му, но он явно на нулях. Он снизил цену с двухсот пятидесяти до двухсот двадцати пяти. Это грабеж, Джейк. Черт возьми, я бы сам купил его, если бы моя жена согласилась переехать.
— Поменяйте жену.
— Я думаю об этом. Слушайте, тупица вы эдакий, вот что я для вас сделаю. Вы так погрязли в своем погорельском деле, что никогда не выберетесь из него. Почему? Потому что сами являетесь своим клиентом. А чему нас учили на юрфаке? Адвокат, представляющий сам себя, — посмешище для клиента, так?
— Что-то в этом роде.
— Так вот. Я возьмусь за ваше дело бесплатно и улажу его. Какая у вас страховая компания?
— «Лэнд файер энд кэжуэлти».
— Господи, это же сукины дети, мошенники! Зачем вы купили у них полис?
— Это так важно сейчас?
— Нет. Какое последнее их предложение?
— Восстановительная стоимость. Поскольку мы выплатили только сорок тысяч за дом, «Лэнд» утверждает, будто, когда он сгорел, его цена равнялась ста тысячам. У меня сохранились квитанции, счета-фактуры, счета от подрядчиков — все документы. Я могу доказать, что за три года мы вложили в этот дом еще пятьдесят тысяч. Все это плюс рыночная оценка… Я утверждаю, что дом в момент пожара стоил сто пятьдесят тысяч. Но они не уступают ни цента. И полностью сбрасывают со счетов, что мы с Карлой вбухали в дом.
— И вас это бесит?
— Да, черт возьми!
— Вот я и говорю, вы эмоционально слишком вовлечены в это дело, чтобы добиться хорошего результата. Вы — то самое посмешище для клиента.
— Спасибо.
— Не за что. Какова сумма залога?
— Залогов. Их два. Я перезаложил дом, когда была закончена реконструкция. Первая сумма — восемьдесят тысяч, вторая — чуть меньше пятнадцати.
— Значит, «Лэнд» предлагает вам ровно столько, сколько нужно, чтобы выплатить оба залога?
— В принципе да, так что мы пока разошлись ни с чем.
— Ладно, я сделаю несколько звонков.
— Какого рода?
— Согласительных, Джейк. Это искусство переговоров, вам тут еще учиться и учиться. Перехвачу этих мошенников на лету сегодня же к пяти часам дня. Мы уладим дело, получим деньги — для вас, мне ничего не нужно. Потом заключим купчую с Вилли на Хокат-хаус, а вы тем временем скажете судье Этли, чтобы он поцеловал вас в задницу.
— Думаете?
— Черт возьми, конечно.
33
Вопреки совету Гарри Рекса, Джейк не сказал ни единого слова, которое могло быть истолковано даже как намек на проявление неуважения. Они сидели на крыльце судейского дома ветреным, но теплым мартовским днем. Первые полчаса говорили о сыновьях судьи Этли, которых у него было двое. Рей, профессор, преподавал юриспруденцию в Виргинском университете, и жизнь его, по крайней мере пока, протекала мирно и плодотворно. Чего нельзя было сказать о младшем, Форресте. Оба учились где-то на востоке, в школе-интернате, поэтому в Клэнтоне их знали плохо. Форрест попеременно страдал разного рода зависимостями, и отец очень тяжело это переживал — в первые же двадцать минут он дважды успел наполнить свой стакан.
Джейк себя сдерживал. Когда момент показался подходящим, он высказался:
— Судья, я считаю, что пул кандидатов в присяжные в этом округе не может быть объективным. Имя Лэнг тут действует на людей, как красная тряпка на быка, так что, боюсь, здесь Летти справедливый суд не будет обеспечен.
— Надо было, чтобы у этого преступника вовремя отобрали водительские права, Джейк. Я слышал, вы с Оззи в октябре нарочно притормозили рассмотрение его дела о вождении в состоянии алкогольного опьянения. Мне это совсем не нравится.
Джейк почувствовал укол совести и глубоко вздохнул. Как главный судья, Рубен Этли не имел отношения к таким делам, хотя, по обыкновению, считал, что они тоже его касаются.
— Это не так, судья. Но даже если бы у Симеона Лэнга не было прав, он все равно не прекратил бы ездить. Такие люди наличие действительных водительских прав не считают обязательным. Несколько месяцев назад Оззи как-то в пятницу вечером установил временный дорожно-пропускной пункт на шоссе. Оказалось, прав нет у шестидесяти процентов черных и сорока процентов белых водителей.
— Не вижу, какое это имеет значение в данном случае, — ответил судья Этли. — В октябре Лэнга задержали пьяным на дороге. Если бы его тогда же судили должным образом, теперь у него не было бы прав. И есть разумные основания предполагать, что в тот вечер на прошлой неделе он бы не сидел за рулем.
— Я — не его адвокат, судья.
Оба некоторое время молча взбалтывали лед в своих стаканах, чтобы дать теме затухнуть.
— Подавайте ходатайство о переносе процесса в другое место, — наконец подал голос судья, — если хотите. Я не могу запретить.
— Я бы хотел, чтобы к ходатайству отнеслись серьезно. У меня создалось впечатление, что вы давно уже приняли решение по этому поводу. Но с тех пор многое изменилось.
— Я ко всему отношусь серьезно. Все прояснится, когда мы начнем отбирать жюри. Если выяснится, что людям слишком много известно о деле, я объявлю перерыв, и мы рассмотрим ваше ходатайство. Мне кажется, я это уже четко объяснил.
— Да, конечно, судья.
— А что случилось с нашим приятелем Стиллменом Рашем? В понедельник он уведомил меня по факсу, что больше не является адвокатом одной из сторон по делу о наследстве Сета Хаббарда.
— Его уволили. Уэйд Ланье интриговал уже несколько месяцев, стараясь собрать всех «протестантов» под свои знамена. Похоже, он крупно выиграл.
— Небольшая потеря. Будет одним адвокатом меньше. На меня Стиллмен не произвел впечатления.
Джейк заставил себя промолчать. Если его чести угодно уничижительно отозваться о другом адвокате, Джейку, разумеется, не пристало в этом участвовать. Но он подозревал, что больше ничего на эту тему не будет сказано, по крайней мере стариком.
— Вы знакомы с Артуром Уэлшем из Кларксдейла? — спросил судья.
— Нет, сэр. Знаю только, что он приятель Гарри Рекса.
— Я говорил с ним по телефону сегодня утром. Он сказал, что будет представлять мистера Лэнга и на бракоразводном процессе, хотя делать там особо будет нечего, так что это не имеет значения. С тем залогом, какой назначили Лэнгу, и обвинениями, которые ему грозят, он еще не скоро выйдет на свободу.
Джейк кивнул. Артур Уэлш делал то, что велел Гарри Рекс, который постоянно держал Джейка в курсе дела.
— Спасибо, что подписали запретительный приказ, — сказал Джейк. — Это напечатано в газете и должно произвести хорошее впечатление.
— Вообще-то глупо запрещать человеку, находящемуся в тюрьме, где он останется еще надолго, приближаться к жене и прочим членам семьи, но не все, что я делаю, имеет смысл.
«Это чистая правда», — подумал Джейк, но ничего не сказал.
Они долго смотрели, как ветер пригибает к земле траву и носит по ней опавшие листья. Судья Этли пил виски и думал о своих словах.
— Об Энсиле Хаббарде есть новости? — спросил, чтобы сменить тему.
— Никаких, — отозвался Джейк. — Мы потратили тридцать тысяч, и все еще не знаем, жив ли он. Профессионалы считают, что жив, хотя основываются на том, что не могут найти доказательств его смерти. Но они продолжают рыть землю.
— Не ослабляйте усилий. Я всегда опасаюсь начинать процесс, имея невыясненные обстоятельства.
— Может, стоит немного отсрочить начало процесса, судья, пока мы не завершим поиски?
— И пока вокруг не утихнут страсти по поводу трагедии Ростонов.
— И это тоже.
— Поставьте этот вопрос на нашем совещании двадцатого марта. Я его рассмотрю.
— Судья, мне нужно нанять консультанта по отбору присяжных, — осторожно проговорил Джейк.
— Какого консультанта?
Вопрос Джейка не удивил. В те времена, когда судья еще практиковал адвокатом, никаких консультантов по отбору присяжных не существовало, а на новые веяния он внимания не обращал.
— Это эксперт, который, во-первых, изучит демографию округа и проанализирует ее в свете нашего дела, чтобы составить идеальную для нас модель присяжного. Потом проведет телефонный опрос, используя вымышленные имена, но аналогичные факты, чтобы выяснить общественную реакцию. Когда станут известны имена кандидатов, изучит биографии потенциальных присяжных — разумеется, соблюдая положенную дистанцию. А когда начнется процесс отбора, он будет сидеть в зале и наблюдать за кандидатами. Эти специалисты прекрасно понимают язык тела, мимику и все такое прочее. Он будет в зале, и когда мы станем утверждать или отвергать того или иного кандидата, и каждый день во время процесса он будет внимательнейшим образом наблюдать за поведением присяжных и делать выводы: кому из свидетелей они верят, кому нет и в какую сторону склоняется жюри в каждый данный момент.
— Немало. И сколько это стоит?
— Пятьдесят тысяч долларов. — Джейк выжидательно посмотрел на судью.
— Ответ — нет.
— Сэр?
— Нет. Я не стану утверждать подобную трату из наследства. По мне так это швыряние денег на ветер.
— Судья, в наше время это уже стало обычной статьей расхода для крупных процессов.
— Я нахожу подобный гонорар чрезмерным. Отбирать жюри — работа адвоката, а не мифического консультанта. Я в свое время получал удовольствие, читая мысли и разгадывая язык тела предполагаемых присяжных и стараясь отобрать нужных людей. Не сочтите за хвастовство, Джейк, но у меня к этому настоящий талант.
«Да, сэр, — подумал Джейк. — Он особенно проявился в приснопамятном деле Одноглазого проповедника».
В давние времена, лет тридцать назад, Первая методистская церковь Клэнтона наняла молодого Рубена Этли защищать ее на процессе, затеянном неким евангелистом-пятидесятником. Тот вместе со своими приверженцами во время ежегодной осенней Недели Возрождения яростно клеймил позором традиционные христианские конфессии. Обычно они действовали так: приходили в какую-нибудь городскую церковь, представляющую одну из традиционных религиозных конфессий, и на крыльце разыгрывали изгнание злых духов.
Этот проповедник с горсткой оголтелых последователей утверждал, будто старые, более степенные конгрегации развращают мир Божий, пригревают вероотступников и служат прикрытием для сомнительных христиан, которые в лучшем случае равнодушны к вере. Господь якобы велел ему бросить вызов этим еретикам на их собственной территории и сражаться с ними каждый день во время Недели Возрождения.