– Гидеон Картрайт – настоящий неряха, – говорит Серенити.
– С этим не поспоришь, – бормочу я.
– Представить не могу, что здесь живет Элис Меткаф.
– А я не могу представить, что здесь вообще кто-то живет.
Я вылезаю из машины и шагаю по неровным камням, которыми выложена дорожка к дому. На крыльце в горшке стоит пожухлый паучник, а табличка «На это владение наложен арест», вывешенная городскими властями Бретвуда, выгорела на солнце.
Сетка на двери падает, когда я открываю ее, чтобы постучать во входную дверь. Я приставляю ее к стене дома.
– Если Гидеон и обретался здесь, то очень давно, – говорит Серенити. – Как говорится, по данному адресу больше не проживает.
С ней трудно не согласиться. Но я не хочу говорить о том, что если Гидеон виновен в загадочной смерти Невви Рул, приступе бешенства Томаса Меткафа и в исчезновении Элис, то ему есть что терять, если Дженна начнет его об этом спрашивать. И если он захочет от нее избавиться, именно здесь ее никто не будет искать.
Я стучу еще раз, сильнее.
– Позволь я буду говорить, – прошу я.
Не знаю, кто из нас больше удивился, когда мы слышим по ту сторону двери шаги. Дверь распахивается, перед нами стоит неряшливая женщина. Седые спутанные волосы заплетены в грязную косу, блуза вся в пятнах. На ногах разные туфли.
– Чем могу помочь? – спрашивает она, не глядя мне в глаза.
– Простите, что беспокоим, мадам. Мы ищем Гидеона Картрайта.
Мой ум заработал. Я пытаюсь запомнить все, что вижу у нее за спиной. Похожая на пещеру гостиная без мебели. С притолоки спускается паутина. На полу – побитый молью ковер, разбросанные письма и газеты.
– Гидеон? – повторяет она и качает головой. – Сто лет его не видела.
Она смеется и стучит палкой по дверному проему. Я только сейчас замечаю, что у палки белый наконечник.
– Если честно, я уже много лет никого не вижу.
Она слепая.
Гидеону повезло с соседкой, если он действительно жил здесь и ему было что скрывать. Больше всего мне хотелось войти и удостовериться, что Дженна не заперта в подвале или в какой-нибудь бетонной клетке на обнесенном забором заднем дворе.
– Но этот дом принадлежит Гидеону Картрайту? – настаиваю я на ответе, пока еще формально не нарушая закон и не вваливаясь в дом без ордера. И не зря.
– Нет, – отвечает женщина. – Он принадлежит моей дочери, Грейс.
Картрайт Г.
Серенити бросает на меня взгляд. Я хватаю ее за руку и сжимаю, чтобы она не успела открыть рот.
– Как вы сказали, вас зовут? – спросила женщина, нахмурившись.
– Я не представился, – признаюсь я. – Но я удивлен, что вы не узнали меня по голосу. – Я протягиваю старухе руку. – Это я, Невви. Томас Меткаф.
По выражению лица Серенити я вижу, что она лишилась дара речи. И слава Богу!
– Томас! – ахает женщина. – Давно это было.
Серенити толкает меня локтем. «Что ты вытворяешь?!» – одними губами произносит она.
Мой ответ: понятия не имею. Я разговариваю с женщиной, на мешке с телом которой на моих глазах застегивали молнию. И которая сейчас, по-видимому, живет с дочерью, как будто когда-то покончившей с собой. И при этом я делаю вид, что являюсь ее бывшим начальником, который, возможно, десять лет назад сошел с ума и напал на нее.
Она протягивает руку, пальцами ощупывает мои нос, губы, скулы.
– Я знала, что однажды ты приедешь к нам.
Я отстраняюсь, пока она не поняла, что я не тот, за кого себя выдаю.
– Конечно, – подтверждаю я. – Мы же когда-то были одной семьей.
– Вы должны войти в дом. Грейс скоро вернется, а мы пока побеседуем.
– С удовольствием, – отвечаю я.
Мы с Серенити входим в дом. Все окна закрыты, поэтому воздух спертый.
– Прошу прощения, если не сложно, не могли бы вы дать мне стакан воды? – спрашиваю я.
– Ничего сложного, – отвечает Невви.
Она ведет нас в гостиную – большое помещение со сводчатым потолком и мебелью, прикрытой белыми чехлами. На одном из диванов чехла нет. На него садится Серенити, а я пока заглядываю под покрывала, пытаясь найти письменный стол, шкаф для хранения документов, любую информацию, которая могла бы что-то объяснить.
– Что, черт побери, происходит? – шипит на меня Серенити, как только Невви перебирается в кухню. – Скоро вернется Грейс? Я думала, она умерла. Мне казалось, что Невви затоптал слон.
– Я тоже так думал, – признаюсь я. – И точно видел тело…
– Ее тело?
На это я ответить не мог. Когда я прибыл на место происшествия, Гидеон сидел, баюкая на коленях жертву. Помню треснувший, как дыня, череп, и слипшиеся от крови волосы. Но я не помню, подходил ли настолько близко, чтобы разглядеть ее лицо. А если бы и рассмотрел, все равно не мог бы сказать, была ли это Невви Рул, поскольку не видел ее фотографии. Я поверил Томасу на слово, когда он, опознав в трупе своего смотрителя, назвал ее имя.
– Кто в ту ночь вызвал полицию? – спросила Серенити.
– Томас.
– Может быть, он хотел, чтобы вы поверили, будто Невви умерла?
Но я качаю головой.
– Если бы Томас был тем, кто бросился за ней в заповедник, сейчас она бы нервничала намного больше и уж точно не пригласила бы нас в дом.
– Если только она не собирается нас отравить.
– Тогда не пей воду, – советую я. – Тело нашел Гидеон. Следовательно, он либо ошибся – во что я не верю! – либо хотел, чтобы окружающие подумали, что это Невви.
– Но она же не могла просто встать и уйти со стола патологоанатома, – говорит Серенити.
Я молча выдерживаю ее взгляд – что тут скажешь.
Одна из потерпевших в ту ночь уехала в целлофановом мешке. Вторую пострадавшую обнаружили без сознания – ее ударили по голове, что могло в результате привести к слепоте, а потом увезли в больницу.
И тут в гостиную входит Невви с подносом, на котором стоят кувшин воды и два стакана.
– Давайте помогу, – предлагаю я, забирая поднос у нее из рук, и ставлю его на накрытый простыней кофейный столик. Беру кувшин и наливаю каждому из нас по стакану воды.
Где-то в доме есть часы, я слышу, как они тикают, но самих часов не вижу. Наверное, под одним из чехлов. Как будто всю комнату населяют призраки бывшей мебели.
– И как давно вы здесь живете? – интересуюсь я.
– Уже и счет потеряла. Понимаете, обо мне заботится Грейс… после того несчастного случая. Не знаю, что бы я без нее делала.
– Несчастного случая?
– Сам знаешь. Та ночь в заповеднике. После которой я ослепла. После такого удара по голове все могло закончиться гораздо страшнее. Мне еще повезло. Так говорят. – Она присаживается, не обращая внимания на застеленное покрывалом кресло-качалку. – Я ничего из этого не помню, что, наверное, и к лучшему. Когда Грейс придет, она все объяснит. – Она смотрит в мою сторону. – Как невежливо с моей стороны! Я и не поняла, что ты пришел не один.
Я в панике смотрю на Серенити. Придется представить ее так, чтобы это не противоречило версии, что я Томас Меткаф.
– Нет-нет, это я невежа, – извиняюсь я. – Вы же помните мою жену Элис?
Стакан выскальзывает из рук Невви и разбивается. Я присаживаюсь, чтобы вытереть лужу одной из простыней, что прикрывают мебель.
Но, видимо, делаю это недостаточно быстро. Вода проступает через простыню, лужа становится больше. Колени на моих джинсах намокли, пролитая жидкость превратилась в настоящую лужу. Она достигает ног Невви, ее непарных туфель.
Серенити оглядывает комнату.
– Господи Боже…
На обоях потеки воды, с потолка капает. Я смотрю на Невви – старушка откинулась в кресле, ухватилась за подлокотники, лицо мокрое от слез и текущей сверху воды.
Я не могу пошевелиться. Не могу объяснить, какого черта здесь происходит. Я вижу, как над головой, посредине потолка, образуется трещина, которая все растет. И только вопрос времени, когда упадет штукатурка.
Серенити хватает меня за руку.
– Беги! – кричит она.
Я вслед за ней выскакиваю из гостиной. Мои туфли шлепают по лужам, которые образовались на деревянном полу. Мы, тяжело дыша, останавливаемся только у тротуара.
– Кажется, я потеряла свой парик, – говорит Серенити, проводя рукой по голове. Ее розовые мокрые волосы заставляют меня вспомнить окровавленный череп пострадавшей в слоновьем заповеднике.
Я наклоняюсь, продолжая хватать ртом воздух. Дом на холме выглядит таким же ветхим и неприветливым, как и в тот момент, когда мы только подъехали. Единственное свидетельство нашего визита – беспорядочная дорожка мокрых следов на тропинке, но они быстро высохнут в такую жару, и получится, будто мы никогда туда и не заходили.
За два месяца может случиться многое.
Я не знала, где Томас, и не была уверена, что хочу это знать. Не знала, вернется ли он. Он бросил не только нас с Дженной, он бросил и семь слоних и служащих заповедника. А это означало, что кто-то должен был взять бразды правления в свои руки.
За два месяца можно вновь начать чувствовать себя уверенно.
За два месяца можно выяснить, что ты не только ученый, но и очень хороший предприниматель.
За два месяца ребенок может научиться бойко щебетать, придумывая с помощью простых фраз и перекрученных слогов названия всему, что его окружает, и кажется, что ты вместе с ним заново открываешь для себя мир.
За два месяца можно начать новую жизнь.
Гидеон стал моей правой рукой. И хотя мы обсуждали вопрос о том, чтобы нанять еще одного работника, денег на это не было. Но он уверял меня, что все у нас получится. Если я смогу совмещать свои научные изыскания с решением еще более сложных финансовых вопросов, он будет тяговой силой. Поэтому он часто работал по восемнадцать часов.
Однажды вечером, подхватив на руки Дженну, я отправилась туда, где Гидеон пытался починить забор. Взяла ножницы для резки метала и начала ему помогать.
– Ты не обязана это делать, – сказал он.
– И ты тоже, – ответила я.
Обычно после шести часов вечера мы работали в тандеме над тем, что осталось в бесконечном перечне «Необходимо сделать». Мы брали с собой Дженну – она собирала цветы, гонялась за дикими зайцами, которые водились в высокой траве.