— Как дела, Крылов?
— Хорошо. Собираюсь двигаться на мельницу.
— На мельницу вы не пойдете. С этого ветряка мало что видно. Ваш НП — высота девяносто пять и четыре…
— Но она же еще у немцев?..
— Сейчас их оттуда вышибут… Тяните нитку от батареи к высоте, а оттуда — ко мне. Бородинского пошлите в штаб.
Мы идем к высоте. Богомазов, Валиков, Таманский, Вяткин и я. Козодоев и Седых разматывают катушки с кабелем.
— Поторапливайтесь, орлы-цыпленки! — кричит им Валиков. — Немцы убежать могут.
— Ишь ты, какой быстроногий, — отвечает Козодоев. — Смотри сам не умри по дороге.
Валиков не умрет. Он привык к тяжелой ноше: стереотруба, тренога, автомат. Про себя он говорит: «На меня навьючить можно сколько хочешь. Такая работа…»
Да, война — это работа. Как и всякая. Только с техникой безопасности здесь, конечно, хуже.
Навстречу нам попадаются трое — два конвоира и пленный. У пленного немца — перекошенное лицо, злые, ненавидящие глаза, кулаки сжаты. Словно он еще продолжает драться.
— Откуда ведете?
— С высоты девяносто пять.
— Она уже наша?
— Наша.
Вскоре мы поднимаемся на курган. Это и есть высота 95,4. Видно отсюда далеко. Все немецкие тылы этого участка — под нами. Село Благовещенское, деревня Днепровка, даже город Никополь виден. За сорок километров!
На высоте повсюду следы недавнего боя, и кажется, брошенные немцами винтовки и автоматы еще не остыли.
— Работай, братва! — командует старший сержант Богомазов.
Пока братва работает, к нашему кургану подъезжает «виллис» командующего артиллерией корпуса.
Командующий — полковник Ковалев — долго смотрит в бинокль, восхищенно цокает языком, говорит:
— Хорошо обосновались. Отсюда самого черта достать можно.
И вдруг мы слышим:
— Немцы!
Это крикнул дежурный у стереотрубы Валиков.
— Где немцы? — спрашивает полковник.
— А вот посмотрите: к нашему кургану идет лесопосадка. Они в ней. Отсюда метров шестьсот… Разрешите покажу.
— Да, какие-то люди, неопределенно говорит полковник, — но это наши. Немцев здесь быть не может. Передовая отсюда уже в трех километрах, как мне доложили…
— Немцы, товарищ полковник! По шинелям вижу.
Я сажусь за стереотрубу.
Да, немцы. Откуда они?
Потом станет известным, что высота находилась на стыке двух дивизий, что дивизии не обеспечили взаимодействия флангов. Одна пошла левее, другая правее, возник разрыв. В него и пролезли гитлеровцы.
Это будет ясно потом. А сейчас вопрос: откуда немцы?
Мы еще сомневаемся. Может, все-таки наши? Люди идут к нам по полезащитной полосе, по кустарнику, так что рассмотреть их трудно.
На склоне кургана разрывается мина. Они! Валиков не ошибся.
— Принимайте бой, — говорит мне полковник. — Высоту не сдавать. Пока из вас жив хоть один, она наша!
Полковник видит: нас всего несколько человек, их — много, их — сотни. Силы неравные. Но сдавать высоту 95,4, господствующую высоту на большом участке фронта, нельзя!
Ковалев сбегает по траншее вниз, садится в машину, уезжает. Он будет наблюдать бой с ветряной мельницы — с той самой, на которую я собирался идти утром. Она недалеко, всего в километре позади.
Рядом с нами рвутся еще несколько мин. Я делаю расчеты, передаю по телефону, командиру на батарею.
Снаряды ложатся точно, в самую лесопосадку. Падают люди, взлетают вверх вырванные с корнями кусты акаций.
Но немцы не останавливаются. Уменьшаю прицел, снова и снова кричу в трубку: «Огонь!»
Совсем недалеко — метрах в ста от кургана — скирда соломы. Они подошли к ней. Атаковать не торопятся, начинают обходить высоту, окружать нас.
И в этот момент случается самое страшное, что может только произойти: теряется связь с батареей. Порыв на телефонной линии…
Теперь мы не артиллеристы. Мы пехотинцы. Вся надежда на автоматы. Но поднимается ветер, песок попадает в затворы, и автоматы отказывают. На нашем вооружении остаются несколько немецких винтовок, десятка три гранат.
Богомазов, Таманский, Валиков и Седых бьют из винтовок, едва успевая щелкать затворами.
— Я их сейчас! — в остервенении кричит Богомазов. — В левый глаз!!
Меня тянет за рукав Козодоев:
— Есть связь с дивизионом. Красин на проводе. Майор просит доложить обстановку.
Я кричу:
— Огонь — на меня!
— Ты с ума сошел, Крылов? Что происходит?
— Огонь — на меня! На высоту девяносто пять и четыре!
Красин все еще не верит.
— Ты отвечаешь за свои слова?
— Огонь, — хриплю я, сорвав голос.
Дальше слышу, как Красин по коммутатору связывается с батареями.
— Седьмая? Полотнянникова.
— Ранен.
— Как ранен? Я только что с ним говорил. Кто у телефона?
— Тучков.
— Тучков, принимайте командование батареей. И немедленно огонь по высоте девяносто пять и четыре!
— Она же наша! Там Крылов.
— Огонь, сказали вам, и не спрашивайте!
— Восьмая? Лесовик? Лесовик, слушай…
Курган вздрагивает от взрывов, снаряды падают вокруг нас.
Под разрывами своих «чушек» мы еще никогда не были.
Лежим на дне траншеи оглохшие, кашляющие от едкого дыма.
Трогаю рукой лицо — кровь. Ранен? Нет, это из ушей…
Не знаю, сколько длилась канонада. Помню лишь, что я без конца повторял про себя: «Бей, Тучков, бей, выручай!» И вдруг — тишина. Сразу! Как взрыв! Обстрел высоты прекратился.
Слышу, словно из-за толстой двери, голос Богомазова:
— Комбат, они бегут!
Немцы бегут от нашего кургана. Я и не знал, что их так много. Туча!
А за тучей — самозванные преследователи: Козодоев и Таманский.
Я вижу, как Козодоев догоняет гитлеровца, стреляет ему из автомата в спину.
Немцы бегут. Мы в безопасности.
Поднимаюсь на самую верхушку кургана и только сейчас понимаю, как они были близко.
Первый труп лежит от меня метрах в четырех-пяти. А сколько же всего их? Считаю. Тридцать девять…
Тридцать девять фашистов лежат вокруг макушки кургана, присыпанные землей.
Они чуть-чуть, совсем немного не добрались до нас. Они уверенно шли вперед, зная, что нас горстка. Такой маневр огнем был для них сюрпризом, он и решил все.
Восстанавливается связь с батареей.
Вдогонку отступающим немцам «девятка» снова шлет снаряды. Пока они пробегают двести метров, батарейцы успевают перезарядить орудия, и бегущие попадают под новый залп…
Кто-то сзади ударяет меня по плечу. Полковник Ковалев!
Ковалев жмет мне руку, жмет руки Богомазову, Валикову, Седых. Потом говорит:
— Я все видел с мельницы. Дайте мне список, кто был на высоте. Представляю к награде.
Я составляю список, Богомазов помогает мне.
И только сейчас обнаруживается, что одного человека не хватает. Не хватает сержанта Вяткина. Где Вяткин?
Связист Седых говорит:
— Он побежал исправлять порыв провода… Я было кинулся, да он опередил…
Конечно, Вяткин сделал хорошее дело: восстановил связь. Но он же не связист, а разведчик, и на линию должен был идти Седых.
Хитрый Вяткин: нашел удобный предлог, чтобы уйти с кургана. Мне вспоминается: «Орден получу, в партию вступлю, в колхоз вернусь — председателем буду…»
На курган Вяткин решил, видимо, пока не возвращаться. Время, чтобы вернуться, прошло.
Ковалев прощается с нами, еще раз говорит «поздравляю» и вдруг замечает Козодоева и Таманского, которые не спеша бредут к высоте, нагруженные трофеями — флягами, автоматами, пистолетами.
— Это что? — вскипает полковник. — Как у вас, старший лейтенант, поставлено воспитание?!
Что я могу ответить? Козодоев и Таманский вели себя в бою отважно. Я в них был уверен: не подведут. А что касается воспитания — у меня еще не было времени их воспитывать. Я сам узнал их совсем недавно.
Напряжение рассеивает появление Любки.
Не обращая внимания на полковника — женщине в армии кое-какие дисциплинарные нарушения прощаются, — она кричит:
— Раненые есть?
Раненых нет. Мы выиграли тяжелый, рискованный бой, не потеряв ни одного человека.
— Похоронная команда пришла! — шутит Валиков, кивая в сторону Любки.
Любка сбрасывает с плеча санитарную сумку.
— Черти, дайте воды. У кого есть во фляге? Я к вам так бежала…
Козодоев услужливо протягивает ей флягу. Любка нюхает, брезгливо морщит нос.
— Это коньяк или ром… Не пью.
Несколько минут она молчит, приходит в себя, а потом весело спрашивает:
— Ну как, мужики? Трудно воевать?
Мужикам трудно, а Любке не легче. В тяжелое положение мы попали. Сразу и не опомнишься. Но угроза миновала.
Вызываю через дивизионный коммутатор Тучкова:
— Спасибо, мушкетер! Наша всегда берет!
В трубке обрадованно гудит тучковский голос:
— Сашка! Живой! Как мы тебя не угробили! Ну, значит, жить тебе сто лет.
КОТЕЛОК ГОРОХОВОГО СУПА
Несколько дней наш наблюдательный пункт находится на высоте 95,4. Потом нас «выселяют». Здесь обоснуются командующий артиллерией и наш командир полка — подполковник Истомин.
А «девятке» отведут место поскромнее, в кукурузном поле.
Наступает глухая оборона. Немцы во что бы то ни стало хотят удержать никопольский плацдарм — последний кусок земли на левом берегу Днепра. Время от времени идут слухи, что они даже готовят наступление, думают прорваться на Крым.
Попытки выбить их с плацдарма успеха не приносят.
С утра гремит артиллерия, посылают свои залпы «катюши», к середине дня все становится ясным: позиции прежние.
И опять — мелкая перестрелка. Опять дрожащие огни ракет.
Мы сидим в блиндаже.
— Кого послать за супом? — спрашивает меня Богомазов. Он сейчас старший во взводе управления, остался за Бородинского. Бородинского положили в госпиталь: малярия, «тропичка». Как ни крепился Бородинский, как ни терпел он, как ни пересиливал себя — пришлось сдаться. Температура — сорок два, бред, беспамятство.
Кого же послать за супом? Кто должен взять на спину термос, пройти или проползти поле под пулеметным огнем, под разрывами мин, добраться до батарейной кухни и потом снова вернуться на наблюдательный пункт?