азировался 294-й отдельный разведывательный авиационный полк – ОРАП. 294-й ОРАП.
Я был старшим группы, будучи еще лейтенантом. Мы, когда приехали, на вокзале в Дрездене сложили свои вещи (каждый со своими летными вещами ехал, а это – большой баул, где костюм летный, перегрузочный костюм, шлемофон, унты, планшет). Ну и пошли ждать поезда в буфет. И другие тоже вещи оставили и пошли в буфет. Свисток. Сели в вагон. И каждый спрашивает: «Ты мои вещи положил?» – «Нет». – «Нет?» Короче, у многих летные вещи так и остались на платформе.
Приехали. Нас встречает в Ательнбурге машина. Сели. Говорим – так и так. Да ничего страшного. На другой день немцы сами все привезли. Никто ничего не тронул.
Маршал Иван Игнатьевич Якубовский был тогда главнокомандующим Группы советских войск в Германии, и он нам на встрече дал напутствия:
– Имейте в виду, здесь на каждом углу гаштеты, пиво, водка, корн этот. Соблазн большой, но вы нам здесь нужны как летчики.
Было весело… Жилья нет… Нас поселили тут же по комнатам, а накануне имел место тяжелый случай – из-за неустроенности, что-то там было, муж отдельно жил, жена отдельно жила… Короче, тот ее убил из ревности и сам застрелился. Поэтому командир полка принял решение:
– Пока я каждому из вас не сделаю жилье – 20-метровые комнаты, никто свою барышню сюда не привезет. Живите, как хотите.
Итак, расположились в Альтенбурге. А там рядом – Дрезден, я мечтал Дрезденскую галерею увидеть. За короткое время я дважды посещал галерею. Да и в Альтенбурге была своя замечательная картинная галерея. Но вот что интересно – я там когда был, написал свои впечатления, а когда уже совершил космический полет, спустя шесть лет, настоятельница вспомнила и нашла запись мою, так что не выдуманная это была история.
Кстати, одна моя картина сейчас выставлена в Дрезденской галерее. Есть картины в государственных галереях Узбекистана, Казахстана, Киргизии. Еще когда начинался распад страны, я был в Лас-Вегасе, и Союз художников там на выставке представил порядка десяти моих работ. Страна рассыпалась, Союз художников рассыпался, и картины остались в Лас-Вегасе. А сейчас – неизвестно где. Мне говорят: нанимайте юристов, ищите. Но, как выяснилось, их продали на аукционе, и их уже не вернуть.
Мы в Германии сразу же начали летать. Особенность какая? Самолет этот, МиГ-15, но уже «бис», с фотоаппаратами большими, по шестьсот килограммов. Эти фотоаппараты висят под крыльями, и мы над Восточной Германией летали и снимали территорию. На другую сторону нельзя было. Но мы, конечно, шпионили чуток. Снимки делались по заданию Дунаевской картографической фабрики. Это была уже практически творческая работа.
Пробыл я в Германии недолго. Ноябрь, декабрь, январь, февраль, март – пять месяцев. До марта 1960 года.
Глава третьяПервый отряд советских космонавтов
Медкомиссия
В 1960 году я был зачислен в первый отряд советских космонавтов. Эту войсковую часть 26266, которая впоследствии стала известна как Центр подготовки космонавтов, создали 11 января 1960 года.
Как я уже говорил, Светлана приехала ко мне в Германию в начале марта. А мне уже надо было уезжать. Мы только неделю пробыли вместе, и меня вызвали в Москву. А она там одна осталась.
Кстати, в Германию она ехать боялась. Пришла жаловаться к папе. А тот ей резко: «Я тебя замуж не посылал. Это был твой выбор. Поезжай, а там разберешься». И она поехала. Я встретил ее в Дрездене с корзинкой цикламенов. У нее слезы градом – и так всю дорогу в электричке до Альтенбурга. Чего ты плачешь? Не знаю – плачет и все. Наверное, страшно было начинать семейную жизнь – да еще на чужбине. Добрались до гарнизона. Общежитие… Вокруг щебенка, мусор… У меня – комната. Я, когда поехал Светлану встречать, ее привел в порядок. У меня была кровать, подушка, а подушку я накрыл такой вязаной кружевной накидочкой. Тапочки приготовил – с пушком. У меня даже парашютный шкаф был, а в шкафу – уже какая-то одежда.
Я питался в летной столовой. Светлане же, чтобы купить себе продукты, нужно было взять деньги и пойти в магазин. А она думала: «Как же я могу их взять? Это же чужие деньги!» И начала медленно таять. Я увидел, что с женой что-то неладное. А тут еще жена командира звена, женщина уже опытная, меня спрашивает:
– Как она у тебя питается? Мы ее нигде не видим, ни в магазине, ни на общей кухне. А все же знают – летчик, жена приехала, но никто ее не видит. У нее есть кастрюля?
– Нет.
– А сковородка?
– Нет.
Как же так, подумал… Жена командира звена мне чайник дала. Я побежал – купил сковородку. Принес домой электроплитку, кастрюльку – ничего этого в хозяйстве до этого, разумеется, не было – и говорю: «Теперь я знаю, почему ты плачешь, ты же голодная!» Сбегал в магазин, принес банку маринованных огурцов, банку консервированных сосисок и из летной столовой – уже очищенную картошку. Сели есть, а у Светы опять слезы! Оказывается, она очень голодная была… Я уходил на полеты, а она стеснялась деньги брать. Я тогда ей в приказном порядке:
– Бери деньги, ходи в магазин, покупай, что хочешь. И я теперь буду питаться дома – никакой летной столовой!
С тех пор все стало нормально.
Но вместе мы пробыли, как я уже говорил, только неделю. Меня вызвали в Москву под предлогом освоения новой техники. Про космос пока ничего не говорили. Но обследовали так тщательно, что некоторых летчиков по итогам испытаний даже сняли с летной работы: нашли какие-то проблемы со здоровьем.
Я прошел комиссию за неделю, а потом вернулся, забрал Светлану. Точнее, после обследования я вернулся из Москвы в полк и поставил вопрос на обсуждение:
– Это новое дело. Давай подумаем – можем остаться здесь… Но там такие ребята толковые подобрались!
А Светлана мне категорично:
– Нечего думать, собираемся и едем!
Потом она объяснила это так: нельзя мешать человеку, сдерживать его в его стремлениях. Плюс, повторяю, о космосе тогда не было и речи. Говорили о дальних полетах, о сверхновой технике, но все было как-то неконкретно, таинственно, интересно…
На самом деле, с отрядом дело было так. Я в Германии летал и днем, и ночью, во всех условиях, и когда приехали отбирать кандидатов, посмотрели – летает хорошо, выполняет все задачи, вопросов по здоровью никаких нет. Ну, тогда меня пригласили на беседу, и сказали – хочешь быть летчиком-испытателем? Конечно, хочу. Тогда нужно пройти комиссию.
Когда было принято решение о создании первого отряда космонавтов, надо было набрать летный состав летчиков-истребителей не старше тридцати лет, с высшим образованием, летающих во всех условиях, на последних самолетах. С высшим образованием было тяжеловато, потому что еще мы не успели к тому времени закончить академии, но у всех было среднее образование, а Беляев и Комаров – те заканчивали Академию, но они были старше нас на десять лет.
И я их всех быстро узнал. Нас разместили в госпитале в Сокольниках, и я оказался в одной палате с Юрием Гагариным.
Нас было тогда в госпитале 42 человека. А уже были пересмотрены три сотни человек. Значит, была команда по округам. Обследования проходили в окружных госпиталях, и только те, кто прошел там, уже приглашались в Москву. А в Москве из 42 человек осталось восемь.
Расписание у нас было такое. Подъем рано. Замер температуры. Сдача крови на анализ. Кровь, моча на анализ ежедневно шли. Потому что давали нагрузку, и по крови смотрели реакцию на нагрузку. Были виды обследований, которых мы вообще никогда не видели – барокамера, центрифуга, качели Хилова для тренировки вестибулярного аппарата…
В общем, гоняли нас там до седьмого пота, и на этом фоне постоянно снимались температура, кардиограмма, электроэнцефалограмма… И так целый месяц.
Знакомство с Юрием Гагариным
Я когда в первый раз зашел в палату, меня предварительно раздели, одежду забрали, надели темно-коричневую пижаму с белым воротником пришитым. Захожу. И вижу – сидит молодой человек, по пояс голый, на спинке стула висит его пижамка. Жарко было, печку сильно топили. Читает. Посмотрел на меня. И этот взгляд я запомнил на всю жизнь. Сверкающие голубые глаза. Большие. Сияют аж зеленым, зелено-голубые такие глаза. Книжку положил, встал:
– Старший лейтенант Гагарин.
И за полчаса я уже знал о нем, что он с Заполярья. Он мне все рассказал про всю свою жизнь, и про дочку Леночку, которая родилась 17 апреля 1959 года… А я – с юга. Летаем на одних самолетах. Разведчики. Но что меня особенно поразило – он читал «Старик и море» Хемингуэя, а эта книга только вышла, я слышал по радио, и смотрю – а этот молодой человек уже читает. Подумал – вот это серьезный-то парень какой.
А дальше мы целый месяц там в одной палате находились.
Мы с Юрой хорошо сдружились. Замечательный он был человек, да и как я – охотник!
Он потом у нас был председателем охотколлектива, мы выезжали на утиную охоту всем отрядом. На ее открытие. И обязательно – раз или два – на зверовую охоту. В районе Подмосковья и даже до Калуги. Зверовая охота – она требует доверия, случайных людей там не должно быть. Иногда с нами Николай Петрович Каманин ездил – руководитель подготовки первых советских космонавтов. А так мы с Юрой больше одни забирались в различные угодья.
Эта традиция охоты с Гагариным у меня сразу с 1961 года началась. После одной охоты написал картину «Последняя охота с Гагариным». Это было 22 октября 1967 года. Пасмурное такое утро. Мы были на утиных озерах в Спас-Клепиках. Интересно, что кряковая утка уже собиралась в большие стаи для перелета на юг, она вела себя очень осторожно. У нас с собой был перемет… Такой тип крючковой снасти… Наверное, метров двести-триста. Мы наловили малька, и малька насадили, разбросали этот перемет по озеру. А сами ушли. Села, наверное, тысяча уток. Мы на скорости подъезжаем… Взлетели… Ни одна не попалась. Малька склевали, а на крючок не сели. Очень осторожная и умная птица. Местные браконьеры ловят крякву обычными мышеловками, которые ставят на пеньки. Утка плавает, потом залазит на этот пенек и ловится. Стрелять запрещено – вот они такими вещами и баловались…