Садимся в такси, Белорусский вокзал, и ехать надо к стадиону «Динамо» в институт авиационной и космической медицины. Где конкретно – не знаем. Света в туфельках, и два чемодана у нас. Едем. Я смотрю – десять рублей уже отчет – стоп. Мы вышли, и надо было через парк идти с чемоданами, а Света в этих туфельках – в Германии же было тепло. А тут кругом снег. Зашли на КПП, а она так замерзла, аж плачет. Я снял с нее туфли, надел свои меховые перчатки на ноги.
Позвонил. Приезжает Быковский на автобусе за нами, забирает, и мы едем на центральный аэродром в районе Ходынки – в спортзал. Те, кто приехал раньше, захватили комнаты в бараках, а нам – в спортзал.
В спортзале натянули волейбольную сетку, на нее повесили газеты. С одной стороны Нелюбов с Зиной, с другой стороны – мы. Приехали после шестнадцати часов, все закрыто. Опять приехали поздно, деньги не могу получить. Пришлось обратиться с просьбой к семье Нелюбовых:
– Слушайте, стыдно начинать с этого, деньги есть и денег нет, дайте рублей сто.
Они дали, и уехали мы быстренько на улицу Горького, там где она пересекается с Садовым кольцом. Там магазин колбасы был. Купили мы этой колбасы, хлеба. Господи, наелись…
Так с волейбольной сеткой мы жили где-то полмесяца, наверное. А у нас опять начались занятия – общекосмическая подготовка. Мы занимались в Сокольниках, ходили на лыжах. Занимались там в спортзале. Силовые нагрузки и снятие характеристик с каждого человека. Кто сколько угол держит, кто сколько подтягивается, кто сколько жмет. И обязательно тридцать минут баскетбол, чтобы была разрядка.
Уже ранней весной, мы переехали. Нас расселили по разным местам Москвы. Я жил на Студенческой в общей квартире. У меня комнатка была. А остальные жили на Ленинском проспекте. И в это время в поселке Чкаловский, именовавшемся в открытой печати как поселок Зеленый, для нас строили дом, куда мы в мае месяце переехали. В мае 1960 года. Это в шестнадцати километрах к северо-востоку от Москвы. Параллельно строились два дома в Звездном городке, в двадцати пяти километрах к северо-востоку от Москвы. И эти дома мы заселили только в 1967 году.
Поскольку на космическом корабле космонавт катапультировался на парашюте, отдельно нужно было пройти сложную подготовку по владению парашютом. В мае 1960 года мы все вылетели на парашютную подготовку в город Энгельс. Там большое поле аэродромное, где мы и прыгали. За месяц мы напрыгали порядка пятидесяти прыжков. Это редчайший случай! Получили звание инструкторов парашютно-десантной службы. Уже имея это звание, осенью, когда все отдыхали, мы с Борисом Волыновым поехали работать инструкторами. Беляев, Комаров и Заикин с нами не выполняли программу прыжков, и теперь уже мы их учили.
Весь май мы находились на парашютных прыжках в Энгельсе. Вернулись – переехали все в поселок Чкаловский. Там нам всем дали квартиры. Это поселок, где жили летчики-испытатели.
Нам со Светланой дали однокомнатную квартиру. А вот у Гагарина была двухкомнатная квартира, поскольку он имел уже ребенка. Все, кто с детьми, получили двухкомнатные квартиры. А параллельно строился дом улучшенной комфортности. Там нам дали трехкомнатную квартиру. А Гагарину после полета к двухкомнатной квартире присоединили еще и соседнюю двухкомнатную. У него уже было двое детей.
Так мы пока и жили в Чкаловском и летали на Чкаловском аэродроме. Это совсем рядом. Летали на самолете Ил-14 с хорошим навигационным оборудованием. И ночью занимались вопросами навигации по звездам. Такая практическая работа с секстантом перед иллюминатором. А еще через день ездили в московский планетарий, изучали звездное небо.
«Повышенная шерстистость» и другие испытания
За время занятий я с Гагариным еще более плотно сошелся, мы сидели за одной партой. Слушаем лекции, и вот я помню – лекция. Профессор Хлебников читает нам про большой и малый круг кровообращения. А мы сидим и в морской бой играем. Все вроде бы нормально, я это знал со школы. Первое партийное собрание, выборы секретаря, и на этом партийном собрании вдруг выступает Марс Рафиков и произносит партийную речь:
– Все знаете, зачем мы сюда прибыли, и нам не понятно, как такие люди, как Гагарин и Леонов на этих научных лекциях бессовестным образом играют в морской бой.
Ну, думаю, во влипли, во попали, какие все серьезные. Ладно, бросили играть в морской бой. Его выбрали в партком, нас пожурили.
Стали учиться, каждый день утром выходим на зарядку, смотрим – один раз Рафиков через забор перелазит, где-то ночевал, второй раз. Я его подзываю:
– Ну-ка, иди сюда, если ты еще раз это позволишь, я тебе морду набью.
А он отвечает:
– А я тебя из-за угла кирпичом убью.
И вот тут уже все было понятно, что дальше так и пойдет. Так оно и вышло. Один раз, второй, третий раз – и его исключили из отряда космонавтов за нарушение режима (самовольную отлучку из расположения части).
Да меня самого чуть было не отчислили. Это врачи ЦПК настаивали на отчислении. Когда я проходил обследование в военном госпитале, мне в аттестации записали: «повышенная шерстистость». Врачи говорили:
– Посмотрите на себя! Как мы будем клеить на вас датчики?
Я говорю:
– Это же просто – бритва…
Купил пачку лезвий. Вечером пошел в душевую, и там спереди побрил себя, а Юра Гагарин меня сзади побрил. Прошел комиссию, и никаких вопросов не было, а весной мы поехали на прыжки, и ведущий врач смотрит на меня изумленно:
– Слушай, что-то я не пойму, как ты прошел комиссию? С такой шерстистостью мы же не принимали. Да, у нас был такой парень, очень похож на тебя, рыжий такой… И такой шерстистый… Ну и что? Мы его отчислили.
Я ему говорю:
– А вам не жалко?
– А что же мы будем делать, датчики-то не приклеишь? Только, смотрю, у тебя шерстистость больше, чем у того парня. Как же так? Как ты полетишь к дальним мирам?
С этой шерстистостью еще вот что было. Когда я потом готовился к полету, то нам отливали для каждого персональный ложемент. И раздевался человек догола, ложился в корыто, его заливали гипсом, температура 8–10 градусов. Потому что если бы вода была более теплая, гипс очень быстро твердел. Но даже при такой температуре он тоже быстро твердел, и надо было успеть вытащить человека, а то не успел бы выбраться.
Так что накануне я сказал:
– Слушайте, ребята, или давайте жидким мылом все смазывать, или давайте мы наденем легкий комбинезон из нейлона. Что вы дурака валяете? Ложишься, вначале такой холод, что можно воспаление легких схватить.
Это потом стали гипс другого качества применять, который можно было разбавлять водой температурой 20–22 градуса. Противно, но ничего, это вошло в классику. А тогда я все-таки победил, и стали применять нейлоновые комбинезоны. Но такие ограничения были, они зарубили пару мальчишек, которые очень шерстистые были.
А вот когда помещали в барокамеру, перед тобой находился щиток, а на щитке написана таблица, и красные цифры надо считать увеличивающим порядком, а черные – уменьшением: 1 красный, 49 черных, 2 красных, 48 черных и так далее. Потом на этом фоне включались еще музыка и помехи. И человек, а это очень сложно, должен был все это считать. И не сбиваться. Так они еще включали вспышки разрядные, чтобы в глаза били. А ты должен был продолжать: 2, 48; 3, 47… Проверка на интеллект.
Была практически зима. 15 октября выпал снег на полметра. И мороз – 15 градусов. Мы ходили в унтах, валенках, шубы были длинные… До четырех часов вечера шло обследование, а после четырех мы были свободны. На обследовании нас в центрифуге крутили, перегрузка головы – пятерка, шестерка, семерка, восьмерка… На восьмерке потерял сознание – нормально. Дальше – опять барокамера. 5000, 14000… Однажды нас четверых посадили, и мы начали орать песни. И пульс стал выше. Но мы хоть отвлеклись и очень хорошо прошли это исследование.
Большая нагрузка с записью кардиограммы на бегущей дорожке. Энцефалограмма. Электроэнцефалограмма. Определяли, затуманены мозги или не затуманены. Как альфа-ритм. У людей, склонных к эпилепсии, в альфа-ритме появляются другие частоты. Это на фоне общих нагрузок. И центрифуга, какую мы в полку, конечно, никогда не проходили… Короче, постоянные исследования под нагрузкой и сердечно-сосудистой системы, и всего, что только можно было придумать.
А еще – воздействие термокамеры. Плюс были отдельно исследования в камере тишины, где поменяют время, ты даже не знаешь. И смотрят, как человек реагирует. Смотрели компенсаторные возможности, как быстро человек может адаптироваться. И так каждый день – с утра и до шестнадцати часов. Потом – отдых, до ужина мы ходили по парку, рассуждали, спорили, что-то друг другу рассказывали.
Первая встреча с Королевым
Осенью 1960 года, в октябре, имела место встреча с «Главным». С «СП». Его больше никак не называли. Она состоялась в помещении Института авиационной и космической медицины. Это бывшая гостиница «Мавритания», где разворачивались события романа Льва Толстого «Воскресение». Это рядом с «Динамо». Из ресторана был сделан конференц-зал. Собрали нас всех, мы еще в форме были.
Приехал Сергей Павлович на «ЗИС-110». На нем были серое пальто и шляпа. Низко посаженая голова, глаза карие, колючие. Когда он зашел, нас увидел, так лучики доброты пробежали. Видно было, что мы понравились ему.
– Садитесь, орёлики.
Перед ним большой лист, на котором было написано, кто, что, как.
– Я хочу с вами поговорить, познакомиться поближе.
И он начал по порядку – Аникеев, встает Аникеев. Капитан Аникеев Иван Николаевич. Рассказывает про себя. Хорошо, спасибо. Быковский… Волынов… Дальше идет Гагарин. Встал Гагарин. Он на него смотрит. Видно было, что о нем он уже что-то слышал. Аникеев его так не заинтересовал с Быковским, как Гагарин. И у них началась беседа очень заинтересованная: как матушка, как отец, как что… Он с такой добротой, с улыбкой какой-то начал с ним говорить. Сергей Павлович, кажется, даже забыл, что есть еще остальные, а потом вдруг спохватился: