Тихо… Мы смотрим: как ни в чем не бывало в иллюминаторе Земной шар вращается… Я, признаюсь, смалодушничал. «Господи, – подумал, – где-то там дочка сейчас бегает, семья ждет: им невдомек, что тут у нас такая драма». А я-то понимаю, что системы жизнеобеспечения корабля только на три дня рассчитаны, а орбита, на которую его забросили (почти пятьсот километров) – на три года. В 1968 году на Землю вернемся – и нормально… Такая вот идиотская мысль пришла.
Короче, мы получили команду – пора домой. Я все уложил, как положено, включили систему спуска, корабль вздрогнул… Он должен был успокоиться, а он не успокоился… Как-то вращается странно, но включать двигатель нельзя. Я потом каждому объяснял, как ведет себя корабль, когда включается автоматическая система спуска, и если, допустим, за пять минут до включения двигателя корабль неустойчив, смело вырубай программу. Значит – она не пошла. Переходи на обычную систему. Выключай и иди на ручную ориентацию.
Идем. Земля получила ошибочно сигнал, что двигатель сработал. Мы пролетаем над Крымом, и Паша докладывает:
– Где сели? Мы нигде не сели, мы над вами.
– Почему над нами?
– Система не работает. Разрешите нам выполнять ручной режим…
В этой сложной ситуации на связь вышел Юра Гагарин:
– Алмазы (это были наши позывные), я Кедр, вам разрешается ручной спуск…
А мы уже уходили в тень Земли, и дали добро, что мы все поняли. А они нас уже не слышали… Поняли или не поняли?
На земле, еще до полета, я по собственной инициативе на большой физической карте нанес ветки с помощью лекала, на каждой ветке поставил точку включения двигателя и точку посадки. То есть все это уже было сделано. Потом я это все сфотографировал. Вот кто меня заставлял это делать? А я это сделал, сказал, что у нас уже все готово, мы передаем включение двигателя тогда-то, место посадки тогда-то. Они проверили – другого не может быть.
Ну, мы пришли в заданный тридцатый градус, включили двигатель, но мы понимали, что у нас поменялись главные оси корабля… Система ориентации слева… Мы управляем кораблем, а смотрим влево. Это как ехать на машине по гоночной трассе, а смотреть в левое стекло. То есть мы в голове должны на девяносто градусов считать… Что делать? Я вылез из своего кресла, залез в место, где лежала автономная система жизнеобеспечения, там лежу. Паша лег поперек меня и начал управлять кораблем. Я его держу, чтобы он не всплывал…
Я должен был поставить «Глобус» на место посадки после выключения двигателя. Это электронно-механический прибор по определению координат и прочих параметров полета в автоматическом режиме, и его надо было после того, как двигатель отработает, перебросить на место посадки. И выключить. Тогда бы мы точно имели координаты посадки. Я этого не сделал. Приборно-агрегатный отсек отстрелился от пиропатронов, поэтому место посадки было ошибочным на плюс 10 минут. Умно сделано. Если ошибется человек, не туда сориентирует, то корабль не должен отстреливать приборно-агрегатный отсек, чтобы не погибнуть.
Я лежу и думаю, ну где мы? Три дня можем пожить, а корабль через три года вернется… На земле никто ничего не знает… И в то же время смотрим, пылиночки так оседают, оседают, оседают. «Паша! Домой идем!» А уже была мысль, что мы ошиблись в ориентации…
Перегрузка растет, достигает 10 g (то есть с 80 килограммов мой вес до 800 вырос), а мы друг друга по плечу хлопаем: нам это было приятно! Когда уже сели, Беляев мне сказал:
– Ну-ка, навигатор, посмотри, где мы находимся?
Электронно-механическая система «Глобус» через десять минут после разделения сама выключилась, поэтому погрешность оказалась огромной. Я так прикинул:
– Слушай, мы где-то между Обью и Енисеем…
Паша спросил:
– А что это значит?
– Ну, если месяца через три за нами на собаках приедут, здорово будет. Я эти места знаю.
Две ночи в глухой тайге
Короче, мы не там приземлились. Но это пустяк… К подобным нештатным ситуациям нас готовили, вероятность отказа автоматики при посадке всегда была высокой, и мы знали, что делать в таких случаях. Другой вопрос, что управление кораблем было смещено на девяносто градусов, мы сидели поперек главной оси.
В результате приземлились мы в непроходимом лесу. Потом оказалось, что «Восход-2» совершил посадку в нерасчетном районе в ста восьмидесяти километрах севернее Перми. В сообщении ТАСС это назвали посадкой в «запасном районе», который на самом деле являлся глухой пермской тайгой.
Потом только, когда мы люк открыли и лес увидели, дошло: «Нет, на какие-то три тысячи километров ошибся». Не удивительно, ведь из-за отказа автоматической системы посадки мы впервые все в ручном режиме делали…
Паша из корабля выскочил и в рыхлый снег провалился по плечи – одна голова торчала. Я за ним. Тишина такая стояла… Антенну быстренько развернули, радиостанцию включили и ключом (тогда еще ключ телеграфный был) я передавать начал: ти-та-та, та-та-та, ти-та-та, та-та-та… На самую большую дальность. Как потом выяснилось, приняли нас Бохумская обсерватория под Дюссельдорфом, Алма-Ата и Петропавловск-Камчатский, а Пермь, Свердловск, Москва – вроде рядом, но не услышали. Так мы вошли в ночь…
Передали свои позывные, а тем временем началась вьюга. Мы вернулись в остывший корабль, чувствуем, что потихоньку замерзаем: снаружи-то градусов двадцать пять мороза.
Пурга, солнца нет. Невозможно определить, в какой точке мы находимся.
К этому времени над нами уже Ан-12 прошел, слышим – мотор гудит.
– Паша, – говорю, – по-моему, все-таки нас засекли.
Это Володя Коваленок летал, тоже впоследствии космонавт. Это он определил, где мы находимся. Потом самолет улетел, а мы остались. Двигаться по рыхлому снегу невозможно было, а перед этим я еще секстант достал, место замерил, где мы находились, но через 20 минут солнце спряталось. Мне бы еще на второе измерение хотя бы минут двадцать, тогда бы наши координаты знал (ну, с ошибкой, может, километров в пятьдесят), а так мог точно сказать только, что мы в Северном полушарии.
Когда пурга началась, мы в корабль вернулись: Беляев с краю лежал, а я внутри. При посадке мы так разогрелись, что я даже перчатки на снегу оставил, а тут продрог до костей.
– Паша, – говорю, – я замерзаю.
Вылезли… За сутки шесть килограммов влаги я потерял, в скафандре воды до колен – слышно было, как она хлюпает. И вот догола мы разделись, белье выжали… Только надевать начали, а на морозе оно смерзлось. Так что теплее от этого не стало.
А мороз – 25 градусов. «Ну, Паша, п…ц космосу!» – сказал я, забыв, что включена рация, и нас может слышать много народа. Позже, на пресс-конференции, один иностранный журналист попытался выяснить значение брошенного мною словечка. Под хохот присутствующих я объяснил, что это означает успешное завершение важного дела…
Ну а мы, чтобы не умереть от холода, распороли оболочку скафандров, спороли экранно-вакуумную изоляцию, жесткую часть скафандра бросили под ноги, еще и стропами обмотались, чтобы удержать тепло. Выглядели, конечно, премиленько. Но в таком виде можно было хотя бы двигаться и собирать сухостой для костра.
Жесткую часть скафандра бросили – она у нас площадкой служила, а остальное на себя надели. И вот сидим в корабле, греемся, а ночью гул слышим. Ил-14 пришел и над нами барражировать начал – летал часа полтора. Как нам потом объяснили, местные жители наговорили поисковикам, что зона мартовских волков в тех местах, и посоветовали их шумом отпугивать. Не знаю, так это или нет, но что людей там никогда не было – это точно.
Из съестного одна туба с кофе у нас оставалась.
– Паша, – говорю, – давай выпьем.
А он в ответ:
– Нет, сначала подогреем.
Сунули ее в костер и задумались: никого еще нет, сколько ждать – неизвестно, а в это время она как шарахнет и, словно ракета, вверх улетела. Мы потом долго друг друга подкалывали: «Ну что, горячего кофейку попил?»
Утром нам с вертолетов (видимо, из Казахастана они подоспели – тут-то соответствующей группировки не было) одежду сбрасывать стали. Меховая куртка и брюки на деревьях зависли. Бутылку коньяка кинули – она разбилась, термос – та же история, но хлеб, сухари, сыр, колбаса попали по назначению… Надо было те сухари из столовой видеть – даже надкушенные попадались (вот как насушили, так и отдали), а колбасы кусок такой и довесочек – строго по норме.
К обеду второго дня ребята на лыжах пришли – их в девяти километрах с «вертушки» высадили. Пока они к нам пробивались, я все время стрелял: в тайге было пасмурно, по солнцу направление не определишь. Потом вертолет зашел, и в люльке к нам Георгий Лыгин из НПО «Энергия» спустился – его уже, к сожалению, нет…
Полет на «Восходе-2», я считаю, короткий был, поэтому перед стартом я продукты из НЗ выбросил, вместо них патроны засыпал, и, как оказалось, правильно сделал. Там еще снасти были – рыбу ловить. Смешно, где я в заснеженной тайге буду рыбачить? А вот патроны нам пригодились, мы все время сигналили.
Когда десант пришел, ребята быстренько небольшой бревенчатый домик нам построили. Бросили туда матрасы, одеяла. С вертолета котел больше метра в диаметре бросили, на костер его поставили, снегу набросали, и там мы потом долго отогревались. Прекрасная картина: среди тайги два человека в котле сидят?
На третьи сутки на лыжах девять километров прошли. А там нас уже вертолет ждал – мелколесье вырубили, площадку сделали, оттуда на Пермский аэродром и на «Байконур» направились.
До вертолета мы добрались 21 марта – по прокатанной лыжне, с помощью сопровождающих…
Получается, эвакуировали нас только на третьи сутки, а в это время советские газеты бодро рапортовали, что экипаж корабля уже давно отдыхает на даче обкома партии…
После возвращения
Прилетели мы на космодром, а там температура +20 °C. И вот мы в унтах, шапках полярных и куртках идем, а все вокруг в рубашках, детишки в галстуках пионерских встречают. Толпа с комиссией шла, шла, а когда нас увидели – остановились.