Вроде бы так, но он к главному конструктору побежал и сказал, что Леонов якобы на него давит – если мы с ним полетим, не сработаемся.
И по сути он нас спас. Или это Судьба меня хранила – ведь я должен был в 1971 году на «Союзе-11» лететь, который Георгия Добровольского, Владислава Волкова и Виктора Пацаева погубил.
«Союз-11» – это пилотируемый космический корабль серии «Союз», доставивший первый экипаж на орбитальную станцию «Салют-1». А вот до этого космический корабль «Союз-10» неудачно состыковался с орбитальной станцией, и из-за повреждения стыковочного узла экипаж не смог перейти на борт станции.
За одиннадцать часов до старта госкомиссия полностью экипаж «Союза-11» поменяла. Считаю, что правильно, хотя страшно обидно было…
Обидно – не то слово. Мы очень расстроены были… И Кубасов, и я, а Петя Колодин вообще сказал – история вам не простит… Он понимал, что для него это все закрывается, что с ним поступают подло. Ему было особенно тяжело, в экипаже он был единственным новичком. Потом были новые программы, и Колодин снова занял место в тренажерах и готовился, готовился, готовился… Продолжал надеяться на собственный полет… Но время неумолимо, и в конце 1986 года Петр Колодин ушел по возрасту из отряда. Так уж получилось, что обстоятельства помешали ему стать космонавтом. Если бы не они…
А в 1971 году проблема заключалась еще в том, что причина, которая затемнение легких у Кубасова вызвала, была неизвестна, а мы с ним в одной комнате жили, вместе питались, из одного стакана пили. Вдруг что-то вирусное или туберкулез? Потом врачи разобрались – оказалось, у него эозинофильный инфильтрат легких аллергического происхождения возник. На космодроме растения химией опрыскивали, которая такую реакцию вызвала. Аллергия самая настоящая: его в Москву увезли, и через три дня все симптомы пропали.
Ну а в запланированный полет отправился дублирующий экипаж. Запуск состоялся 6 июня 1971 года, и продолжался полет 23 дня 18 часов 21 минуту 43 секунды…
Космонавты погибли при возвращении на Землю, и это все на моих глазах происходило. В смысле, как они падали, я не видел, но в ЦУПе в этот момент находился. Штатно разделились, штатное приземление произошло, открыли их, а дальше – молчание. Прямо никто ничего не говорил – все боялись…
Оказалось, что там при отделении орбитального отсека от спускаемого аппарата разгерметизация корабля произошла. Дыхательные клапаны, сделанные с использованием дюраля, вскрылись – там пружина, тарелки из этого сплава. Не буду конструкцию их описывать (это шариковые клапана), скажу только, что под нагрузкой дюраль течет и при вакууме особенно, поэтому пружины расслабились, и когда орбитальный отсек отошел, клапан рассыпался… Сразу, напрямую дыхательная смесь ушла, среда внутри корабля с наружной сравнялась. Витя Пацаев начал было силовой кран закрывать, но не тот, кроме того, чтобы закрыть, 55 секунд надо, а они все через двадцать уже сознание потеряли. Через 80 секунд последнее сердечное сокращение у Волкова было, через 100 – у Пацаева и через 120 – у Жоры Добровольского…
Они погибли за восемнадцать минут до приземления из-за разгерметизации корабля. Пытались закрыть клапана, но это невозможно было, это трудно. Там силовые клапаны были, не двухпозиционные… Двухпозиционные они бы смогли закрыть, а так… Я попробовал, когда мы с Елисеевым прилетели на место гибели… Я туда залез, засекая время, закрывал клапаны – здоровый человек в сознании мог закрыть клапан за 55 секунд, а они потеряли сознание уже через 20 секунд. Об этом надо говорить, чтобы не было различных толкований.
Через минуту после касания с землей, наши люди спускаемый модуль открыли – лежат теплые, но бездыханные. Вытащили, искусственное дыхание начали делать, однако никакая реанимация не помогала, потому что полностью все нарушено было. Разгерметизация на высоте около 100 000 метров произошла – вот так…
К сожалению, конструкция корабля не предусматривала скафандров для экипажа…
Конечно, я чувствовал себя виноватым – особенно, когда домой прилетел и в семью к Добровольским пошел (их дети вместе с моими учились). Жутко было на все эти рыдания смотреть, и потом они же все меня упрекали: «Это же твой корабль, ты должен там быть – папа-то вместо тебя погиб».
Так говорили… Дети же не понимают, хотя для меня это такая была трагедия, что отдал бы все, только чтобы на месте Георгия оказаться. Да, все отдал бы…
И кстати, я этого не говорил никогда, но на Земле, когда я сидел в бункере, я говорил – дыхательные клапаны закройте. И напишите везде красным карандашом – открыть после введения парашютных систем. Ну, это я так считал, а в инструкции было по-другому написано и они действовали по инструкции. Ну, из-за того что получился негатив такой, они меня не послушали, а сделали так, как было сказано в инструкции. Правильно они сделали… Но если бы сделали, как я говорил, были бы живы… Костя Феоктистов еще сказал, когда изучал эти материалы: слушали бы Леху, были бы живы, но они не слушали его…
Я никогда этого не говорил, потому что людей-то нет. Это печально, не должны происходить такие вещи… Из-за того, что они очень долго летали, там произошли изменения в конструкции шариковых клапанов. Интересно, что такое происходило во время войны на самолетах Ил-2. Вдруг начали взрываться топливные баки… Там были шариковые клапаны… Шайбы толщиной три миллиметра и шарики. А оказывается, под нагрузкой дюраль течет. И эти шайбы становились не три миллиметра, а два… А нагрузка 90 килограммов. Долго не могли разобраться… При этом во время войны людей стреляли за вредительство, а потом один вдруг решил, дай я проверю клапаны, которые стояли на складе в ящиках. Вскрыли, проверили параметры, а они оказались с шайбой, которая менялась в размерах за счет текучести металла. И тогда поменяли конструкцию клапанов и сделали их двухпозиционными – открыто-закрыто.
О чем это говорит? Все изменения конструкции идут через кровь, то есть через гибель людей. Вот так…
Когда трое ребят, которых я хорошо знал, погибли, космонавтикой заниматься не прекратил. Я работу по той же программе продолжил, следующим командиром на этой экспедиции стал.
Страха не было. Да и разве первый раз мы с таким явлением сталкивались? Это на моих глазах довольно часто случалось… Такая уж у нас профессия.
Я сразу к полету на вторую станцию «Салют» (а экипаж «Союза-11» погиб при возвращении с первой) пошел готовиться. Мне другого бортинженера – Колю Рукавишникова – выделили, и мы с ним работать стали. Но нам уже дали скафандры.
К сожалению, проект, где командиром был я, не пошел, и когда программа «Союз – Аполлон» началась, в Государственной комиссии по военно-промышленным вопросам при Президиуме Совета министров СССР решили, что хватит эксперименты надо мной проводить. И, как такому уже опытному, дальше некуда, программу «Союз – Аполлон» предложили возглавить.
Глава двенадцатаяПрограмма «Союз – Аполлон»
Попадание в программу
В 1975 году, 15–21 июля, совместно с Валерием Кубасовым, я совершил второй полет в космос в качестве командира космического корабля «Союз-19» по программе «ЭПАС» (программа «Союз – Аполлон»).
Эта программа была утверждена 24 мая 1972 года Соглашением между СССР и США о сотрудничестве в исследовании и использовании космического пространства в мирных целях. Основными целями программы были: испытание элементов совместимой системы сближения на орбите; испытание активно-пассивного стыковочного агрегата; проверка техники и оборудования для обеспечения перехода космонавтов из корабля в корабль; накопление опыта в проведении совместных полетов космических кораблей СССР и США.
Программа «Союз – Аполлон» уже началась, а я все «Салютом» занимался. А там был Витя Горбатко, у которого просто ничего не получилось с английским языком. Витя раньше меня начал программу «Союз – Аполлон», но с языком не пошло. Горбатко – хороший космонавт, хорошо математику знал, но заколдованный был в языке абсолютно. Все поняли, что это не туда, тут другой должен быть человек. И его отстранили. Потом он летал с вьетнамцем, так того русский заставили учить.
В результате вызвали меня наверх. Почему меня? Этот вопрос не мне надо адресовать, а тем, кто принимал решение… Сложно ответить, какие именно аргументы учитывались, но наверняка бралось в расчет, что к тому времени я через многое прошел. Говорят – вам надо возглавить эту программу, быть командиром «Союз – Аполлон». Я отвечаю, я же ведь не знаю языка, я технику освою, а язык – это ведь… Ничего, освоишь. Я сказал, ну ладно. Давайте – одно мое условие. Бортинженером дайте мне Кубасова. Мы с ним хлебнули уже всего, мы прошли уже всю подготовку.
И провели мы два года общекосмической подготовки и каждый день по два часа учили английский индивидуально. Господи, это было мучительно… Каждый день! А дальше – экзамен по английскому.
За эти два года мы прошли всю программу «Союз – Аполлон». Сдали мы всю технику, корабль «Союз» (мы его прекрасно знали), американский корабль, были в Америке, там сдавали экзамены… В Америке – их специалистам. Получили высочайшие оценки как специалисты. За программу – отлично. И тут Валентин Петрович Глушко говорит – простите, а где у вас оценка за язык? Мы же подписали межгосударственный документ, по которому мы должны знать английский язык, а американцы – русский. С американцами будем разбираться. Давайте экзамен.
Экзамен по английскому языку
Когда? Это был разговор, наверное, в час дня, когда мы сдали все общие экзамены. Я говорю – сегодня. Нахал, как сегодня? Я говорю, вы понимаете, что мы за неделю его не выучим, какие мы есть – такие и есть. Так что давайте, назначайте комиссию на шестнадцать часов. Пошел в наступление, как руководитель проекта…
Хорошо. Комиссия – преподаватели из военного языкового института, преподаватель английского языка из МГУ, преподаватели из институтов Мориса Тореза и Патриса Лумумбы. Семь человек. Начальник кафедры еще. И нас семь человек. Ровно в 16.00 начался экзамен. В общем, экзамен кончился тем, что они говорят – если бы студенты так знали язык… Ну, мы их еще поймали на чем, у нас свой, профессиональный язык, и мы начали их специальными терминами грузить. Пошли на них в атаку. Они сидят, сами ничего не понимают. Да там никто не поймет…