– Что вы делаете? Ведь это же простые люди! Что они вам сделали? Зачем так?
А дальше мне в голову прилетел кулак, удар был не сильным, но нос мне разбили. Я вновь поднял голову и хотел открыть рот, но возле меня уже оказались несколько солдат и, похоже, офицер.
– Вы, еврейские свиньи, вы не должны жить, как и русские, вы рабы, а с рабами можно делать все, что захочешь! – буквально выплюнул мне в лицо офицер. – Вы занимаете пространство, необходимое для подданных Великого рейха, кроме того, жиды не являются людьми по определению, так почему мы должны обходиться с вами как-то иначе?
Нет, не может цивилизованный народ целенаправленно следовать такому курсу, это неправда, просто, видимо, конкретно этому офицеру чем-то насолил какой-нибудь еврей, вот он и обозлился. Я даже думать не хочу, что так делает вся немецкая армия. Это просто невозможно! Как можно истреблять целый народ только за принадлежность к какому-либо этносу? Мы же не в средневековье живем…
И тут стало доходить. Не в средневековье, но это другая эпоха, здесь были именно такие правила, и думать по-другому просто было невозможно.
Двое солдат взяли меня за руки, офицер подтянул перчатки и нанес сильный удар. Глаз почти сразу заплыл, но я уже не думал об этом. За предыдущие мои попадания в прошлое уже успел привыкнуть к побоям, хотя разве к ним можно привыкнуть? Сам себе противоречу. Откуда-то из толпы вдруг закричала женщина:
– Оставьте его, не бейте! Отпустите моего сына…
Мама? Я медленно повернул голову в сторону воплей женщины. Да, кричавшая женщина была сильно похожа на мою родную маму, хотя я и понимал, что это не она. Раздетая, вся в грязи, волосы растрепаны и частично закрывают лицо, она рыдает и падает на колени.
Мне было стыдно смотреть на обнаженную и униженную женщину, тем более так сильно похожую на маму, я пытался отвернуться, не в силах продолжать глядеть в ее сторону, но солдаты не давали возможности отвернуться. Опустив глаза, я просто зажмурился.
– Это твоя мать? Замечательно! – произнес офицер.
Я резко распахнул глаза, предчувствуя нехорошее. Медленным шагом немецкий офицер направился к женщине, на ходу вынимая из кобуры пистолет. Теперь я смотрел, не сводя с него глаз, ожидая развязки. Все я понимал, но внутри теплилась какая-то надежда, что ли…
Офицер остановился, стволом пистолета за подбородок поднял женщине голову, заставляя смотреть ему в лицо, а затем просто ткнул ствол ей в лоб и нажал на курок…
Мои глаза опустились, откинувшуюся голову женщины я не видел, осознавая, что произошло ужасное. Слезы отчаяния катились по щекам, пытаясь унять их, поднял руки, вытирая глаза, но тут услышал команду:
– Огонь!
Грохот выстрелов мгновенно заглушил крики и стоны людей. Противный свист проносившихся рядом пуль сменялся на еще более противный чавкающий и хлюпающий звук от попаданий в тела. Один из таких маленьких, горячих кусочков свинца достался и мне. Странно, что один. Попадание было куда-то в грудь слева, почти под ключицей резануло, ударило, и я начал падать. Я был жив и видел, что падение предстоит долгим. Сзади нас, тех, кто стоял в шеренге, была вырыта яма или ров, не знаю. Глубина была очень большой, не меньше пяти-шести метров, и на дне этого рва уже лежали тела.
Выходит, это был массовый расстрел, о которых тоже все кричали историки-патриоты, обвиняя немцев в бесчеловечности. Да, ведь нацистов обвиняли в геноциде евреев и славян. Значит, я попал сюда именно для того, чтобы своими глазами узреть то, за что русские возненавидели фашистов. Причем не только увидеть, а еще и на себе испытать это.
Я упал лицом вниз, мгновенно ощутил вонь, и рвота нахлынула с невиданной ранее силой. Меня буквально выворачивало наизнанку. Подо мной, да и вокруг лежали трупы людей, некоторые были уже тронуты разложением и вид имели откровенно страшный, как в каком-нибудь фильме о конце света с толпами зомби. Распухшие, синевато-черного цвета руки, ноги, тела сводили с ума. Увидев ребенка примерно лет пяти, растерзанного пулями в решето, я заорал. Крики были повсюду, многих, видимо, только ранило, как и меня. Но то, что произошло дальше, заставило сорвать голос и навсегда умолкнуть. Сверху, откуда падали люди, на нас полилась жидкость. Запах бензина перепутать с чем-либо тяжело, поэтому я просто замер. А когда полетели факелы, закрыл глаза.
Как они кричали… Как я кричал! Господи! Вонь поднялась такая, что, теряя сознание, я не мог заставить себя дышать. Я тоже горел, но уже не испытывал боли от этой процедуры, так как умер. Но запомнил эти ощущения навсегда, вряд ли есть хоть один человек на свете, который может рассказать о своих ощущениях во время смерти от огня…
Орал я и очнувшись в палате. Орал так, что на крик прибежали, наверное, даже те врачи, кто был дома. Мой мозг просто взрывался от пережитых эмоций, картина этой казни, в которой я участвовал в качестве жертвы, стояла перед глазами и не покидала меня.
– Санитара сюда, живо, с ремнями! – донеслось до меня.
А через минуту меня уже вязали за руки и за ноги к спинкам кровати.
– Суки, что вы делаете? Люди вы или кто? – мой крик тонул в шуме голосов взволнованных врачей. Рвался и метался, пытаясь мешать санитарам, я недолго, укол в руку, а чуть позже второй, успокоили меня.
Лекарство не приносило облегчения. Меня, скорее всего, подсадили на какие-то наркотики, с утра до вечера я был в каком-то бреду, ничего не понимал, было очень страшно осознавать себя овощем.
Ночью вернулся дед, я не понимал, что он говорит, лежал и слушал, но в какой-то момент все же сорвался и вновь нагрубил. Я просто не понимал, что вообще говорю и кому.
– Из того, что я видел, вынес только одно: обделались вы на войне знатно, не понятно, как вообще победили! Только зря страдали мирные граждане. Как всегда, армия отступает, а страдают люди! Зачем нужны такие вояки, если враг спокойно уничтожал граждан целыми селами и городами?
– Всяко было, немцы, поступая так, рассчитывали на устрашение, а получилось наоборот, – не стал возмущаться дед. – Героизма становилось все больше. Даже под Москвой… Ты просто не видел этого, а может, не хотел увидеть. А есть и другие места, где наши люди проявили невероятную стойкость для того, чтобы не просто выжить, а победить врага. Досталось всем, поэтому мы, бывшие граждане СССР, и называем эту войну народной и Отечественной! А посмотри-ка сам. Чего я тебе говорить буду?..
– Отстань от меня, старый, пожалуйста! – выдохнул я, и мир привычно померк.
Да уж, я действительно привык к этому страшному действию. Что бы ни сулило мне новое путешествие, оно отвлечет меня от реальности, которой я стал бояться больше, чем этих снов – попаданий в прошлое…
– Так, слушайте меня внимательно. Не паниковать, все получится, до вас многие переправились успешно, получится и у нас. Как подойдем к берегу, быстро покинуть баржу и залечь, рассредоточившись. Все ясно? Наши люди там держатся, нужно срочно им помочь, иначе отбивать вновь будет гораздо сложнее. Ребятки, не трусить, наше дело правое!
Слова были не просто звуком, это реальное предупреждение, ибо пока мы собирались тут, на берегу, реку здорово бомбили. Чуть в стороне находились плавающие ошметки от чего-то деревянного, их прибило волной, и это явно когда-то были кораблем.
Очутился я где-то на берегу широченной реки, лежа, как обычно, в грязи. В этот раз меня никто не пинал, не орал и даже не ругал. Мужик один, с треугольниками в петлицах, отметил только, что не мешало бы мне привести себя в порядок, но и он махнул рукой, когда приказали строиться. Хоть и косил взглядом недовольно, но более ничего не сказал.
Рукавом утер лицо, потому что и оно было грязным, также ладонями прошелся по форме, надеясь сделать ее хоть немного почище. Весь берег передо мной и другими солдатами был изрыт и искорежен, воронки, окопы, опять воронки, сгоревшие сараи и техника. Народу много, суета стоит, аж жутко, земля представляет собой глиняное месиво. В небе был слышен вой, глянул мельком, подняв глаза, и уставился на пролетающие самолеты. Изредка сзади, откуда-то из спин находящихся на берегу солдат, доносится мощный грохот, стреляют, видимо. Причем из чего-то очень серьезного. А прямо перед нами, готовящимися к погрузке на баржу, простиралась огромная водная преграда. Множество всяких кораблей и катеров, разрывы бомб и поднимающиеся на многие метры к небу фонтаны воды. Кажется, река просто кипит, нет ни сантиметра спокойной воды, все бурлит, пузырится, пенится, в разные стороны летят тучи брызг. Впереди, за этой самой водой, виднеются какие-то дома. Развалины, горящие развалины это, а не дома. Справа от крайних домов, тех, что попадают в поле зрения, горит просто берег и, кажется, даже вода. Что-то все это мне напоминает…
– Вперед, быстрее, быстрее! Промедление – это наши жизни! Там гибнут наши товарищи, вперед, ребята!
Призыв был подхвачен не словами, а делом. Толпа, но, блин, организованная толпа устремилась к воде, туда, где в нескольких метрах от берега стояло какое-то корыто. Залезали прямо из воды, тут были скинуты с борта какие-то мостки, но все вымокли, кто по пояс, а кто и целиком искупался. Почему-то никто вообще не обратил на это внимание, дружно лезли на борт и устраивались кто куда.
«Это на нем, что ли, нас туда повезут?» – мысль как пришла, так и ушла, ибо меня подтолкнули, и я, как и все, вошел в воду, а затем, достигнув баржи, залез на палубу. Здесь вовсю бурлила людская масса, трудно было удержаться, чтобы никого не толкнуть или не задеть. Люди присаживались, занимая все пространство на палубе этой лоханки. Судно было старым и выглядело ненадежным, надеюсь, что это впечатление обманчиво.
Баржа отчалила, едва командир выкрикнул, что погрузились все. Приказали пригнуть головы и не высовываться. Под ногами все дребезжало, вибрация отдавала мелкой дрожью в ноги и проходила через все тело. Старая посудина еле шевелилась, разворачиваясь носом к тому берегу, на это ушло минут десять, если не больше. Затем частота вибраций ускорилась, капитан посудины дал газу, баржа, выплюнув в серое небо тучу черного дыма, начала набирать скорость, если это можно так назвать.