Я смотрю на него.
– Я к тому, что в тот день в заповеднике было столпотворение. Никто не знал, как оградить место происшествия, когда вокруг бродят дикие животные. Томас Меткаф был вне себя, хотя изначально мы этого не знали. В заповеднике пропали люди, хотя никто не сообщил об их исчезновении. Одна из них – взрослая женщина. Ее-то я и искал. Поэтому, когда обнаружил женщину в бессознательном состоянии, все грязную и в крови, я сказал врачам скорой помощи, что это Элис, и ее доставили в больницу под этим именем. – Он повернулся к окну, профиль его освещали фары проезжающих мимо машин. – У нее не было удостоверения личности. Я должен был довести дело до конца. Почему я не помню, как она выглядела? Какие у нее были волосы: белокурые или рыжие? Почему я не обратил на это внимания?
– Потому что ты сосредоточился на том, чтобы ей оказали медицинскую помочь, – объясняю я. – Не казни себя. Ты же не хотел никого запутать, – замечаю я, вспоминая о собственной тайной карьере шарлатанки.
– Вот тут ты ошибаешься, – поворачивается он ко мне. – Я похоронил улику. Тот рыжий волос, который нашел на теле Невви. Когда я читал отчет патологоанатома, то не знал, что он принадлежит Элис, но я точно знал, что эта улика означает: данное дело – не просто несчастный случай. Тем не менее я согласился с напарником, что жители хотят чувствовать себя в безопасности, что нападение слона плохо само по себе, но убийство – еще хуже. Поэтому я сделал так, что эта страница из отчета исчезла, и, как и предрекал Донни, стал героем. Я стал самым молодым детективом. – Он покачал головой. – Ты это знала?
– И что ты сделал с этой страницей?
– Я положил ее в карман в то утро, когда меня посвящали в детективы. А потом сел в машину и сорвался с утеса.
Я вжимаю тормоз в пол.
– Ты что сделал?
– Датчики решили, что я умер. Похоже, произошла остановка сердца. Но и тут все оказалось не слава богу. Потому что очнулся я в отделении реабилитации, в вену мне вводили какую-то ерунду вроде окситоцина, и боль была такая, что убила бы десятерых покрепче меня. Стоит ли говорить, что на службу я не вернулся. Начальство не слишком жалует тех, кто стремится свести счеты с жизнью. – Он смотрит на меня. – Теперь ты знаешь, кто я на самом деле. Мне претила мысль, что еще двадцать лет придется строить из себя хорошего парня, когда я знал, что таковым не являюсь. По крайней мере, когда я сейчас говорю людям, что я – алкоголик-неудачник, то ничуть не кривлю душой.
Я думаю о Дженне, которая наняла экстрасенса-самозванку и детектива с собственными тайнами. Думаю о продолжающих появляться доказательствах того, что Элис Меткаф и была пострадавшей, тело которой обнаружили в заповеднике десять лет назад. И почему я ни разу этого не почувствовала?
– Я тоже должна тебе кое-что сказать, – признаюсь я. – Помнишь, ты постоянно спрашивал, могу ли я связаться с духом Элис Меткаф? А я ответила «нет», что, вероятно, потому, что она не мертва.
– Да, – усмехнулся он. – Похоже, твой Дар нуждается в проверке.
– И не только. Я ни словом не обмолвилась с духами с тех пор, как дала неверную информацию сенатору Маккою о его сыне. Я выдохлась. Все. Конец. У этой палки больше паранормальных способностей, чем у меня.
Он смеется.
– Намекаешь, что ты – шарлатанка?
– Еще хуже. Потому что я не всегда была такой.
Я смотрю на Верджила. Вокруг его глаз зеленые тени – отражение от зеркала, как будто он какой-то супермен. Но он вовсе не супермен. Он такой же испорченный, израненный, изнуренный борьбой, как и я. Как все мы.
Дженна потеряла мать. Я – доверие к себе. Верджил – свою веру. У каждого из нас не хватает какой-то частички. Но на какое-то время я поверила, что вместе мы можем быть одним целым.
Мы въезжаем в Делавэр.
– Дженна, если бы даже захотела, не могла бы найти более неподходящих для помощи себе людей, – вздыхаю я.
– Именно поэтому нам нужно все сделать правильно, – говорит Верджил.
Я на похороны Грейс в Джорджию не поехала.
Ее похоронили в семейной могиле рядом с отцом. Гидеон поехал, Невви, разумеется, тоже, но жизнь заповедника складывается так, что кто-то должен остаться, чтобы позаботиться о животных, какой бы весомой причины для отъезда ни было. На протяжении той страшной недели, пока тело Грейс не выбросило на берег – целой недели, в течение которой Гидеон и Невви продолжали надеяться, что она жива, – мы все налегали на работу, чтобы восполнить отсутствие Грейс. Томас собирался брать нового работника, но подобные вопросы так быстро не решаются. А сейчас, когда не было половины работников, нам с Томасом приходилось трудиться круглосуточно.
Когда Томас сообщил, что Гидеон после похорон вернулся в заповедник, я не думала, что он вернулся из-за меня. Если честно, я не знала, чего ожидать. Мы целый год хранили тайну, целый год блаженствали. Случившееся с Грейс стало нашим наказанием, нашей расплатой.
С Грейс ничего не случилось. Она сама приняла решение.
Мне не хотелось думать об этом, поэтому я с головой ушла в уборку сарая, надраивая пол, пока он не засверкал. Делала новые металлические игрушки для азиатских слоних. Подрезала кустарники, которые в северной стороне африканского вольера переросли забор. Раньше это была работа Гидеона, хотя и я умело обращалась с садовыми ножницами. Я постоянно искала себе занятие, чтобы не иметь возможности думать о чем-то еще, кроме поставленного передо мною задания.
Гидеона я встретила только на следующее утро, когда он привез на вездеходе сено в тот же сарай, где я делала лечебные яблочки, чтобы накормить слонов. Я уронила нож, бросилась к двери и уже подняла руку, чтобы помахать ему, но в последнюю минуту спряталась в тени.
И правда, что я ему скажу?
Несколько минут я наблюдала, как Гидеон выгружал сено, – мышцы его напрягались, когда он складывал тюки в пирамиду. Наконец-то собравшись с мужеством, я вышла на солнечный свет.
Он замер и уронил тюк, который как раз поднял.
– Сира опять хромает, – сказала я. – Когда будет время, посмотришь?
Он кивнул, старательно отводя глаза.
– Что еще надо сделать?
– В кабинете сломался кондиционер. Но это потом. – Я скрестила руки на груди. – Прими мои соболезнования.
Гидеон пнул тюк, и между нами взметнулось облачко пыли. Он впервые с тех пор, как я подошла, поднял на меня глаза. Они были такие красные и опухшие, что, казалось, внутри лопнули сосуды. Я решила, что его мучает стыд.
Я потянулась к Гидеону, но он уклонился, мои пальцы лишь коснулись его. Потом он повернулся ко мне спиной и подхватил второй тюк сена.
Я, жмурясь от солнца, вернулась в сарай. К моему изумлению на том месте, где минуту назад была я, уже стояла Невви и ложкой накладывала в подготовленные мною яблоки арахисовое масло.
Ни я, ни Томас не ожидали, что Невви так быстро вернется. В конце концов, она только что потеряла ребенка.
– Невви… ты… вернулась?
Она продолжала работать, не глядя на меня.
– А где мне еще быть?
А через несколько дней я потеряла свою дочь.
Мы сидели в домике, Дженна плакала, потому что не хотела спать. В последнее время она стала бояться засыпать. Сон Дженна стала называть «Время уходить». Она была уверена, что если закроет глаза, а потом откроет, то меня рядом не окажется. И что бы я ни говорила, как ни убеждала ее в обратном, она рыдала и старалась справиться с усталостью, пока сон не одолевал ее.
Я пыталась петь ей, баюкать. Складывала из долларовых банкнот слоников, которые обычно отвлекали малышку, и она переставала плакать. Наконец Дженна засыпала в позе, ставшей в эти дни для нее привычной – когда я прижималась к ней всем телом, словно раковина улитки, такой импровизированный защитный домик. Я только-только встала, когда в дверь постучал Гидеон. Ему нужно было помочь поставить забор из проволоки под напряжением, чтобы иметь возможность пройтись грейдером по участкам африканского загона. Слонихи любили рыть землю в поисках свежей воды, и эти ямы были опасны как для самих слонов, так и для нас и нашего транспорта: можно было упасть туда, удариться головой или сломать ось у автомобиля.
Поставить такой забор в загоне с африканскими слонами можно только вдвоем – один будет натягивать проволоку, второй отгонять животных от вездехода. Мне не хотелось идти с Гидеоном по двум причинам. Во-первых, я не хотела, чтобы Дженна проснулась и сбылся самый ужасный ее страх – что я на самом деле ушла. Кроме того, я не знала, каковы сейчас наши с Гидеоном отношения.
– Томаса попроси, – предложила я.
– Он уехал в город, – ответил Гидеон. – А Невви моет Сире хобот.
Я посмотрела на дочь, крепко спящую на диване. Я могла бы разбудить малышку и взять с собой, но ее так долго пришлось убаюкивать… Да и Томас, если узнает, будет, как всегда, в бешенстве. Проще уделить Гидеону двадцать минут и вернуться до того, как Дженна проснется.
Я выбрала последнее. Работа заняла всего пятнадцать минут – так быстро и слаженно мы работали в тандеме. От нашей синхронности щемило сердце; мне так много хотелось ему сказать.
– Гидеон, – сказала я, когда мы закончили работу, – что мне сделать?
Он отвел глаза.
– Ты скучаешь по ней?
– Да, – прошептала я. – Конечно, скучаю.
Лицо его посуровело, ноздри затрепетали, подбородок словно окаменел.
– Именно поэтому мы больше не можем встречаться, – пробормотал Гидеон.
Я не могла дышать.
– Потому что я сожалею о том, что Грейс умерла?
Он покачал головой.
– Нет, потому что я не сожалею.
Рот его искривился, раздался всхлип, и Гидеон упал на колени. Зарылся лицом в мой живот.
Я поцеловала его в макушку, обняла, прижалась крепко-крепко, чтобы он не сломался.
Через десять минут я уже неслась на вездеходе домой, где увидела широко распахнутую входную дверь. Может быть, в спешке я забыла ее закрыть? Вот о чем я подумала, когда вошла в дом и поняла, что Дженна пропала.