– Есть живые, ребята, отзовитесь? – слышу приглушенный голос.
Кто это? Сколько прошло времени? Открываю глаза – и вижу ночь. Да ладно, вроде уже светало вовсю, когда мы атаковали?
В этот момент меня кто-то потряс за раненое плечо, и я вскрикнул от боли и неожиданности.
– Живой? Живой, братка? Потерпи, сейчас вытащу!
Зачем? Куда он собирается меня тащить?
Вокруг начинается возня, вожу глазами, наблюдая, как тут и там суетятся солдаты, осматривая тех, кто лежит. Под меня что-то суют, не понимаю, что это, но любое касание вызывает дикую боль.
– Не надо, больно, оставьте меня, я умираю, – прошептал я, сделав огромное усилие.
– Ты что, браток, тебя в госпиталь сейчас, там подлечат, там лекарства, сестрички, все будет хорошо, – шепчут мне прямо в ухо.
Начинается какое-то движение, с трудом понимаю, что меня тянут. Что-то давит под мышками, но не больно, просто непривычно как-то. Оказывается, меня обвязали чем-то и тянут волоком по земле. Внутри все горит огнем, боль в руке я не чувствую, ее словно вообще нет, все перебивает жжение внутри, в животе. Не могу терпеть и, расслабившись, проваливаюсь в забытье.
Все? Или нет? Где я на этот раз? Ведь, кажется, это было мое последнее приключение, больше ничего такого не было. После Ленинграда я созрел, наконец, и все началось с начала. А что теперь?
Возвращается боль. Мне кажется, тело просто скручивают в пружину. Интересно, а когда она выстрелит и раскрутится?
Открываю глаза и вижу все ту же темноту, редкие огни, тусклые, грязно-желтого цвета, виднеются чуть в стороне.
– Осторожнее! – доносится до меня чей-то голос.
Уже не шепчущий, а вполне себе громкий. Пытаюсь крутить головой, не получается, но, скосив глаза вниз, осознаю, наконец, где я. Меня только что выгрузили из лодки, вижу и лодки, и берег, а значит, смогли все же переправить на наш берег. Только вот зачем? Все равно ведь не вытяну, помру, я же чувствую!
Внезапно начинает грохотать вокруг. Опять обстрел… Вижу, как встают фонтаны разрывов на берегу и на воде. Но мне не страшно. Рядом со мной постоянно кто-то крутится, суета такая, что в глазах рябит. И тут я замечаю девушку. Маленькая, тоненькая фигурка в немыслимо длиннющей шинели, доходящей чуть не до земли, стоит рядом и плачет навзрыд.
– Ложись, – шепчу я так, как будто хочу кричать, но не получается. – Ложись, дуреха, убьют!
Она не слышит меня, а разрывы буквально перемешивают все вокруг. Делаю усилие и, наконец, поворачиваюсь на левый бок. Девчонка стоит в полушаге от меня и ревет. Вытягиваю здоровую руку, хватая ее за полу шинели, и в этот момент слышу вой с неба.
«Хана», – промелькнуло в голове, а тело начинает действовать само. Рывком дергаю на себя шинель девчонки-санинструктора (ну а кто это еще мог быть?) и роняю ее на землю. Мгновение, рывок из последних сил, и я накрываю собой это маленькое и хрупкое создание. Удар в землю где-то совсем рядом, новая боль и, наконец, облегчение. Водоворот, привычные ощущения, проявляющиеся при моем перемещении между временами…
Голоса. Со всех сторон доносятся голоса людей. Радостные, бойкие, утверждающие, к ним присоединяются другие, строгие, призывающие, даже приказывающие.
– Сева, Сева, пора начинать, народ разогрет!
Наконец, слух полностью включается, и приходит понимание, а вместе с ним картинка. Площадь. Пушкинская площадь. Мои бывшие соратники, оцепление из бойцов ОМОНа, редкие ветераны и просто прохожие. Я в центре внимания, что-то знакомое. Со всеми моими путешествиями во времени, лежанием в больнице и смертями я успел уже позабыть, с чего все начиналось. А ведь так оно и было. Меня перекинули назад, в тот день и час, когда все началось.
Я только-только пробрался к памятнику, вот-вот ко мне должен подойти тот дед, которого я, как оказалось, убью случайным толчком в грудь. Господи, как это возможно? После всего того, что я пережил, вновь сюда? Зачем? Или…
– Что, молодой человек, не нравится жизнь?
О! Вот и ты. Давненько я тебя не видел.
– Здравствуйте, – вздрогнув, не узнавая своего голоса, ответил я.
– Все бунтуете? Эх! – в сердцах выпалил дед.
– Сева, помочь? – возникает рядом фигура Сереги.
Вместо ответа я делаю шаг в сторону, туда, откуда меня будет видно всем. А народа много, что-то я в прошлый раз и не заметил, насколько много их было. Дед стоит рядом, он более ничего не говорил, а вот мои друзья-революционеры заинтересованно ждали моей речи. Твердым, уверенным движением начинаю приседать, сгибая ноги в коленях и, вставая на них, поворачиваюсь к деду.
– Простите нас, – выдыхаю я. Голос, закаленный в моих путешествиях на войну, заставляет умолкнуть всех вокруг. – Простите нас за всю ту ересь, что мы несем. За гонор наш, за воспитание и неуважение к вам, ветеранам, да и ко всем нормальным людям. Вы те, кому мы обязаны всем, а главное, тем, что вообще появились на свет. Вы, наши великие предки, принесли нам свободу и ту жизнь, которой мы сейчас не дорожим. Мы забыли то, чего никогда нельзя забывать.
Нас так воспитали и сломали наше восприятие мира, мы озлоблены друг на друга, от этого и все беды. От того, что забыли, чем мы обязаны вам, ветеранам. Я шел сюда сегодня с намерением вновь принести вам боль, но я осознал.
Люди, те, кто пришел сюда посмотреть, как я и мои соратники будем унижать этих стариков, что дали нам жизнь, я мечтаю о том, чтобы и вы прозрели так же, как я. Не дай бог кому-то в жизни своей пережить то, через что прошли наши ветераны. Их мало, их почти не осталось…
Вначале после моих первых слов еще слышалась возня, затем она сменилась на недоумение и молчание, а сейчас начались крики, осуждающие уже меня, но я продолжал:
– Мы своими речами и поступками отнимаем у них то малое, что еще осталось, – веру в нас, в своих потомков. Я виноват… – Я прочистил горло, так как комок стоял. – Я виноват, но я – понял. Люди, сейчас самое время просить прощения. Быть может, еще не поздно.
Дед смотрел на меня, и в его взгляде я видел… уважение. И это было для меня, как бальзам на раны.
– Простите нас еще раз, дорогие наши деды. Простите, мы всегда будем помнить ваши жертвы, которые вы принесли за мирное небо над головами ваших потомков. Простите…
Всем тем, кто не струсил и не предал нашу Родину, а встал своей грудью на ее защиту для того, чтобы жили мы. Спасибо вам, родные…