– Наберешь вес, устроишься куда-нибудь, работы и для одной руки много. Главное, не паникуй и с водкой не перебарщивай, все будет в порядке, тебе еще жить и жить.
Хорошо ему говорить, жить и жить, а мне каково? Я его прямо и спросил, есть у него работа для меня, так тут же запричитал, что ему не нужны калеки. А где их взять, не калечных-то? Кто еще цел, тот на войне. Порадовал Василий Константинович, тот самый, что меня в похоронку устроил. Справил мне документы, сказал, чтоб я отца благодарил, так что хоть с этим теперь проблем не было.
Мне тут доктор в больнице рассказал, что он тоже знает моего папашу и почему Константинович такой добрый. У него вся семья при бомбежке погибла, а он друг моего отца, вот и пожалел. А еще батя на финской ему жизнь спас, поэтому мне и повезло, устроился вроде как.
Документы получены легальные, настоящие. По ним я получил ранение по дороге в часть, куда направлялся по указанию комиссара НКВД. Во как, всесильная контора мне бумаги делает левые, а говорили, что они только и искали, кого бы расстрелять!
Да, многое из того, что вижу и с чем сталкиваюсь, не укладывается в голове. Рушатся все теории, привычные мне, я столько себя убеждал там, что в СССР не было ничего хорошего, а тут… Культурный шок? Да нет, просто не готов я был к этому. Тут вообще многое выбивалось из привычного. Взять, к примеру, работяг, многих я уже повидал. Люди пашут как кони, без еды и продыху сутками, причем не в карты играют, а реально работают, ответственно! Привык я в своем времени видеть тут и там имитацию, причем везде. Власть имитирует, что она заботится о людях, люди имитируют, что работают. Тут все не так. Почему, почему во вроде бы отсталой стране люди такие ответственные? Запугали? Может, и запугали, да только я не вижу, чтобы кого-то пугали, а люди-то работают.
Откормить меня никак не удавалось. Я худел день за днем. Уж вроде и некуда больше, ан нет, худею, и баста. Уже перестал сам есть, хоть и дают явно больше, чем зимой, сил нет совсем. Лежу овощем, не встаю, даже сесть не могу. Боли уже нет нигде, а также нет и мыслей в голове, я тупо гляжу в потолок, и слезы катятся из глаз.
– Ну, как он? – услышал я однажды вечером тихий разговор. По голосу, вроде как отец пришел.
– Плохо дело, Паша, умирает он. Организм не тянет совсем. Ему бы питание пораньше наладить, вылез бы, а так… Слишком сильное истощение. Питание уже не помогает, да и организм отвергает ее, как поест, так рвота с кровью и потеря сознания. В общем, готовься, как бы тяжко это не было для тебя.
– Спасибо, что помогал. Хоть он оставался у меня, теперь вообще один. Завтра к Васе иду с рапортом.
– На фронт собрался? У тебя и так работенка та еще, зачем тебе на фронт?
– Да уж лучше так. Как жену потерял, каждую поездку только и думал о том, когда и меня Бог приберет, а все живой. Уже бомбили столько по дороге, под лед проваливался, но все выбираюсь как-то. Надоело, не для кого жить мне…
– Что ж, тебе виднее, отговаривать не стану, бесполезно.
– Это точно. Я все решил. Можно к нему?
– Иди, ты ведь ни разу не был.
– Да злой я на него был, а теперь понимаю, что был неправ. Не готов он был к армии, я еще, дурак, его в училище отправил!
Я лежал с закрытыми глазами, ощущая рядом человека, что был вроде как отцом моему телу, в которое я попал. Мне было жалко его, а еще себя. Ведь это они обо мне говорили, помру я скоро.
– Прости меня, Севка…
– Это ты, бать, прости меня, труса… – откликнулся я.
– Да это я ведь тогда настоял, чтобы ты в училище поступил, а ты не хотел. Тебе все с железками возиться хотелось, я не дал, решил, что в армии ты будешь на своем месте. Ты не солдат, вот так и получилось, не надо было тебя туда посылать. Глядишь, работал бы сейчас на Кировском и был бы в порядке. Армия не твое, дурак я был.
– Плевать, – я говорил даже, не открывая глаз, а сам чувствовал, как убывают последние силы. Становилось как-то легче, что ли? – Я сны видел, отец, и все они сбывались позже. Город долго будет в блокаде, сил у нас пока мало, через полгодика начнем давить помаленьку. Будь осторожен, бать, не лезь на рожон, войне еще не скоро конец, всем хватит. Останься живым, помни нас. Прощай…
Я провалился в темноту, наступило страшное чувство падения, бесконечного падения куда-то во тьму. Боли не было, только страх. Сколько это продолжалось, не знаю, но все же я вновь осознал себя. Открыв глаза, увидел привычную палату, только в этот раз надо мной были кучи разных трубок и проводов. Первая же мысль: «Неужели? Неужели я дома?! Как же хорошо вновь оказаться здесь, в своем времени, где нет войны и голода…»
– Черт побери, как же я хочу есть! – воскликнул я вслух и попытался сесть.
Сил не было, для меня, пролежавшего несколько месяцев в госпитале в Ленинграде сорок второго года, это было уже привычно. Осмотрелся… О, вот и кнопка вызова медсестры.
– Да ладно?! – воскликнула удивленно девушка, прибежавшая уже через несколько секунд в палату.
– Ага, – кивнул я в ответ и попытался улыбнуться. Радость переполняла меня.
– Живой… Болит что-нибудь?
Мне трогали лоб, заглядывали в глаза, оттягивая веко и попросили высунуть язык.
– Живой, есть хочется сильно… – промямлил я.
– Э, тебе еще не скоро разрешат. Вот твоя еда… – Девушка указала на трубки и бутылочки, идущие к моим венам.
– А зачем они? – задал я дурацкий вопрос.
– Как, зачем? – даже удивилась сестра. – Ты же сам не ел столько времени, вот и поддерживали…
– А сколько это? – вопросительно изогнув бровь, осторожно спросил я.
– Тебе нельзя волноваться, врач придет утром, сейчас уже поздно…
– Да нормально все. Там, – я двусмысленно указал в потолок, – я был несколько месяцев, а сколько меня тут не было?
Конечно, я был готов ко всему.
– Почти полгода, – робко произнесла девушка и не отводила от меня взгляд. – А где это, там?
Ага, интересно? А мне вот не очень.
– Лучше вам не знать, девушка, а то, боюсь, переведут меня от вас туда, где не будет такой милой медсестры.
…А что, это вполне в духе наших душителей свобод, запихнут в дурку, а там все, овощ через месяц. Так накачают каким-нибудь галоперидолом, что забудешь, как тебя зовут. А я теперь вовсе не хочу забывать о том, кто я есть. Я – другой. Тот, что был ранее, умер там, на войне, причем несколько раз. Новый я, теперь все будет по-другому.
Девушка проверила бутылочки на стойках, одну поменяла и попросила лежать спокойно и попытаться уснуть. Я пошутил было, сказав, что спал полгода, но один черт, как-то быстро сморило, и я уснул. Спокойно, без снов и кошмаров.
Дед ночью не пришел, да и я не просыпался. А вот с утра меня ждал настоящий кошмар! Точнее, куча врачей, все с какими-то приборами, пробирками и прочим. Все лезут, по очереди задают дурацкие вопросы. А я лежу, смотрю на них и невольно сравниваю с теми… Врачи в Ленинграде сорок второго были не в таких белых халатах, да и лица у них были истощенные, а вот в глазах сочувствия больше. Вон один, хирург вроде, судя по бейджику на груди, с такой ряхой, что аж завидно, смотрит на меня, а у самого в глазах только жажда урвать побольше.
– И все же, Всеволод, как вы чувствуете себя на самом деле? Вопрос не праздный, вы были в коме длительное время, последствия могут быть очень серьезными. Для вашего же блага нам требуется провести ряд анализов…
– Ой, док, да берите вы чего хотите, только уберите эту толпу отсюда, дышать нечем, – тяжко выдохнул я и прикрыл глаза.
Суета поднялась знатная, но все же врачу удалось выгнать из палаты всех, остались только он и медсестра. Продолжая меня осматривать (то давление измерял, то температуру), врач задавал вопросы. Каверзных не было, хоть я и ждал, в основном все по делу, то есть о моем самочувствии.
– Скажите, доктор, а полиция все еще здесь? – поинтересовался я.
– Пост был снят через неделю после того, как вы впали в кому. Но сейчас им уже сообщили.
– Понятно. Вы не знаете, суд-то был? – задал я насущный вопрос.
– Да, это мне известно. Дело громкое было. Но вас на нем не судили. Сюда приезжали различные деятели, чтобы убедиться в вашем состоянии, но и только.
– Понятно. Посадили кого-нибудь?
– Нет, все отделались условными сроками и штрафом. Но, не буду скрывать, если бы вы были на суде, то одного человека точно бы посадили.
– Да, и по делу, – кивнул я.
Ну а что, думаете, я все еще прежний? Ха-ха. Очень смешно. За то время, что я провел в Ленинграде, я осознал все, что можно было осознать и прочувствовать. Не дай Бог кому такое сейчас пережить. Это я не о себе, а о людях, что вынесли на себе такой груз, как Великая Война. Кто, как не я, сейчас понимаю это. Да, пожалуй, и нет в этом мире того, кто смог бы прочувствовать на себе то, что видел я. Кроме ветеранов, конечно, здоровья им и долгих лет.
– Можно еще вопрос, док?
– Спрашивайте, – кивнул врач, все это время с интересом глядя на меня.
– А как тот ветеран, ну, которого я толкнул? Он был на суде?
– Так в том-то и дело, – даже отвернулся врач, – что не мог он там быть. Почему, думаете, такой резонанс пошел? – Видя мой непонимающий взгляд, доктор продолжил: – Главный пострадавший в том инциденте умер на следующий день. Он к нам не попадал, знаю только то, что говорили сотрудники полиции. Сердце не выдержало, ударился-то он несильно, а вот сердце… Человек слишком много пережил, это послужило толчком…
– А как же…
Я хотел спросить, как тогда он сюда приходил, да только понял, как. Вот почему я так странно его видел, да и медали… Ведь он выглядел всегда одинаково! Как я не въехал сразу, что его больше нет?!
– Что?
– Виноват я, вот что… – И я выругался. – Когда уже менты придут, хоть скажут уже, на зону мне или куда?
– Уже пришли, не причитай! – услышал я голос от дверей.
– Ну и хорошо, – кивнул я.
– Что, торопишься? – ухмыльнулся мент.
Хоть и в штатском, да только их по лицу узнать всех можно.