Есть очень хотелось, но что поделать, когда еды просто неоткуда взять? Вряд ли немецкие генералы будут в чем-то ограничивать своих солдат ради пленных. Конечно, тот парень, говоривший, что немцам нас нечем кормить, скорее всего, прав. Где взять столько еды? Нас тут столько собрали, что уже больше, чем самих немцев, наверное. Но спросить все же надо, уж очень сильно хотелось есть и пить…
Конечно, никто нас так и не кормил. Вот на следующий день, когда таскали очередные шпалы, я и сдался. Не было сил совсем, ноги не шли. Вновь обратился к конвоиру, за что получил прикладом в бок. Упав, встать я уже не смог. Усталость, голод, злость и одновременная апатия, сделали свое черное дело.
– Вставай дурень, застрелят же! – услышал я возглас пленных, но ничего сделать не мог.
Я лежал, прижав руки к ушибленному месту, и выл от злости и боли. Да что же это такое? Как? Сколько можно? Неужели наши коммуняки не врали, рассказывая о немцах? Может, это они просто злятся на то, что Красная Армия им мешает, разрушает мосты, железные дороги? Почему немцы, как и любые европейцы, в будущем – нормальные люди, а здесь такие злые? Вопросов у меня столько, что жизни не хватит все задать, а уж ответить на них и вовсе некогда. Как стал сюда попадать, ни разу не было времени в достатке, чтобы подумать. Постоянно какая-то беготня, отчего я просто с ума схожу. Хоть денек бы дали, хоть час!
В этот момент я почувствовал, как меня схватили за руки. Сил сопротивляться уже не было, я просто смотрел в небо, холодное осеннее небо и плакал. Слезы текли ручьем. Что мне делать, как быть?
Ответ пришел быстро. Меня бросили в лужу, прекратив тащить, затем два немецких солдата отошли чуть в сторону, я провожал их взглядом, не вникая даже в то, что будет дальше. Лужа была большой, и я мгновенно промок. А было все просто и печально. Солдаты развернулись, встав в трех метрах от меня, и, вскинув винтовки, выстрелили.
Двойной удар в тело, один – в районе груди, второй – ниже, в живот. Боль была, но знакомая, что ли? Резкая, пронзающая меня насквозь волна пролетела, и в глазах вновь стало темно. Как же страшно это, понимать, что умираешь, а еще страшнее постоянно этого ждать…
«Убили!» – вот первая мысль, что проползла в голове. И стало как-то даже легче, что ли. Меня опять просто убили! Что, опять в больнице? Может, хоть теперь насовсем?
Осматриваясь, невольно закашлялся. В палате было светло и тихо, никого вокруг. Вызывать медсестру не хотелось, наслушался в прошлый раз. Что же это со мной? Этот дед, что, колдун какой-то? Или это глюки? Но, блин, уж больно какие-то реальные глюки. Как он говорил, я сам себе это все создаю? Бред какой-то. Как? Как я могу такое придумать? Тут даже самому кровавому фантасту не под силу подобное замутить, что уж обо мне говорить. Тем более создавать самому себе пытки… Это уже из разряда мазохизма.
Внезапно взгляд остановился на тумбочке. Точнее, я разглядел какой-то предмет на ней и решительно потянулся за ним. Предмет оказался… газетой. О как! Их что, еще печатают? На первой же странице было фото какого-то ветерана и нашего кормчего. Стал читать, в статье говорилось о том, что молодежь совсем перестала уважать ветеранов, что-то еще о воспитании и образовании, ерунда, короче, всякая.
Во мне мгновенно начало просыпаться то, что я культивировал в себе всю жизнь. А в конце этой самой статьи были воспоминания, якобы настоящие, одного ветерана. Тот рассказывал корреспонденту о защите Москвы зимой сорок первого. Блин, я слышал раньше, конечно, что немцы близко подошли, но не знал, что насколько. По теперешним временам они и вовсе в городе были. Что ж не дожали-то? Неужели наши так упирались, что вдруг научились воевать? Как можно пятиться столько от границы, а тут вдруг взять и выстоять? Мало того, еще и в наступление перешли именно тут, под Москвой. Где-то папаша Адольф не додумал…
Внезапно руки стало щипать, сильно, неприятно. Ощущения были похожи на… Да, как будто зимой без перчаток в сильный мороз на улицу вышел. Холодом повеяло и окатило волной с ног до головы. Пытаясь понять, что происходит, я хотел завернуться поплотнее в одеяло, но руки не слушались. Странные ощущения.
– Живой? – голос доносился как будто через вату. Говоривший словно укрылся одеялом и таким странным способом пытался докричаться до меня.
Хотел было ответить, но поймал себя на мысли, что не могу разомкнуть губы, их словно суперклеем обработали. Тело также не слушалось, но чуть кивнуть головой я все же смог.
– Васильев, что тут? – донесся еще один голос.
– Так еще один, товарищ лейтенант, – ответил тот, что спрашивал меня, живой я или нет. – Сколько же их тут? – человек обвел глазами пространство вокруг себя.
Окидываю, наконец, и я взглядом округу, точнее, то место, где очнулся в этот раз, только вот почти ничего не было видно. Все вокруг белое, даже глаза слезиться начали, зацепиться было не за что. Ресницы слипались, замерзая от слез мгновенно, и было очень неприятно.
Неожиданностью было именно то, что в этот раз я попал сюда без содействия деда, то есть его колдовство, о котором я думал, ни при чем. А что же тогда? Неужели и правда я сам все сделал, едва прочитав рассказ ветерана? Тогда плохо это все, я-то думал, что надоест деду меня жизни учить, он и отстанет, а тут вон как.
Так вот почему пальцы холодило, зима здесь. И тут же ко мне пришла боль. Застонав, губы я так и не смог разлепить, хоть и пытался, скрипнул зубами. Что с моим ртом? Я просто боюсь сильно напрячь челюсть, как бы не разорвать губы.
– Надолго ли? – вздохнул человек, и мне показалось, что в этом вздохе было столько сочувствия и жалости, что я захотел увидеть говорившего человека.
Сказано было тяжело, сразу понимаешь, что человек искренне переживает, в мое время такого и не встретишь уже.
– Да, уже восемнадцать нашли, умерли все. У троих даже ран не было, обморожение…
– Конечно, сутки на таком морозе, эх, успели бы раньше… Парни-то все сплошь молодые, красивые. Еще бы, гордость страны, кремлевские курсанты! Как так вышло, что именно тут не было регулярных войск, и мальчишек поставили в строй? Господи, им ведь жить и жить бы еще!
Это они о чем сейчас тут говорят? Кто курсант? Я? Ужасно хотелось осмотреться, но видел вокруг только снег, да и то, словно через пелену. Скорее всего, тот, кто так сожалел о курсантах, немолод, по голосу слышно, да и манера речи похожа.
– Этот еще и ранен, похоже. Вон вокруг красное все…
Это обо мне? Я ничего не видел, кроме снега, голова не опускалась, слишком болела, и, черт, да почему же меня так зажало-то, словно в тисках?
Говорившие бойцы суетились возле меня, явно работая лопатами. Откапывают, что ли?
– О, вон чего вышло…
Я не понимал, о чем говорят солдаты, чувства холода и страха перекрывали все. Казалось, я ощущал все их эмоции, но никак не мог понять, что же со мной. Видел хоть и плохо, но и этого было достаточно, чтобы разглядеть испуганные лица тех, кто занимался сейчас моим спасением. Бледность на лицах, глаза бегают и старательно уходят от моего взгляда, люди реально переживают.
– Твою мать, – грязно выругался один из бойцов, – да, парень, досталось тебе. Как ты еще терпишь-то? – неподдельный страх был написан на лицах моих спасителей.
Да что там такое, что даже солдаты испугались?
И тут меня потащили. Точнее, приподняли за руки и положили на снег. Оказывается, я до этого и так лежал на спине, а вот на ногах у меня лежало что-то тяжелое, но я не чувствовал веса. Страшно подумать, но я вообще не ощущал ног.
Уложили меня на какую-то железку и потащили по снегу, как на санках. Вновь попробовав открыть рот, но понял, что точно разорву губы, если продолжу это занятие, буду ждать. Надеюсь, меня тянут туда, где будет тепло.
Вокруг, что удивительно, было тихо. Я даже подумал на секунду, что не на войну попал, хотя где еще я мог оказаться. Оглядывая, насколько мог, округу, видел, как к нам присоединяются и другие солдаты. Наконец, послышался шум, это был бытовой шум, не грохот, а именно шум от присутствия людей. Вокруг росли деревья, меня дотащили до них и остановились.
– Товарищ фельдшер, примите еще одного, с ногами проблема, да и замерз он сильно…
Я бы поежился, если б мог.
– Зина, ты закончила? – новый голос. – Готовь место.
Двое здоровенных мужиков подняли меня на руки и внесли куда-то. Похоже, палатка. Даже будучи сильно замерзшим, я сразу почуял, что здесь теплее. Точно, вон в углу печка стоит, от нее и тепло. Маленькая надежда, что все наладится, начала просыпаться где-то глубоко внутри.
– Ты меня слышишь? – я моргнул, когда надо мной появилось лицо человека в белом, но грязном халате. – Хорошо. Парень, сейчас немного отогреешься, а то одежду не снять, хоть топором руби, и займемся тобой. Потерпишь?
Как будто у меня выбор был. Я вообще ни хрена не чувствую, тело как не мое, а они спрашивают. Лежу, глазами хлопаю, странно, что веки перестали слипаться, и я вообще могу хлопать глазами. Скосил глаза вниз и увидел, как от моей груди поднимается пар, таю, видимо. А уже через десяток минут, когда я наконец начал отходить от мороза, пришла боль… Губы уже отошли и рот открывался, поэтому я орал так, что уши закладывало даже у меня, не говоря о тех, кто еще был рядом. Казалось, что меня просто пилят пополам ржавой и тупой пилой. Пилят наживую, старательно и буднично, не обращая внимания на мои страдания, а было действительно ужасно. Голос срывался и переходил то в рык, то хрип, боль пришла такая, какой еще не придумали, меня буквально разрывало на части от нее.
– Держите его! – услышал я, а в мои руки вцепились клещи здоровяков, которые меня сюда и принесли.
Крутиться не получалось, держали на совесть, орать я тоже не мог, мне в рот сунули что-то твердое, и зубы сцепились до скрежета. Боль шла снизу, от ног, которых я не чувствовал ранее. Я и сейчас их не чую, только дикую боль.
– Ампутация, Сергей Леонидович? – сквозь мое многозначительное мычание донесся тихий, красивый голосок.