поговорим по теории. Я удивляюсь: по какой теории? Ну как? Что ты читал? Оказывается, такой учебник был «Чертежи машиностроения», а я его и не видел даже. А как же ты чертил? Ну, чертил… Я знаю, как сделать сечение, как сделать графику, как подписывать…
– Я тебе, – говорит преподаватель, – сейчас «трояк» закатаю…
Видит, что я-то в этом соображаю, а ему обидно, что я не знаю его науки. Я все забрал. Через неделю прихожу – вот я, примите, пожалуйста.
– Ну, давай поговорим, что читал?
– «Чертежи машиностроения», ваш учебник.
– И что ты там прочитал?
– ГОСТы прочитал, сечение прочитал…
– Ну, ладно, только не хочется тебе ставить «четыре».
Я говорю:
– Да мне все равно.
– Как это – все равно? Посмотри, какие чертежи ты мне подал, это же чертежи конструктора.
– Но я же не могу выпрашивать…
– Ладно, «пять» поставлю.
Вот и хорошо. Но с математикой так было тяжело, до сих пор вспоминаю. Был у нас такой преподаватель Петр Иванович Швейкин – жестокий… Как он нас мордовал! А химию преподавал профессор, генерал, ученик Менделеева… Там химическая лаборатория, а в ней перегородка, а за ней лаборанты все приготавливают. Мы зашли в лабораторию, а Жора Шонин громко так говорит: хороший старикан, что-то нам говорит, говорит, а мы ни в зуб ногой. И вдруг он выходит:
– Молодые люди, нам надо выяснить отношения. Так не пойдет. Я сегодня обращаюсь к начальнику академии и буду просить увеличения курса вам, чтобы каждый день я имел право на беглые опрос, на пятнадцать минут.
Все… Дочирикались…
– Да, а сейчас, пожалуйста, закон кратных отношений Дальтона…
И началось! Шонин… Садись двойка… Хрунов… Садись двойка… Капитан Леонов… Я выхожу… А я прочитал и помню закон кратных отношений… Если два элемента образуют друг с другом более одного соединения… Я пишу – один, два, три… Ну, и что? Вот такое мучение… А профессор говорит: стирай единицу. Стер. Стирай тройку. Стер. Вот это твоя оценка. Двойка. Стыдно, страшно. И он начал каждый день каждую лекцию с того, что вызывал нас к доске, делил доску на три части, и мы что-то писали там.
Страшно было, просто страшно… А тут еще очень много времени уходило на космическую подготовку, мне вообще не до академии было. Уже после полета я вернулся в академию, и меня встретил Сергей Михайлович Белоцерковский – доктор наук, профессор, начальник кафедры аэродинамики. Я у него слыл очень хорошим студентом и графиком хорошим. Он был у меня научным руководителем и у Юры Гагарина тоже был научным руководителем. И он меня определил в женскую группу, и я стал с ними заниматься, ведь ребята ушли далеко вперед. Я с ними позанимался полгода, а потом взмолил:
– Не хочу я с ними, Сергей Михайлович, что хотите делайте… Я брошу академию, но не буду с ними учиться…
По материаловедению мне «четыре» поставили. А все получили «пятерки», то есть я – отстающий. Потом мне за курсовую работу поставили «пять» за анализ, я там точно угадал, сколько процентов углерода… И я говорю: дайте мне возможность пользоваться лабораторией, я буду один приходить. И я так разогнался… Последний экзамен по электронике и радиотехнике… Профессор Овчинников… Я выучил, иду на экзамен. А до этого сидел всю ночь, пил кофе, чтобы не заснуть. Приехал в академию. Комиссия – семь человек. Взял билет. Сижу… Ничего не могу в таком состоянии… Не могу сосредоточиться, у меня руки дрожат, столько кофе никогда не пил… И я говорю:
– Николай Иванович, я учил по вашему учебнику вот это.
– Ну, давай…
И начинает… Теория тока… вынужденные колебания… Четыре с половиной часа! В сосаве комиссии была начальник лаборатории, женщина, и она взмолилась:
– Николай Иванович, да хватит уже!
А он:
– Ну вот, давай еще вот один вопрос, и я тебе заслуженно ставлю пять, а сейчас пока четыре.
Я говорю:
– Николай Иванович, не надо мне пять, не надо.
Хорошо, поставили мне «четверку». Еду довольный по Большому каменном мосту, смотрю, стоит троллейбус, а у троллейбуса оторванный бампер, а перед троллейбусом стоит «Волга», а в ней Николай Овчинников, профессор. Я подхожу в форме:
– Здравствуйте. В чем дело?
Очень строго, а поэтому убедительно:
– Разрешите, это мой подчиненный. Давайте, я его заберу.
Водитель троллейбуса кричит:
– Что такое? Он мне бампер оторвал.
– Сколько это стоит?
– Двадцать пять рублей!
А уже права отобрали. Я достаю двадцать пять рублей. На тебе деньги… Не надо…
Я думаю: какие ребята вы мелкие, жутко. Я говорю: отпустите, я – командир, под мое поручительство, это последний раз, он будет правильно обгонять троллейбусы. Отпустили. Николай Иванович: спасибо. А я думаю: наверное, вот сейчас «пятерку» бы поставил…
В 1968 году я защитил диплом. В январе месяце. Юрию Гагарину предложили должность начальника Центра подготовки космонавтов. Люди поняли, что он созрел, а он поставил условие – я должен окончить академию, и я должен восстановить летные навыки. После этого я буду командовать людьми летающими. Хорошо. Это все стало выполняться. Юра защитил диплом с отличием. Зачислили его в адъюнктуру. Меня тоже зачислили в адъюнктуру.
А в последний семестр мы готовили дипломный проект. Это был коллективный дипломный проект – космический корабль многоразового использования. Прототип «Шаттла», «Бурана», но за десять лет до того, как они появились. Научным руководителем был Сергей Михайлович Белоцерковский. В результате было двенадцать томов исследования, были конкретные предложения. И мы, мальчишки, писали в Политбюро письма, мол, считаем необходимым приступить к отработке новой системы, крылатой машины, которая сочетала бы функции космического корабля и самолета. Графика, идеи разгона, посадки – все было сделано.
Тогда был министр обороны Гречко Андрей Антонович, он наложил резолюцию – фантазия. Таким образом это все попало в корзину. Но остались документы, остались дипломные работы, целые исследования… И вот наступил момент, когда американцы запустили что-то. Тогда вызывают нас: простите, а как же такое получилось? А мы отвечаем: ну как же, мы вон еще когда провели серьезные исследования, вышли с предложением, и что мы получили?
Помню, Леонид Ильич Брежнев тогда высказал сое мнение:
– Гречко… Кто он такой? Он же кавалерист, что он в этом соображал? И этот кавалерист зарубил проект…
Когда американцы засуетились, мы тоже засуетились со своим «Бураном».
Глава девятаяГибель Юрия Гагарина
Сергей Павлович Королев умер 14 января 1966 года, а Юрия Гагарина не стало 27 марта 1968 года. Вот уже более сорока лет 9 марта, в день его рождения, я отовсюду в город Гагарин людей привлекаю – три дня идет конференция, и каждый год все новые и новые интересные открытия в жизни Юрия происходят. Мы по блесточкам штрихи к Юриному портрету собираем, и гагаринский характер вырисовывается. Да, он необычный был человек: своим трудолюбием, гипертрофированной обязательностью выделялся… Улыбкой. Но улыбка – это хорошо, конечно, однако за ней мозги должны быть, и всем улыбаться не стоит. В музее (а там каждый документ мною прочитан, изучен!) ни одной нет бумажки, которая бы мои слова не подтверждала… Когда Смоленщину освободили, Юрий в третий класс сразу пошел. Ребенок войны, а оценки в его школьных табелях только отличные. Жилось семье тяжело – отец старенький, мать тоже.
В 1943 году, когда Гжатск освободили, фашистов из деревни Клушино, где Гагарины жили, выбили, и председатель колхоза к Анне Тимофеевне, Юриной маме, два мешка зерна принес:
– Аня, война вперед ушла, но армию и народ кормить надо. А у нас еще вся Украина немцем занята. Вот тебе пшеница – осенью двадцать мешков хлеба должна сдать.
Она охнула:
– Как же я землю вспашу? В хозяйстве и захудалой коровенки нет.
– Аня, у тебя дети есть…
И Анна Тимофеевна в хомут запряглась, старшая дочь справа, старший сын слева, а Юра, девятилетний мальчик, за сошкой встал. Гагарины сами с голоду пухли, но вспахали, посеяли, урожай собрали и двадцать мешков хлеба государству отдали. Тогда, в самом детстве, в Юрии уважение к труду, к матери заложено было.
Юра понимал, что свой хлеб зарабатывать надо, и после шестого класса в ремесленное училище ушел. Учится в ремеслухе – отлично, в техникум пошел – отлично, параллельно в аэроклубе летал – отлично, летное училище окончил – отлично… Вот вам и вся характеристика Гагарина.
Вокруг гибели Юрия до сих пор много инсинуаций. Что же стало причиной?
Для расследования Госкомиссия была создана, которую Дмитрий Федорович Устинов возглавил (на тот момент секретарь ЦК КПСС), а замом главком ВВС маршал Павел Степанович Кутахов был. Из семи человек, входивших в нее, только два сегодня остались: я и Степан Микоян – летчик-испытатель, генерал-лейтенант авиации, сын наркома Анастаса Ивановича Микояна.
Мы были к расследованию как специалисты привлечены. По итогам работы было очень странное заявление сделано: якобы учебный МиГ-15, пилотируемый Гагариным, резкий маневр совершил, связанный с отворотом от посторонних объектов: стаи гусей, предположим, воздушного шара-зонда – и в штопор сорвался. В результате, столкнулся с землей и экипаж погиб… Но как эксперт я категорически с этим был не согласен. И аргументы привел. В момент катастрофы я со своей «лунной» группой прыжки с парашютами рядом, в Киржаче, отрабатывал. Мы взрыв и сверхзвук услышали – раздались они практически одновременно – и направление определили, откуда это пришло. Позднее обломки самолета там и нашли.
На место гибели прибыли к ночи. И останки ребят видели (вместе с Юрой погиб летчик-испытатель 1-го класса полковник Владимир Серегин). От них мало чего осталось. Нет, ну как? Определить, что это они, можно было. По одежде – синюю демисезонную куртку Серегина нашли, по фрагменту тела с родинкой – я ее на шее у Юры накануне, когда мы у парикмахера были, видел. Это такое страшное воспоминание…
Я с тремя крестьянами беседовал, которые указали, что низко летящий самолет видели. Во время следственного эксперимента они независимо друг от друга среди десяти макетов в полноразмерном масштабе Су-15 опознали. По их словам, из хвоста у него сначала пошел дым, потом – огонь, и он взмыл в облака. Ясно, что это не самолет Гагарина.