исывать каждое слово. Один торец стола занимал судья Этли, адвокаты сконцентрировались вокруг остальной его поверхности.
— Прошу вас помнить, что вы находитесь под присягой, мистер Дарк, — предупредил судья Этли.
— Конечно.
— Некоторые мои вопросы, мистер Дарк, могут оказаться личными. — Джейк Брайгенс ободрил его искренней улыбкой. — Если вы не захотите отвечать на них — это ваше право. Вам ясно?
— Да.
— У вас есть завещание?
— Есть.
— Кто его для вас составил?
— Барни Саггс, адвокат из Карауэя.
— А у вашей жены есть завещание?
— Да, мы подписали их одновременно, в конторе мистера Саггса, около трех лет назад.
Не касаясь конкретного содержания, Джейк стал прощупывать его отношение к самому институту завещаний. Что побудило их написать завещания? Знают ли их дети о том, что содержится в них? Как часто они изменяли свои завещания? Назначили они друг друга исполнителями своей последней воли? Получали они сами когда-либо какое-нибудь наследство? Считает ли он, Невин Дарк, что человек имеет право оставить свое имущество тому, кому пожелает? Не члену семьи? В порядке благотворительности? Другу или сотруднику? Можно ли, с его точки зрения, отлучить от наследства члена семьи, впавшего в немилость? Думали ли когда-нибудь мистер Дарк или его жена о том, чтобы изменить завещание, исключив из него кого-то, кто в данный момент в нем упомянут?
И так далее. Когда Джейк закончил, Уэйд Ланье задал серию вопросов о наркотиках и обезболивающих. Невин Дарк отвечал, что сам пользовался ими лишь несколько раз, а у его жены когда-то был рак груди, и тогда ей приходилось прибегать к ним для облегчения боли. Названий препаратов он припомнить не мог. Ланье выразил глубокое сочувствие женщине, которую никогда в глаза не видел, и постарался внедрить в сознание мистера Дарка мысль о том, что сильнодействующие лекарства, принимаемые тяжелобольными людьми, зачастую вызывают отклонения в логическом мышлении. Зерно было умело заронено.
Судья Этли следил за часами и по истечении десяти минут прекратил опрос. Невин вернулся в зал, где все уставились на него так, словно он только что подвергся пытке. Присяжная номер два, Айви Грэммер, ждала своей очереди, сидя на стуле возле судейской скамьи, и была быстро препровождена в заднюю комнату, где ей задали те же вопросы.
Ждать было невыносимо тягостно, и многие зрители ушли. Кое-кто из кандидатов клевал носом, кое-кто читал и перечитывал газеты и журналы. Приставы зевали, глядя в окна с толстыми стеклами на лужайку перед зданием суда. Очередные предполагаемые присяжные сменяли друг друга на стуле в непрерывном параде, тянущемся к кабинету судьи. Большинство исчезали в нем на все десять минут, но некоторые выходили раньше. Присяжная номер одиннадцать, вернувшись после опроса, проследовала прямо к выходу, получив освобождение на основании, о котором сидящим в зале никогда не суждено было узнать.
Летти с Федрой отлучились, устроив долгий перерыв. Направляясь по проходу к двойной двери, ведущей из зала, они старательно избегали смотреть в сторону клана Хаббардов, сбившегося кучкой в заднем ряду.
Была почти половина седьмого, когда присяжный номер тридцать восемь покинул судейский кабинет и вернулся в зал. Судья Этли с завидной бодростью потер руки.
— Джентльмены, давайте покончим с этим делом прямо сейчас, чтобы утром начать со вступительных слов. Согласны?
— Судья, — обратился к нему Джейк, — я бы хотел возобновить ходатайство о переносе суда в другое место. Теперь, когда мы опросили первых тридцать восемь человек, стало ясно, что в целом эти люди знают о деле слишком много. Почти каждый признался, мол, что-нибудь да слышал о нем. Для гражданского процесса это необычно.
— Напротив, Джейк, — отозвался судья Этли. — Мне показалось, они отвечали на вопросы очень хорошо. Конечно, что-то они слышали, но почти все уверяют, что способны отнестись к делу без пристрастия.
— Согласен, судья, — подхватил Уэйд Ланье. — За несколькими исключениями этот пул произвел на меня хорошее впечатление.
— Ходатайство отклонено, Джейк.
— Неудивительно, — пробормотал Джейк тихо, но так, чтобы его услышали.
— Итак, готовы ли вы выбрать жюри?
— Я готов, — ответил Джейк.
— Давайте начнем, — согласился Уэйд Ланье.
— Прекрасно. Я отклоняю кандидатуры присяжных три, четыре, семь, девять, пятнадцать, восемнадцать и двадцать четыре. Есть вопросы?
— Да, ваша честь, — медленно произнес Ланье. — Почему номер пятнадцать?
— Он сказал, что знаком с семьей Ростон и глубоко опечален гибелью их сыновей. Подозреваю, он затаил предубеждение против всех, кто носит фамилию Лэнг.
— Но ведь он сказал, что это не так, ваша честь, — попытался возразить Ланье.
— Разумеется, сказал. Но я ему не верю. Он получает отвод. У кого-нибудь еще есть вопросы?
Джейк покачал головой. Ланье рассердился, но промолчал. Судья Этли не сбавлял темп:
— У каждой стороны есть право на четыре отвода без указания причин. Мистер Брайгенс, назовите вашу исходную дюжину.
Джейк нервно просмотрел свои заметки и медленно произнес:
— Хорошо. Мы берем номера один, два, пять, восемь, десять, двенадцать, четырнадцать, шестнадцать, семнадцать, девятнадцать, двадцать один и двадцать два.
Последовала долгая пауза, во время которой все сверялись со своими записями и что-то в них отмечали.
Наконец судья Этли произнес:
— Значит, вы исключаете шестого, тринадцатого, двадцатого и двадцать третьего, правильно?
— Правильно.
— Вы готовы, мистер Ланье?
— Одну минуту, судья, — ответил Ланье.
Наклонив голову, он о чем-то совещался с Лестером Чилкоттом. Пошептавшись немного, они явно не пришли к согласию. Джейк прислушивался изо всех сил, но ничего не мог разобрать. Он не сводил глаз со своих заметок, со списка отобранных им двенадцати имен, понимая, что всех сохранить не удастся.
— Джентльмены, — поторопил судья.
— Да, сэр, — медленно произнес Ланье. — Мы исключаем номера пятый, шестнадцатый, двадцать первый и двадцать седьмой.
Атмосфера в комнате снова сгустилась, пока адвокаты и судья вычеркивали имена из своих списков и передвигали нижние имена вверх.
— Итак, похоже, наше жюри будет состоять из номеров один, два, восемь, десять, двенадцать, семнадцать, девятнадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать шесть и двадцать восемь. Все согласны? — спросил судья.
Адвокаты закивали, не отрываясь от блокнотов. Десять белых, двое черных. Восемь женщин, четверо мужчин. У половины есть завещания, у половины их нет. Средний возраст — сорок девять лет: к приятному удивлению Джейка, в жюри вошли две женщины моложе тридцати. В целом он остался доволен. Сидящий на противоположном конце стола Уэйд Ланье — тоже.
Честно говоря, судья Этли проделал прекрасную работу, устранив из списка тех, кто мог внести в обсуждение вердикта предвзятость. На бумаге казалось, что крайности исключены и судьба процесса в руках двенадцати человек, которые представлялись непредубежденными.
— Теперь давайте выберем двух запасных, — предложил его честь.
В 19.00 вновь избранное жюри собралось в комнате присяжных и, согласно наставлениям судьи Этли, приступило к выборам старосты. Поскольку его имя было названо первым и он первым занял место в зале, а также потому, что производил впечатление дружелюбного человека с приветливой улыбкой и умением найти для каждого доброе слово, мистер Невин Дарк был избран старостой присяжных заседателей.
Это был долгий, но волнующий день. По дороге домой Невину Дарку не терпелось поговорить с женой за поздним ужином и все ей рассказать. Судья Этли, правда, предостерег от обсуждения дела между собой, но ведь о женах он не сказал ни слова.
40
Люсьен перетасовал колоду, снял и проворно раздал по десять карт Лонни и себе. Лонни привычно медленно взял карты со складного столика и целую вечность распределял их в каком-то нужном ему порядке. Двигал руками и говорил он медленно, но соображал, судя по всему, шустро.
Они играли уже пятую партию в кункен, и Лонни лидировал, опередив Люсьена на тридцать очков — из первых четырех партий он выиграл три. На нем была мешковатая больничная рубаха, капельница висела на кронштейне у него над головой. Медсестра, из более приятных, разрешила ему встать с постели и поиграть в карты, сидя у окна, но лишь после того, как Лонни повысил голос.
Ему до чертиков надоела больница и хотелось поскорее отсюда уйти. Но идти, признаться, было некуда. Разве что в городскую тюрьму, где еда еще хуже, чем тут, и копы поджидали с вопросами. Вообще-то они ждали его уже здесь, за дверью. Тридцать килограммов кокаина — не шутка.
Его новый приятель Люсьен, назвавшийся адвокатом, гарантировал, что улика не будет принята во внимание ввиду процессуальных нарушений. Копы не имели достаточных оснований вламываться в его комнату. То, что человека ранили во время драки в баре, не давало полиции права обшаривать его запертое жилье.
— Это грубое нарушение, — заверил Люсьен. — Любой самый тупой адвокат по уголовным делам добьется, чтобы кокаин был исключен из списка улик. Вас отпустят.
Они поговорили о Сете Хаббарде. Люсьен все время подбрасывал факты, сплетни, инсинуации и слухи, которыми вот уже полгода бурлил Клэнтон. Лонни делал равнодушный вид, но слушал с интересом.
Люсьен не упомянул ни о рукописном завещании, ни о черной экономке. Он экспансивно расписывал удивительное десятилетнее восхождение Сета, его превращение из человека, сломленного вторым скандальным разводом, в отчаянно рискового дельца, который, поставив на кон свое заложенное имущество, путем многократных выгодных операций заработал огромное состояние. Описал страсть Сета к секретности, его офшорные банковские счета и целую сеть корпораций. Рассказал удивительный исторический анекдот об отце Сета, Клеоне, который в тысяча девятьсот двадцать восьмом году нанял Люсьенова деда Роберта И. Ли Уилбэнкса, чтобы разрешить земельную тяжбу. И они проиграли!