заставала ее спящей на стуле.
Отец Киры и Беглова появились минут через двадцать, когда они вошли в комнату, у всех вырвался возглас изумления. Старуху Беглову нельзя было узнать. Вместо темного платья на ней были белая блузка, синий пиджак и юбка в складку. Воротник блузки украшала брошь в виде бантика. Седые волосы старухи были забраны наверх, из пучка торчали шпильки. Щеки были подрумянены. В руках она держала предмет, похожий на небольшую вазочку на ножке…
– Это тебе, – Беглова вручила вазочку Кире, – это для ручек и карандашей. Старинная. Это мне еще подарили, когда я пошла в первый класс.
– Что вы, это же память… – запротестовала Кира.
– Память. Вот ты ее и сохранишь, – отвечала Беглова. Она с видимым удовольствием заняла место подле Волховитова.
– Вы мне расскажете последние политические и партийные новости? – обратилась она к нему немного кокетливо.
Тот даже не моргнул глазом.
– А вы к какой партии себя относите?
– Мне близок Жириновский, – сказала Беглова, – интересный и говорит правильно.
– По мне, так он просто популист. И вообще, даже не верится, что он готов бежать длинную дистанцию. То есть серьезно участвовать в политической борьбе.
– А вы считаете, у нас такое будет? Вы считаете, что у нас возможна борьба?
– Так и сейчас уже она есть, – отвечал Волховитов, – вон, какие дебаты…
Разговор принял неожиданный оборот – все вдруг стали вспоминать, как голосовали в СССР, как отлынивали или ходили на избирательный участок, чтобы купить пирожков, а сейчас, мол, все спорят, ругаются из-за кандидатов.
– Вот, пожалуйста, и перемены! Разве плохо, – сказал отец Киры, а мать привычно вздохнула.
– Конечно, это не совсем то, чего бы хотелось, но все же лучше, – рассмеялась Мезенцева.
– А мне нравится! – вдруг сказала Кира.
– Кстати, что это мы о политике! Давайте поздравим Киру! – Волховитов встал с бокалом: – Кира! Ты просто молодец, ты так круто поступила с новыми временами и возможностями, что остается только диву даваться! Ты – умница!
– Ой, это вам спасибо и Римме Станиславовне. Если бы не вы, я бы не поступила так, в середине года. И вообще, в этот институт бы не поступила.
– Если бы не было у тебя светлой головы, тогда бы ничего и не случилось, – тут Волховитов обратился к родителям Киры, – мне приятно было помочь вашей дочери. Она заслуживает поддержки и помощи. Она заслуживает самой большой похвалы. Самостоятельная, умная, хочет и умеет учиться. Поздравляю вас с такой дочерью.
– Варит голова, ничего не скажешь. И добрая! – подала голос Беглова. Все подняли бокалы, заговорили разом, Кира смутилась, что-то отвечала, и в этот момент раздался громкий стук.
Все присутствующие замолчали и замерли с поднятыми бокалами.
– Это стучат внизу, в дверь подъезда, – сказала Кира.
– Давайте я спущусь, – сказал Волховитов, – но прежде выпьем все же. За Киру!
Все выпили и стали наперебой давать советы Степану Андреевичу:
– Сразу не открывайте…
– Спросите кто…
– Я с тобой пойду. – Отец Киры в такой ситуации счел возможным перейти на «ты».
Он взял в рот кусочек колбасы и поднялся.
– Только спокойно! – тут же заволновалась мать Киры. – Первый на рожон не лезь!
Мужчины исчезли за дверью, женщины притихли. Послышался говор, потом дверь открылась со скрипом, с хлопком закрылась, раздались шаги на лестнице. Наконец, дверь открылась и на пороге появился Олег Борисович Григорьев. Позади с воинственными лицами стояли отец Киры и Волховитов. Григорьев тщательно вытер ноги, вошел, снял куртку, повесил ее на вешалку и потом только произнес:
– Добрый вечер! Кира, я без приглашения, но ты сама говорила, что будешь отмечать свое поступление. Я набрался смелости и приехал, чтобы подарить тебе эти цветы.
Григорьев протянул Кире букет.
– А‐а‐а‐а, как хорошо… неожиданно… как вы нашли? – проговорила Кира.
– Кира, вы же мне сами рассказывали про ваш заколоченный для маскировки подъезд.
– Точно! – рассмеялась Кира. – А еще мы замок с вами выбирали…
– Пожалуйста, присаживайтесь. – Мезенцева быстро подвинула стул, кинулась на кухню за посудой. Мужчины начали с главного.
– Так, познакомиться успеем, главное, выпить, – произнес отец Киры, налил водки в рюмку и подал ее гостю.
– Благодарю, – чинно отвечал Григорьев, потом повернулся к Кире, – за вас, Кирочка! За ваши успехи. Вы прекрасный сотрудник, прекрасный работник…
– Так вы начальник Киры! – воскликнула Мезенцева. – Она столько о вас рассказывала! И только хорошее.
Григорьев польщенно улыбнулся. Кира хмыкнула. Все разумно этого не заметили. В комнате стало опять шумно, пошли разговоры, гости нахваливали угощение, Волховитов успевал беседовать и с Бегловой о Чечне, и с отцом Киры о разрухе на заводах. Мезенцева с обаятельной улыбкой расспрашивала Григорьева о бизнесе:
– Скажите, а где вы закупаете японский стиральный порошок? Я ведь у вас покупаю, у вас дешевле, чем где-либо. У вас связи? Напрямую покупаете? Или через посредников?
Григорьев улыбался, а потом поворачивался к Кире:
– Кира, где мы берем порошок японский?
Кира отвечала.
Мезенцева интересовалась:
– Мне очень нравится ваш текстиль! Полотенца махровые просто шикарные. А главное, махра не сыпется!
Григорьев поворачивался к Кире:
– Кира, а кто нам махровые возит?
– Петкун. Лужники.
– Вот Петкун, оптовик из Лужников. Кстати, можете у него купить, у него дешевле. Но… если большой опт.
– Куда ж мне опт?! – рассмеялась Мезенцева. – Но вот те зубные щетки я бы купила, побольше. Которые с щетиной разноцветной.
– Кира, а где мы щетки закупаем цветные? – повернулся Григорьев к Кире опять.
– Это через бывший Мосторг. Клепикова.
– Да, через старые связи. На базе, как раньше говорили, – сказал Олег Борисович.
Мезенцева внимательно посмотрела на него и спросила:
– Этим всем Кира занимается? Это надо же, какая память у нее!
– Да, она все помнит! И документы у нее, как в бухгалтерии. Удивительно… – Было видно, что Григорьев немного захмелел, что неудивительно, – сидящий рядом отец Киры подливал ему коньяк.
– Вам просто повезло, – сказала Мезенцева.
– Еще бы, такую девку нашел! И с медалью.
– Когда я слышу про себя и медаль, я себе кажусь породистой борзой, – фыркнула Кира. Все рассмеялись.
– Ты – лошадка, ты очень похожа на лошадку, – неожиданно ласково сказал Григорьев, – и хвостик у тебя, как у лошадки.
Повисло молчание, которое все сразу захотели нарушить, а потому в комнате заговорили все разом. Кира посмотрела на Олега Борисовича. Он виновато улыбался.
1996 год
Кира была в душе, когда Григорьев ей стал что-то объяснять. Олег Борисович говорил громко, с модуляциями, но Заболоцкая его все равно не слышала.
– Ты поняла меня? – спросил он, закончив свою речь. Ответом был шум воды и еле доносившееся женское пение. Григорьев подождал, потом еще раз задал свой вопрос. Пение продолжилось, вода шумела. Григорьев вскочил с дивана, на котором возлежал, и помчался в ванную комнату, он распахнул дверь и рявкнул:
– Ты меня слышишь?
Кира удивленно оглянулась на него, смыла пену с плеча и спокойно ответила:
– Нет, дорогой, вообще не слышу. И главное, даже не догадывалась, что ты со мной будешь разговаривать, когда я здесь.
– Неужели сложно выключить воду на минуту?! – спросил Григорьев, а сам уже забыл про свой гнев. Перед ним была голая Кира.
– Пони, пойдем в постель? – сказал он внезапно.
Кира обернулась:
– Мне же в банк?
– Плевать. – Григорьев протянул к ней руки, потом сделал шаг в ее сторону, его окатило водой.
– Что ты за человек! – рассмеялась Кира. – А главное, зачем ты орешь при каждом удобном случае?!
– Характер такой. Жизнь тяжелая.
– С такой женщиной, как я, твоя жизнь не может быть тяжелой, – сказала Кира, целуя Григорьева и снимая с него тяжелый от воды халат.
– Ох, – только и вымолвил Григорьев.
Через час они сидели в столовой и завтракали. Кира мазала хлеб медом и обдумывала, как же начать весьма сложный разговор. Разговор был о деньгах. О больших деньгах, но откладывать было нельзя – комбинацию, которую она затеяла, можно было завалить, опоздав буквально на полдня. Поэтому она посмотрела на мужчину, словно примериваясь для броска, и в лоб спросила:
– Что у нас там с деньгами? Теми, что на специальном счете? Мне они нужны.
Григорьев уже знал повадки своей любовницы. Поэтому отвечал не сразу. Он не спеша посолил, поперчил желток глазуньи и осторожно отделил белок. С белком он разделался быстро – покромсал вилкой в лапшу и съел. Для желтка он взял ложечку, аккуратно поддел желтую полусферу и целиком отправил ее в рот. Проглотил, зажмурившись. Все это время Кира терпеливо и благоразумно молчала. Наконец, Григорьев закрыл рот и открыл глаза.