И всякий раз, во дни, как говорится, сомнений и тягостных раздумий я вспоминаю об этой удивительной, особенно для тех времен, реплике. Именно! Танцевать. Петь. Разговаривать. Понимать. Выход всегда есть.
Так из одной безысходной, казалось бы, эпохи до другой – тоже, мягко говоря, не самой ослепительной – доносится этот бесконечно воодушевляющий душу призыв.
На мой собственный вопрос, почему именно теперь мне захотелось вспомнить именно о той давней, но вечно счастливой сказке, ответ, кажется, найден.
Краткая история пяти кратких историй
Относительно недавно мне пришло в голову перечитать некоторые из поздних, назидательно-воспитательных рассказов Льва Толстого.
Я люблю эти рассказы, как, впрочем, люблю более или менее всё у этого автора. А неизбежный слегка комический эффект, не могущий не возникнуть в процессе этого чтения, мою влюбленность ничуть не колеблет, а лишь добавляет к ней дополнительных обертонов, одним из которых является непрошено возникающее чувство отчетливого умиления. А это очень хорошее чувство.
То, что эти дидактические истории с их демонстративно бедным словарем и по-детски корявым синтаксисом обнаруживают свою прозрачную связь с евангельскими текстами, это понятно и широко известно.
Я же, читая и перечитывая их в очередной раз, в очередной же раз подумал вот о чем.
Правомочно ли – в очередной раз подумал я – своевольно сооотносить те или иные тексты, высказывания, жесты и прочие художественные явления и проявления прошедших эпох с художественными течениями и направлениями, возникшими в более поздние времена. Правильно ли, например, утверждать, что «Евгений Онегин» с его пропущенными строками, со скрытыми или явными цитатами и с «читатель ждет уж» – это в значительной мере вполне концептуалистское произведение? А ведь ужас как подмывает такое сказать! Или что в романах Достоевского много прямо образцового сюрреализма, можно сказать? Можно? Можно, конечно. Но неправильно. Потому что всякое новое художественное течение возникает лишь тогда, когда ему присвоено имя, не раньше.
Так же дело обстоит и с новыми жанрами.
Тем не менее, читая рассказы Толстого, я все время ловил себя на том, что передо мной тексты, относящиеся к тому почтенному и даже модному ныне жанру прикладной словесности, который назвается «социальной рекламой».
Не было в те времена такого жанра? Ну не было. Зато теперь есть.
Вот мне и захотелось, – причем захотелось властно и мучительно, – по возможности деликатно, но и по возможности узнаваемо стилизуя некоторые языковые особенности толстовских поучительно-воспитальных историй, сочинить свои собственные, причем именно в жанре социальной рекламы и именно на сегодняшние темы.
Вот и принялся я сочинять первый такой текст. Я понимал, разумеется, что такой текст должен быть коротким. Какая же реклама с длинным текстом, сами подумайте.
Написал. И действительно коротко. Потом зачем-то посмотрел, сколько там получилось слов. Их получилось семьдесят два. Зачем-то, видимо, для того, чтобы таким образом обозначить чисто формальные рамки нового для меня жанра, я решил, что и второй текст должен состоять непременно из того же количества слов.
Также я решил, что и начинаться второй текст должен непременно так же, как и первый. Ну и все остальные – так же, а как же еще. Ну и написал я второй текст. За ним я написал третий, а потом и четвертый, и пятый. И в каждом из них – да, именно семьдесят два слова, – не больше и не меньше, хотите, посчитайте. Почему именно столько? До откуда же я знаю? Так получилось. Семьдесят два и всё тут!
Ну и начинаются они одинаково, как нетрудно заметить.
В общем, такие вот получились у меня пять дидактических историй о нормах цивилизованного поведения современного горожанина, сочиненные без особой надежды на то, что они смогут плодотворно повлиять на читателя, не привыкшего к упомянутым нормам, но с надеждой на то, что читатель, и без того придерживающийся указанных норм, лишний раз убедится в правильности своего повседневного поведения.
Все понятно? Тогда вот.
Один мужчина всегда куда-то спешил и перебегал дорогу на красный свет. Однажды он стал перебегать дорогу, а одна из машин не успела затормозить и совершила наезд на мужчину. Больше полугода провел он в больнице.
А другой мужчина всегда терпеливо ожидал зеленого света, когда переходил улицу. Когда он стоял на перекрестке, он всегда обдумывал какую-нибудь важную мысль. Однажды он придумал нечто такое, что решительно изменило его жизнь в лучшую сторону.
Кто прав?
Один мужчина приобрел сотовый телефон. Раньше у него его не было, а вот появился. Он был очень этому рад и все время звонил знакомым, и знакомые звонили ему.
Однажды ему пришлось пойти на концерт симфонической музыки. Вся публика выключила свои телефоны, а он не догадался. Раздались звуки оркестра. Все стали слушать музыку. Вдруг среди тишины громко что-то зазвонило. Это был телефон нашего незадачливого героя. Многие недовольно обернулись.
Впечатление от музыки было испорчено.
Один мужчина шел по улице и встретил другого мужчину, по-видимому своего знакомого. Мужчины остановились и стали разговаривать.
Разговаривая, мужчины курили. Сначала одну сигарету, затем вторую, а потом и третью. Разговаривая, мужчины смеялись и хлопали друг друга по плечам.
Когда мужчины перестали разговаривать, они попрощались друг с другом и пошли в разные стороны. А в том месте, где они разговаривали, смеялись и курили, осталась целая кучка окурков. Кто будет убирать?
Мусорить некрасиво.
Один мужчина имел собаку и выводил ее гулять.
Собака резвилась во дворе. Известно, что собаки, гуляющие во дворе, не только резвятся, но и еще кое-что делают.
Другие владельцы собак ходят с совочками и подбирают за своими питомцами, а наш герой – нет. Однажды его собака сделала кое-что, да так это и осталось лежать. Вечером шла старая женщина, поскользнулась на том, что осталось после собаки, упала и сломала ногу.
Разве это хорошо?
Один мужчина крепко не любил приезжих, особенно из Азии и Кавказа. «Понаехали разные, – говорил он недобро, – а тут самим жрать нечего». И так он говорил часто. И зло смотрел.
Но однажды ему приснился сон, что идет он по улице и вдруг захотел есть. Захотел шашлыку – шашлычная закрыта. Захотел плова – нету. Арбуз подумал купить – опять нету.
Когда он проснулся, то сразу понял, что был не прав.
Почаще бы снились людям подобные сны.
Сочинив эти пять коротких текстов подряд, я решил – временно, надеюсь – остановиться. Остановился я не потому, конечно, что не нашлось больше на свете важных социальных проблем. Ох, этого добра на наш век хватит! И не только, боюсь, на наш. Но где-то же надо было остановиться. И в любом случае лучше это сделать раньше, чем позже, и, главное, самому.
Забытые головы
Виталик и внешняя политика
Начитавшись – почти до интоксикации – различных новостей и комментариев про всякие санкции и антисанкции, про хакерское внедрение в чужие выборы, а также про симметричные и асимметричные ответы и прочие реалии и фантомы нашей нынешней внешнеполитической жизни, я почему-то начинаю вспоминать о каких-то давних событиях, не слишком, мягко говоря, значительных, бесконечно, казалось бы, далеких от сегодняшней социально-политической насущности и уж точно несопоставимых по масштабу с тревожным и нелепым духом нашего времени.
Частные, практически бытовые события, которые и не стали бы вспоминаться при других обстоятельствах. Но вспоминаются они так же, как приходят в голову стихотворцу непонятно откуда взявшиеся рифмы, сами плывущие в закинутый им невод.
Ну вот хотя бы такое.
Середина семидесятых. Встреча Нового года в квартире одного из моих тогдашних друзей. Всё как всегда. Выпивка, закуска, флирт, смешные истории, взаимное любовное подтрунивание. Дело постепенно движется к пению. Во всяком случае, рука хозяина уже тянется к гитаре.
Но именно в этот момент, примерно в три ночи, вдруг раздается какой-то резкий, ужасно тревожный и настойчивый звонок в дверь. «Я, вообще-то, никого больше не жду», – сказал, пожав плечами, хозяин и пошел открывать.
Вернулся он не один, а в сопровождении никому не известного молодого человека. «Это Виталик, мой одноклассник, – с некоторой тоскливостью и напряженностью в голосе произнес хозяин. – Мы не виделись девять лет».
Виталик вошел, странно улыбаясь и при этом держа поднятой левую руку, из которой бодро хлестала кровь.
Все, конечно, встрепенулись. Аптечка, бинты, йод. Руку кое-как перевязали. Посадили за общий стол. Спросили, в чем дело.
«Да меня там выгнали из одной компании, суки! – охотно сообщил Виталик. – Я там Новый год встречал. Чего-то там хозяину не понравилось. Говорит, что я с его женой чего-то там не так. Ну и выгнали меня, короче! Ну, я ушел, конечно. Но не просто так ушел. Я вышел на улицу, – а квартира там на первом этаже, – и снаружи хрясть по окну! Окно разбил на хер. Ну и вот руку тоже. И сюда вот пришел! Вспомнил, что рядом вроде. С Новым годом, кстати».
Застолье впало в некоторый ступор. Только вилки стучали о тарелки, и был едва слышен чей-то приглушенный голос, говоривший: «Салатик не передашь?»
Виталик же освоился очень быстро. Он налил себе полный стакан водки, выпил его одним махом и стал со всеми знакомиться. Когда дошла очередь до меня, он сказал: «Слышал, да! Ты поэт. Знаю. Я тоже в душе поэт».