– Да, дело есть, нужно закончить, – серьезно сказал я.
– Закончим, а то как же!
– Да я не о вашем деле. Это-то не убежит. Мне свое закончить нужно. Извиниться я хотел…
– Там, возле памятника, нужно было извиняться. Теперь уже поздно.
– Лучше поздно, чем никогда. Поздно бывает, только когда пуля в тело входит, на все остальное время есть.
– Тебе-то откуда знать, как она входит? Ты же даже в армии не служил!
– Знаю, – коротко бросил я, – побольше всех вас знаю.
Видимо, что-то в моих глазах было страшным, поскольку я увидел, как мента передернуло, и он отшатнулся.
…Я не знаю, что повлияло. Мои просьбы, просьбы общественников (резонанс-то был серьезным), а может, и просто желание посмотреть, что я буду делать, однако, хоть и под конвоем, но все же через месяц меня отвезли на Новодевичье.
Могила была вся в цветах, видно, что следят за ней, ухоженная. Подойдя к оградке, не открывая, вошел и упал на колени. Начинался дождь, но я не обратил внимания на грязь, начинающую пропитывать мою одежду. Там, в своих видениях, я и не в такой грязи бывал.
– Нет, дед, я не извиняться пришел, не умолять, чтобы ты прекратил. Пришел сказать, что понял я. Понял, что там было. Понял, что вы все пережили. Но что пошло не так, почему нас растили в такой злобе и ненависти ко всему советскому? Выходит, именно ваши дети испортились первыми, ведь по возрасту они и были нашими учителями. Как быть, дед? Как мне изменить это? Ведь я же ничего не умею, был бы сам фронтовиком, другое дело, а так кто меня слушать будет? Тем более после того, что я раньше делал… Если это возможно, дай еще раз мне все это пережить. Я хочу доказать… Не вам, ветеранам, себе. Хочу доказать, что все же мы не такое говно, каким кажемся, просто… просто мы не знаем ничего о вас и о войне, вот. Дай возможность, я правда осознал…
Вспышка, острая боль пронзает мое тело в районе плеча. Раскат грома уже слышал, как сквозь вату. Привычная за такой долгий срок темнота накатила быстро, подхватила мое тщедушное тельце и понесла куда-то вверх.
– Севка, ты уснул?
Моргаю.
– А?
Стоп, это уже было! Радость, мгновенно скакнувшая до небес, переполняла меня. Так, я в первом заходе, кажется. Точно, сейчас в армию записывать станут. Получилось? Спасибо, дед, ты услышал меня.
– Да, идем скорее!
Я ждал очереди и украдкой поглядывал на отца. Как он меня тогда бил… Нет, злости к нему не было, сам виноват, струсил, сбежать решил, вот и поплатился.
– Бать, а ехать когда? – дернул я за рукав отца.
– Не знаю, сейчас скажут, хотелось бы побыстрее, – как-то даже растерянно ответил отец.
– Да уж, скорее бы на фронт! – кивнул я, соглашаясь, хотя и мелькнуло где-то на задворках разума нечто другое.
Слышал бы я сам себя несколько месяцев назад…
Все снова было так, как и в первый раз. Снова мы шли с отцом по маленькой пыльной улочке такого же маленького городка. Навстречу попадались люди, все чего-то желали, лица были исключительно добрыми. Вновь встречала мама, правда, в этот раз я в обморок не упал. Вечером было небольшое застолье, давно не видел столько вкусного и в таком количестве. А ведь всерьез думал, что людям при Сталине и есть-то нечего было, зря думал, нормально было. Многие родственники попеременно хлопали по спине, подбадривая, жали руку, а мама украдкой вытирала слезы.
Как и в прошлый раз, пришла девушка, Аленка. В этот раз на пруд ее вел я, а не она меня, теперь-то я знал путь. Все шло так же до того момента, как повстречались с тем парнем, что уговорил меня бежать.
– Я тебе говорю, валим скорее! – он уже пять минут уговаривал меня, но я пригрозил, что сдам его.
– Пока все воюют, ты собрался на печи лежать?
– Да и хрен с тобой, беги, расскажи всем! Чтоб ты сдох поскорее, дебил! – И парень убежал, а я вернулся домой.
На удивление, застал отца на улице и возле той самой машины, на которой он в прошлый раз меня догнал.
– Вернулся? – хмуро посмотрев на меня, отец подошел ближе.
– Конечно, – спокойно ответил я, глядя ему прямо в глаза.
– А мне сказали, ты бежать вздумал…
– Задумал бы, сбежал, – пожал я плечами. – Спать идем, а то вставать рано…
– Конечно, иди, – кажется, вздохнул спокойно батя, – нам тут съездить надо кое-куда.
– Он по дороге двинул, быстро нагоните.
– А чего ж сам не остановил? – понял меня отец.
– Бог ему судья, – покачал я головой.
– А, хрен с ним. Вася!
Незнакомый мужик высунулся из кабины.
– Чего, Паш?
– Поезжай один, я остаюсь.
– Лады, – мужик завел машину и уехал.
Наверное, целый час мы с батей сидели на лавочке возле двери в дом и разговаривали. Было видно, что отец переживает насчет завтрашнего действа, но причина была не в том, что он не хочет на войну. Просто боится он за меня. Разговор меня очень тронул, до этого со мной так никто не говорил. После того раза я со страхом вспоминал этого мужчину, помня, как он остервенело меня бил, но сейчас я даже пожалел его.
– Думаешь, мне не жалко тебя на фронт отпускать? – Батя провел ладонью по лицу. – Пойми, Сева, если каждый отец будет своего сына прятать, кто воевать-то станет? Немец никого не пожалеет, нас просто всех убьют. Пожалей же и ты нас, точнее, мать и сестер, именно за них тебе и мне нужно сражаться. Да и все люди будут сражаться за своих родных. Если сплотимся и не станем трусить, победим супостата, ибо он очень силен.
И в свете луны (а время уже было поздним) я разглядел лицо родителя. Батя все это время вытирал слезы, а я-то думал, чего он все лицо трет… Обняв его и позвав домой, я наконец добрался до кровати и уснул.
Я понимал, что утро будет сложным, но не до такой же степени! Разбудили меня чуть не в шесть утра, а ведь лег за полночь, абсолютно не выспался. Башка разболелась, сестры тут липнут как мухи, им-то все шутки, да и родня подзуживает:
– Давай, герой, покажи там немчуре, где раки зимуют!
Словно не пацана восемнадцатилетнего отправляют на фронт, а Рэмбо.
– Ага, – кивал я.
Собрались и оделись быстро, мама покормила, собрала с собой еды нам обоим, перецеловались со всеми и отправились к вокзалу. Здесь вновь объятия и целование уже с родными друзей, ведь нас не одних тут отправляли, мальчишек было много. Парни все хорохорились, но было видно, что неопределенность пугала и их самих.
Поезд подошел ровно в восемь часов тридцать минут. Погрузка была быстрой и четкой. Какой-то вояка вылез из первого вагона и всех построил, затем толпа загрузилась, и поезд тронулся в путь. Удивили и сам поезд, и вагоны, и то, как мы в них расположились. Это не были товарные вагоны, о которых нам так любили вещать в будущем, дескать, везли всех на убой, как скот, в каких-то теплушках. Ничего подобного. Обычные вагоны, привычные даже для меня, разве что цвета другого, да внутри не так чисто, как в будущем, а так отличий почти никаких. Может, позже, когда будут перевозить солдат и всякие воинские соединения, что-то упростят, но сейчас, в начале войны, поезда именно такие.
Уже через час пути от военного, который рулил на погрузке, с сожалением узнали, что нас с батей разделят. Отец очень переживал по этому поводу, но я успокоил его:
– Да ладно, бать, все будет нормально. Вряд ли нас взяли бы вместе. Прорвемся!
– Ты все помнишь? Пиши матери, понял? Причем сразу, как окажешься в части, так и напиши. А уж она мне сообщит.
– Конечно, бать, я все помню и понимаю.
…Ехали вместе мы примерно до Горького, там меня и остальных мальчишек выгрузили из поезда, но только для того, чтобы загрузить в другой. Удалось узнать, что будет с отцом. Оказалось, его, так как он бывший военный, правда, демобилизованный, отправят прямо на фронт, а нас, малолеток, на короткие курсы и после присяги туда же.
Из Горького я попал прямо в Москву. Посмотреть ничего не удалось, сразу с поезда, окольными путями и пешком, нас привели на территорию какой-то части. Через пару часов я мотал портянки, благо уже умел, и начал учить устав.
Общаться с парнями не больно хотелось, поэтому я больше молчал и оставался наедине с самим собой. Мыслей, то ли я делаю, не было, настораживало ожидание. Существовало ли хоть какое-то предчувствие, что вскоре что-то случится? Не знаю, было просто печально, чуточку страшно и раздражало неведение.
Присяга состоялась через неделю, все это время мы учились ходить строем, петь песню и пользоваться винтовкой Мосина. Нет, стрелять не давали, только разбирать-собирать, да чистить, но и то хлеб, хоть буду знать, как.
А еще через семь дней – вновь эшелон, на этот раз как раз теплушка, но вполне себе нормальные условия, а не свинарник. Есть давали, воды много, оружие уже с нами навсегда… Что еще надо?
– Сев, не слышал, куда нас? – спросил на второй день пути один из парней, вместе с которым мы призывались.
Он также был из моего города, более того, как я понял, мы еще и дружили раньше. Парнишка он спокойный, не шебутной, только уж больно тощий, как скелет.
– Да кто его знает, вроде как в Минск едем.
– Ребята так же говорят, слышали на станции. Ночью, когда стояли, пропуская эшелон с ранеными, путеобходчики между собой болтали.
– Значит, туда и везут, – пожал я плечами.
– Сев, ты какой-то другой стал, – вдруг заметил парнишка, – раньше весельчак был, истории всякие придумывал и рассказывал, а теперь ни с кем и не дружишь…
– Да со всеми я дружу, – отмахнулся я. – Просто, Мишка, мы ведь на фронт едем, вот и думаю… Как там батя? Жив или нет? Всяко может приключиться.
– Дядя Паша немцам покажет, он ведь у тебя за финскую «Красное Знамя» имеет, умеет воевать.
– Это да, только уж больно горячий он, а немцы – это не финны, да и техники у них столько, что в рукопашную не воюют, все издали, артиллерия, танки, самолеты… Видел уже, над нами тоже пролетал?
– Видел гада, заходил низко, пугал…
Говорили мы минут тридцать, а прервал нашу беседу как раз самолет. Точнее, это были сразу четыре таких, как мы накануне видели. Они заходили с востока и шли по ходу движения поезда. В какой-то момент я вспомнил, как в будущем рассказывали и показывали атаки немецких самолетов на воинские эшелоны. На самом деле все куда страшнее. Разве можно передать словами то, что сам не переживал? Поверхностно, конечно, можно, но… Когда раздался вой, а за ним грохот, и пол ударил мне в ноги, я аж язык прикусил. Поймал себя на мысли, что куда-то лечу, и, не успев сообразить, хлопнулся вниз, ударившись перед этим в стену. Голова просто раскалывалась, но встать я не мог. Меня здорово прижало к полу, тут ведь и других солдат хватало. Новый толчок, взрыв, и откуда-то тянет дымом.