Впервые я попытался закурить в восьмом классе средней школы. Потому что все мои товарищи уже довольно лихо курили. Я точно помню, что это были сигареты «Шипка».
Когда я пару раз затянулся, у меня сильно закружилась голова. Потом я еще пару раз затянулся, и меня вырвало. Потом я пробовал еще, и опять было плохо. Но я почему-то считал, что надо себя заставлять. И заставил.
Потом так вышло, что почти все мои товарищи бросили курить к концу школы. А я вот стал заядлым курильщиком.
И курил я, надо сказать, дольше пятидесяти лет, и курил очень много.
И все эти годы, что пролетели с возмутительной стремительностью, пролетели под неумолчный аккомпанемент разговоров о вреде курения.
Никогда не забуду трогательных и наивных, но абсолютно бесплодных усилий моей мамы на этой нечерноземной ниве.
Иногда, открывая книжку, которую я читал в тот момент, я вместо какого-нибудь троллейбусного билетика или листочка из отрывного календаря, служивших мне закладкой, обнаруживал аккуратно вырезанный клочок газетной бумаги с совершенно случайно оказавшимся там текстом о катастрофических последствиях моей пагубной страсти.
Мне всякий раз хотелось плакать от умиления, но меньше курить от этого я не стал.
А уж всякие страшные надписи на сигаретных пачках – это уже сильно позже…
Совсем недавно на школьном заборе недалеко от моего дома я увидел смешную надпись мелом: «Школа – причина курения».
Эта надпись, во-первых, абсолютно соответствует действительности, а во-вторых, кажется мне тонкой и веселой пародией, забавным парафразом многочисленных «антикурительных» слоганов, где «курение» выступает не следствием, а как раз причиной.
Все эти душераздирающие картинки на сигаретных пачках и все эти зловещие предостережения чересчур, кажется мне, страшны, чтобы испугать по-настоящему. Примерно так же, как в фильмах ужасов.
Курильщик возьмет в руки пачку, бросит беглый взгляд на эту страшилку да и перевернет ее от греха подальше. А иной, преисполненный дерзости, еще и пошутит что-нибудь по этому поводу. Или скажет что-нибудь вроде того, что меня, мол, пугают, а мне не страшно.
Я бы, конечно, делал на пачках другие надписи. Которые хотелось бы прочесть. А какие-то – даже вслух. Надписи, которые заставляли бы задуматься или вспомнить источник явной или скрытой цитаты. Которые обозначали бы ту или иную социально-культурную страту конкретного курильщика и соответствовали бы его интересам и культурным запросам.
Можно было бы обратиться к мировой или отечественной классике – это беспроигрышный прием.
Например: «Курение означает тайную недоброжелательность».
Или к классике философской: «Курение заслоняет звездное небо над головой и нарушает нравственный закон внутри вас».
Еще бы я предложил печатать на сигаретных пачках предупреждения такого, например, рода:
«Курение вызывает потаенную грусть».
Или:
«Курение может лишний раз напомнить тебе о твоем несовершенстве».
Или:
«Курение вызывает постоянные сомнения в собственной правоте».
Или:
«Курение повышает риск провала в метафизическую пропасть».
Или что-нибудь менее абстрактное и умозрительное, но зато более практически насущное. Например:
«Следствием вашего курения могут стать заметные успехи ваших конкурентов».
Про здоровье, конечно, тоже можно. Но не так категорично и не так дуболомно, как это делают теперь. Нежнее надо, вкрадчивее, веселее.
Ведь сколько поколений помнят про то, что «Курить – здоровью вредить». Ведь говорят же до сих пор друг другу, лукаво перемигиваясь: «Ну что! Давай, что ли, здоровью вредить?» И с гусарской лихостью щелкают зажигалками.
Мой отец бросил курить довольно рано. И я даже помню тот день, когда это произошло. И понятно, почему я запомнил этот день. Я запомнил его потому, что это был день смерти Сталина. Существовала ли между этими двумя событиями какая-либо причинно-следственная связь, или это было простым совпадением, я так и не узнал, но дату, конечно, запомнил.
День, когда я бросил курить, я тоже помню хорошо, хотя этот день и не был заметной календарной датой.
Относительно недавно, пару лет тому назад, мне пришлось побывать в больнице. Недолго, слава богу.
Из окна моей больничной палаты открывался чудесный вид на тихий зеленый двор и на фрагменты старинного архитектурного ансамбля.
Вот и посетители мои тоже говорили, глянув в окошко: «Ух ты, какой тут у тебя вид шикарный!»
Шикарный был вид, это правда. Что, кстати, в заданных условиях временного неизбежного быта совсем не так мало.
Поэтому я время от времени подходил к окну и медитативно пялился на красивый (классицизм!) флигель. Загадочный, тихий, кажущийся необитаемым. Только два-три упитанных кота бессмысленно топтались у его постоянно, как мне казалось, запертых дверей.
Каким-то утром я снова глянул в окно и увидел у входа группу одетых во все темное граждан и гражданок с букетами в руках и с философическими выражениями на лицах.
И существует ли какая-нибудь связь между этой элегической картинкой и тем обстоятельством, что именно с этого дня я не выкурил ни одной сигареты, я тоже не знаю. Думаю, что – скорее всего – нет никакой связи.
С точки на точку
Школьная геометрия приучила нас всех к тому, что пространство нашего обитания состоит из сплошных точек. И мы сами из них состоим. И наша сознательная жизнь – физическая, нравственная, интеллектуальная, любая – тоже из них состоит. Точки зрения, точки отсчета, точки пересечения, точки опоры…
Недавно я почему-то вдруг вспомнил, как давним холодным зимним утром, где-то в середине семидесятых, я приехал ночным поездом в Ленинград.
Было часов восемь утра, темно и зябко. Я решил, что для того, чтобы сразу же поехать к своему приятелю, у которого я должен был остановиться и который жил на Петроградской стороне, было слишком рано – он был человек поздний.
И я, чтобы немножко потянуть время, решил позавтракать где-нибудь тут, неподалеку. Обнаружил открытое заведение на Невском. Зашел.
Там был всего один посетитель. Он мирно спал, уютно положив свое натруженное в алкогольных буднях лицо на тарелку с остывшей яичницей-глазуньей.
В такт его ровному дыханию аккуратный кружок желтка, расположенный непосредственно рядом с его посапывающим носом, мерно колыхался и при каждом выдохе временно терял свою природную округлость, превращаясь во что-то геометрически неопределимое.
Тарелка с яичницей и, соответственно, голова ночного труженика располагались на самом краешке шаткого стола, рискуя в любой момент дружно и шумно загреметь на пол.
Понаблюдав за этой завораживающей сценой пару минут, я чуть ли не на цыпочках вышел на улицу, стараясь как можно тише прикрыть за собой дверь.
Потому что нельзя же тревожить сон человека, путем мучительных исканий, путем непростого опыта, сына ошибок трудных, обретшего в конце своих извилистых, полных житейских опасностей и коварных поворотов ночных блужданий заслуженный покой. Нельзя же каким-нибудь неловким движением или неосторожным шумом взять да и нарушить необычайно хрупкую и не слишком надежную, но все же точку опоры. Нельзя. Точка опоры – это святое. Без нее – никуда.
Многие поколения детей и родителей – в свою очередь тоже бывших когда-то детьми – знают такую старинную штуку. Дедушка, развлекая внука, сажает его на колени и качает на них, приговаривая: «С кочки на кочку, с кочки на кочку, с кочки на кочку, в ямку – бух!» Тут дедушкины коленки раздвигаются, и дитя проваливается между ними, но ничуть не пугается. Внук восторженно хохочет, твердо зная, что, лишившись одной точки опоры, он непременно обретет другую: любящие руки подхватят его над самым полом.
Приходит время, когда точки опоры приходится искать и находить самим. Особенно в тех ситуациях и в те времена, когда субстанция под ногами становится зыбкой.
Всегда, во все времена каждый, кто дышит легкими, а не жабрами, проводит жизнь, перепрыгивая с кочки на кочку, чтобы не быть затянутым в хлюпающее болото. Каждый ищет точку опоры. Иногда находит, иногда нет.
Точками опоры для разных людей служат разные вещи. Для кого-то это пресловутые «скрепы». Для кого-то никем не сформулированные, таящиеся от глаза людского, но упорно и назойливо напоминающие о своем призрачном существовании «традиционные ценности». В прежние времена – «славные революционные традиции», «обострение классовой борьбы», «построение социализма», «восстановление ленинских норм», «коммунизм», «перестройка и гласность», «да, да, нет, да», «голосуй или проиграешь». И во все времена – мировая культура, отечественная классика, родной язык, стихи и музыка, семья, профессия, крепкий табурет, дачный гамак, вокзальная скамейка, осклизлая лужайка под забором мыловаренного завода, тарелка с глазуньей в утренней питерской забегаловке…
Иногда точки опоры определяются через отрицание. Иногда такими «точками» для разных людей становились понятия с приставкой «анти». Антифашизм, антисемитизм, антикоммунизм. Эти разные точки, в разные годы служившие опорами для разных людских групп и сообществ, позволяли им разговаривать друг с другом на более или менее одном или на хотя бы родственных языках.
В наши дни, если тебе интересно узнать, каковы точки опоры для того или иного твоего случайного собеседника, что он на самом деле думает о своей жизни, о своей стране и ее власти, о своих друзьях и знакомых, о своей семье и о себе самом, наберись терпения и по возможности спокойно выслушай его рассуждения, например, об Америке. Или о Крыме. Или об Украине. Или о Путине. Или о Сталине.
В свое время один саксонский монах на весь свет заявил: «Hier stehe ich und ich kann nicht anders» («Я здесь стою и не могу иначе»). Это была точка опоры. Да еще какая! Такая, что впоследствии его именем назовут одно из главных религиозных учений.
Но приходится признать, что амбиции подобного рода со временем мельчают.
Когда-то, совсем давно, один эллинский умник потребовал у Высших сил предоста