– Ладно, хорошо, садитесь…
И так со всеми. А еще он рассказал, что на следующий год мы начинаем работать. Имейте в виду, сказал, что космический корабль уже испытан, проходит наземные испытания. Вы его скоро увидите. А потом встал и ушел. Мы его проводили на улице. А я подошел к Гагарину и говорю:
– Юр, ты знаешь, по-моему, выбор сделан.
А он рассмеялся:
– Да брось ты, это тебе показалось…
Через день Сергей Павлович проводил так называемое техруководство, и он поделился впечатлениями. Вчера встречался с орёликами, и ему понравились ребята. До чего же толковые! Летают на всех самолетах, в любых условиях, молодые, энергичные… Сказал, что ему самому захотелось быть рядом с нами. Но один мне особенно понравился… Такой вот, с открытым лицом, без хитринки, голубые глаза, улыбающееся лицо…
Так вот, к тому времени у него уже имелись мнения о каждом из нас.
Автомобильная авария
В конце 1960 года, 27 декабря, мы после отпуска возвращались домой. Мы уже ожидали нашего первого ребенка…
Благополучно прилетели из Калининграда во Внуково, а затем на такси «Победа следовали домой до Чкаловска. 26 декабря, был сильный дождь, ночью мороз –5–7 и выпал снег. На Пехре-Покровском поворот, я предупреждаю водителя – слушай, здесь будет поворот. Отвечает: «Я здесь в Чкаловском летал, я здесь все знаю». Ладно. А там поворот под шестьдесят градусов. И он сбивает ограничительный столб, и с высоты метра три мы вылетаем на озеро… А уже был ледок. Хорошо, что машина встала, а не перевернулась. Хорошо, что уже лед был сантиметра два-три… Машина стала с креном, а потом лед проломился. Света сзади сидела. «Леша, где мы?» Я говорю: «В озере». А вода уже заполняет машину…
Вечер. Уже было темно. Я выбил головой стекло, у меня порезы были в нижней части лица, подбородок, шея и рука были порезаны, через лобовое стекло я вылез на капот. Стекло было не триплекс, обычное стекло, и все разлетелось. Вода заливала машину, кто-то открыл заднюю дверь и подал руку Светлане. Она уже была по грудь в воде. Ее цигейковая шуба намокла, сковывала движения, и требовала больших усилий в воде встать на подножку машины. При столкновении со столбом чемоданом, который лежал за спинкой сиденья, Свету ударило по голове. Рассечена была правая надбровная дуга, обильное кровотечение заливало лицо. Моя белая рубашка была залита кровью от порезов. Картина была очень неприглядная. Это хорошо, что у машины горбом крыша – как в мешке, остался воздух. Там неглубоко было, но достаточно, чтобы утонуть. Если бы мы перевернулись, то была бы крышка. Спасать там было некому.
Подъехал заместитель коменданта Чкаловского аэродрома на «УАЗике». Он меня знал.
– Куда?
– До Чкаловской довезите, до госпиталя…
Мы сели в «УАЗик», приехали в госпиталь, и обработали нас перекисью водорода. У меня белая рубашка с галстуком – все в крови, у Светы – ушибы. Перепугалась она тогда очень сильно…
А чемоданы… Я с шестого класса занимался фотографией. И у меня был чемодан фотографий. Все это промокло. Фотографии жалко, слиплось все, а такие документы были… Пришли мы к себе, а ключи оставляли у соседей, у Волыновых. Я постучался, Тамара Волынова открыла верь, увидела и закрыла, испугалась. Я же начал уговаривать:
– Тамара, дай ключи, это мы, Леоновы.
– Что такое?
Пришел Борис, помог, затащили чемоданы. А те пруды потом стали называть Леоновскими прудами. Уже сколько лет прошло, а их все так и называют.
Первый конфликт в коллективе
После встречи с Королевым нам спланировали посещение консукторского бюро завода. Указание: быть всем в гражданке. А у нас какая гражданка? Мы же все военные. Но, говорят, нас не пустят в военном на завод. Один день нам дали. Мы стали искать себе гражданскую одежду. Если костюмы еще у кого-то были, то шапок не было ни у кого. Все, конечно, купили пальто. В то время привезли цвета терракота пальто австрийские, красивые такие пальто. Ясно, что мы хапанули. Вышли из автобуса, опять в униформе – все в одинаковых пальто.
Королев еще потом удивлялся – кто вас так одел?
На заводе мы надели халаты и пошли в цех. Там нам показали ракеты, корабли, и началась уже работа на заводе на живых кораблях…
А теперь – еще раз о Гагарине. Я совсем недавно нашел у К. Э. Циолковского очень интересную записочку, о которой мало кто знает. Он писал: «Я свободно представляю первого человека, преодолевшего земное притяжение и полетевшего в межпланетное пространство. И я могу без труда обрисовать его. Он русский, гражданин Советского Союза, по профессии, скорее всего, летчик. У него отвага умная, лишенная духовного безрассудства. Представляю его открытое русское лицо, голубые глаза сокола». Циолковский это написал в 1935 году. За двадцать шесть лет до полета Гагарина! Тогда Юрию и года не было… Точно знаю, что, когда Юрия выбрали, сей документ известен не был. Очень интересное провидение.
Но именно таким был Юрий Гагарин 4 октября 1959 года, когда я его впервые увидел. Наши впечатления с Циолковским очень совпали. Но то, что Циолковский говорил, об этом никто не знал. И что было делать? Надо лететь, но корабль один, тренажер один… Все двадцать человек готовиться не могут. И тогда совершенно гениально Сергей Павлович разделил: в первую группу вошли те, кто ниже 170 сантиметров, а остальных на второй план задвинули. У меня было 174 сантиметра, я из этой игры выскочил, но инструктором на корабле «Восток» вместе с Пашей Беляевым и Володей Комаровым остался – это очень помогло в подготовке. А в первую группу вошли Гагарин, Титов, Николаев, Попович, Быковский… Кто еще? Еще Анатолий Карташов был. Их шестеро было. А мы составили академическую группу. Я был старшим этой группы. То есть первая группа стала заниматься чисто подготовкой к полетам (шесть человек), а вторая, помимо подготовки, еще начала заниматься в академии Жуковского.
Инструкторов не было. Из нас самих их выбрали, мы сами стали инструкторами. Володя Комаров, Паша Беляев, Варламов и я стали инструкторами на корабле «Восток». Для меня это очень важно было, я хорошо знал корабль. Не макет, а уже корабль… Он стоял на заводе космической техники в нынешнем Королеве. А первый тренажер был в Жуковском. Его спроектировали в летно-испытательном Институте министерства авиационной промышленности.
Первым, как я уже говорил, ушел Анатолий Карташов. Многие его сослуживцы полагали, что ему помешали чрезмерно строгие требования к кандидатам – в последующих наборах таких сверхнагрузок уже не было, и Толя вполне мог бы претендовать на космический полет. Но в апреле 1961 года, за несколько дней до полета Гагарина, Карташова отчислили.
После Гагарина стал готовиться к полету Герман Титов. И тут у нас возник первый конфликт в коллективе. Ни с того ни с сего вдруг появился Григорий Нелюбов… По программе идет Титов, дальше – Николаев, Попович… И почему-то возник Нелюбов, хотя он даже не входил в эту первую шестерку.
А Юрий Гагарин тогда был везде приглашенным, и везде он вел себя абсолютно адекватно. Он улыбался, он радовался, он рассказывал обо всем, как что из космоса выглядит. И Нелюбов тогда начал заниматься спекуляциями всякими… Потом, когда я уже стал начальником первого управления, мне попалась в документах записочка, в которой было написано: «Я, Нелюбов Григорий Григорьевич, согласен сотрудничать – заниматься информативной деятельностью». Его подцепили на крючок, и он начал работать, быстро продвигаясь через товарищей. Он уже собирался перешагнуть готовящихся к полету Николаева и Поповича.
Он пошел уже по головам. Когда мы жили на центральном аэродроме, нам дали какие-то квартиры на Ленинском проспекте. У кого дети были – дали однокомнатные квартиры. А поскольку я и он были бездетные, мы жили в спортзале, и нам сказали: вот есть однокомнатная квартира на Ленинском проспекте и еще есть одна на Студенческой улице комната, в коммуналке. Я говорю ему: Гриш, давай потянем жребий, кому что достанется. Хорошо, потянем. Пошли на обед, после обеда я захожу в штаб, а где Нелюбов? А зачем он тебе? Я говорю, надо определиться – кому что… А мы, говорят, уже определились. Как это так? Да он пришел и сказал, что Леонов согласен. Но, простите, я никаких согласий не давал. Поймал его потом:
– Ну, Гриша, иди сюда, ты чего?
– А че? Хочешь жить – умей вертеться.
Я – ему:
– Хорошо, ты довертишься…
После полета Юрия Гагарина мы поехали отдыхать все в Сочи. Без жен, без детей… Как положено в армии. Мы там стоим, играем в бильярд. Нелюбов заходит:
– Дай кий, а то по морде дам.
– Гриш, ты что, с ума сошел что ли?
– Дай!
И мы выбросили его в окно. Он побежал: «Я вам покажу, вы еще узнаете!» Мы смотрим, ноги у него целы, все нормально. Я подхожу к Гагарину, а Юра уже был командиром отряда космонавтов, и рассказал об инцинденте: вот так и так, произошел такой случай, сейчас прибежит жаловаться, что мы его искалечили…
И тогда на собрании отряда постановили отчислить Нелюбова. Но его не отчисляют… Его, наоборот, суют вперед. Я тогда еще подумал, в конце-то концов, в чем же дело? Он, проходя вращение на центрифуге, теряет сознание раз, а его держат… Теряет сознание два, три, а его держат… Но потом стало понятно, почему… Кое-кому он уже был свой человек… Осведомитель…
В 1963 году произошел случай, связанный с нарушением режима. В субботу, после рабочего дня, ребята пошли в буфет на станцию Чкаловская и там засели. Выпили и сцепились с военным комендантом. Комендант не был настроен давать делу ход и готов был уладить конфликт. И комендант пришел, хороший был летчик-испытатель, списанный, награжден боевыми орденами, боевой летчик. Он попросил, зная кто это:
– Ребята, уходите отсюда, сейчас будут идти люди, вам это надо?
А Гриша ему отвечает: да пошел ты отсюда туда-то и туда-то…
– Хорошо, – говорит комендант, – я жду до девяти ваших извинений, а завтра в девять я буду докладывать наверх, в штаб ВВС…
Я был заместителем, а Паша Попович был секретарем партийной организации. Но Паша готовился к полету, а партийной работой я занимался. Я Нелюбову лично говорю: