— К вам.
— Комнату снимать? Мы не сдаем.
— Нет, не комнату снимать, хотя я человек приезжий и где-то на время обосноваться должен. Но это дело десятое. Скажите, не знаете ли, где тут живет Роман Стеклов?
Женщина немного подумала, переспросила:
— Стеклов? Роман? — И вдруг, осененная догадкой, всплеснула руками: — Это Ромка, наверно! Не знаю, Стеклов ли он, а Ромка, в ресторане стены разрисовывает… А гуляют они обычно у соседки. Дом, который дальше…
— Кто они? — насторожился Андрей Степанович.
— Как кто? Тут их полно — мастеровые с разных краев. До всех больших городов далеко. Вольготно живут. И расходов мало. Разве что на водку. А так у нас круглый год тепло, шубу покупать не надо…
«Что за чертовщина? — в недоумении думал Андрей Степанович. — Дно какое-то. Может, она все-таки путает. Может, не тот Ромка?»
…Из сельского ресторана — аккуратно оштукатуренного добротного кирпичного здания — доносился шум.
Когда Андрей Степанович перешагнул порог, увидел столики, за которыми сидели небритые краснолицые мужчины — лучше даже сказать мужики — пили водку и пиво.
Андрей Степанович остановился в нерешительности, но кто-то крикнул ему:
— Эй, кореш, что застеснялся? Садись с нами!
Новоприбывший опустился на стул, заказал подошедшей официантке кружку пива, бутерброд и стал знакомиться с соседями но столику. Все они чем-то удивительно были похожи друг на друга. Одинаково одеты — в широких просторных рубахах, — одинаково небриты, одинаково краснолицы и подстрижены одинаково. Но это уже от местного парикмахера.
Один из сидевших за столиком назвался Володей, другой — Васей, третий — Петей. Так уж величали себя эти великовозрастные «ребята».
Отпив несколько глотков из кружки и освоившись, Андрей Степанович спросил Володю:
— А чем вы тут промышляете? Рыбу ловите?
— Я не рыбак, — ответил Володя, голосом и выражением лица показывая свое пренебрежение к рыбацкой профессии. — Я художник. Понял?
— Что же вы рисуете?
— Дрезденскую галерею. Это моя специальность.
— Дрезденскую галерею? — наивно удивился Андрей Степанович.
— Да, да. Вот она тут у меня вся в кармане, — и в доказательство достал из брючного кармана пачку открыток — репродукций с картин.
Андрей Степанович рассеянно перетасовывал колоду почтовых карточек и вдруг на одной из них увидел женщину с младенцем на руках. Под ней было написано: «Сикстинская мадонна». На следующей открытке была изображена девушка в широкой юбке, с подносом в руках… «Шоколадница».
— Ха! — усмехнулся вдруг Андрей Степанович, посмотрев на Володю. — Так это ваши работы висят здесь в одном доме?
— Мои, кореш! — с гордостью ответил Володя. — Не только в одном доме. Во многих! И разве лишь в Архипке?
— У вас тут что — мастерская?
— Какой к черту мастерская — сарай! А мне и не нужно мастерской. У меня руки золотые, понял? Краски могу разводить хоть на керосине, вместо холста — разорванная рубашка, а грунтовать могу чем хочешь… Тестом!
— Ну, это вы уж слишком.
— Ей-бо!
— Значит, вы копируете картины старых художников и торгуете ими?
Володя брезгливо поморщился:
— Что значит «торгуете»? Я не торгую, а продаю. И что значит «копируете»? Я не только копирую, но и добавляю свое… Заметил отличие?
— Заметил, заметил — не очень копии на оригиналы похожи.
— Он у нас талант! — возбужденно воскликнул Вася, шлепнув ладонью по столу.
Андрей Степанович почувствовал интерес к беседе: давно не видел таких оригинальных босяков.
— И вы тоже талант? — иронически спросил он Васю.
До захмелевшего Васи ирония, конечно, не дошла, и «талант» немедленно заявил о себе:
— Вот вы ехали сюда, видели — на поворотах дороги гипсовые медведи стоят? Все мои! И в санаториях медведи мои тоже! Дайте заказ — в момент сделаю. Они у меня из фанеры вырезаны вон там в гардеробе стоят…
— Как это у вас, художников, называется? — спросил Андрей Степанович. — Трафареты? Шаблоны?
— При чем тут всякие научные слова? — недовольно произнес Вася. — Мое дело — мишку сработать из материала заказчика… Тут тоже, понимаешь, талант нужен! Вот я тебе дам мои фанерки — что ты с ними делать будешь? Или вот Петькину работу — тоже не выполнишь. Петька — мастер по потолкам. Что хочешь вылепит…
— Ну, вы ребята с божьей искрой, — снисходительно усмехнувшись, произнес Андрей Степанович. — А скажите, не знаете ли вы Стеклова Романа.
Все трое дружно загоготали.
— Ромку? Ха-ха! Он тут совсем недавно, но себя показал. Поглядите на стены — его работа!
На стенах ресторана в туманной дымке были нарисованы горные пейзажи. И вдруг на одном из них взгляд Андрея Степановича остановился.
«Постой, постой! Что-то очень знакомое! Да это же Карпаты, Словакия, Тамри… Неужели ты, Ромка, для того воевал, чтобы свой боевой путь изображать на стенах ресторана? Чтобы сидеть в этой кампании?»
— А вы его родственник? — спросил Андрея Степановича Володя.
— Некоторым образом…
— Ну, он где-то здесь. Некуда ему деться…
Потом тройка, шумно отодвинув стулья, поднялась из-за стола. Андрей Степанович остался один.
Он сидел, опустив голову, погруженный в свои невеселые мысли. И вдруг кто-то тронул его за плечо.
Перед политруком стоял старший лейтенант запаса Роман Стеклов.
— Андрей Степанович?
— Здравствуй, лейтенант, — холодно сказал Андрей Степанович, так холодно, что сам испугался ледяного своего голоса. — Вот и встретились. Не о такой встрече я думал. Как ты здесь оказался?
— А вы…
— Что я? Я к тебе приехал… Посмотреть, как ты тут рисуешь… Да ты садись. Что на вытяжку-то стоишь?
Стеклов медленно опустился на стул. Андрей Степанович смотрел в упор в его растерянные бегающие глаза.
— Как ты здесь оказался?
— Приятель один пригласил поработать. Но это временно, — еле выдавил из себя Стеклов.
— Знаю, что временно. Мне известно даже, когда это время кончится. Завтра.
Стеклов вскинул голову, вопросительно глядя на своего наставника.
— Завтра ты уедешь отсюда вместе со мной.
Роман пожал плечами, горько усмехнулся.
— Куда? Домой мне нельзя.
— Знаю. Был у тебя дома.
Это сообщение прозвучало для Стеклова так неожиданно, что он даже привстал со стула.
— Как «были»?
— Так. Сел в электричку и поехал в Ярославль.
— Значит, все знаете?
— Не все, остальное дорасскажешь мне ты… Но прежде всего решаем первый вопрос: завтра ты отсюда уезжаешь. Это мой приказ. Помни, старший лейтенант, я для тебя навсегда остаюсь политруком!
— Куда же мне ехать?
— Ко мне поедешь, в Москву. Поживешь, а там придумаем, что делать дальше. Эх, Ромка, Ромка, хороший ты парень, но вот растерялся в жизни. На фронте не терялся, а тут с женой и тещей мир наладить не сумел и отчаялся. Собраться' тебе надо, а не восьмерки выкидывать…
После этих слов долго молчали. Острота первых минут встречи прошла, и Андрею Степановичу стало очень жаль Стеклова — человека давно знакомого, человека, в которого он верил и который попал в беду.
— Вы не завтракали, Андрей Степанович? Давайте я закажу что-нибудь. Салат? Яичницу? Пива?
— Давай, давай, я действительно голоден. Надо подкрепиться.
— Может, по сто граммов возьмем?
Андрей Степанович добродушно потрепал Стеклова по плечу — от недавней строгости его уже и следа не осталось, — сказал:
— Не стоит, Ромка, по сто граммов. Не надо. Сегодня вроде никакой не праздник. Вот когда праздник будет у нас с тобой — хоть сто пятьдесят выпью. А пока — выкладывай про свою жизнь!
И Стеклов стал «выкладывать». Рассказал о том, как месяц от месяца накалялась в доме обстановка, росла в семье отчужденность, а потом и ненависть. Трудно уже сказать, с чего все началось. Семейные трагедии начала очень часто не имеют. Где-то внутри что-то кипит, зреет, а потом незаметной капли достаточно, чтобы захлестало через край.
Поначалу Стекловы жили в мире и любили друг друга. Лизе — жене Романа — льстило, что ее муж высокий и красивый, добрый и общительный, что он заслуженный и много раз награжден. Льстило и то, что он — художник.
А потом со временем увидела Лиза, что у соседок мужья некрасивые и не заслуженные, а живут эти семьи лучше.
Роман много работал, брал заказы, где мог, и его заработка вместе с тем, что получала жена, для семьи вполне бы хватило. Но не хватало! Не хватало потому, наверно, что Лиза, едва увидев у знакомых модную вазу или подставку для цветов, немедленно бросалась в магазин.
Не могла пережить она и того, что у соседки вдруг появилось платье лучше и красивее, чем у нее. Томилась, что «другим» дают квартиры, а Роман довольствуется двумя тесноватыми комнатами и не добивается большего.
Словом, как говорят, любовь кончилась — начинался быт.
И он — быт — стал еще более трудным, когда Лиза ушла с работы («хочу посидеть дома с ребенком»). Но с ребенком она не сидела, с ребенком сидела теща: Лиза бегала по подружкам, по портнихам и косметичкам.
А когда вечерами муж приходил с работы, в стенах стекловских комнат все громче звучала старая, избитая пластинка: «На работе, говоришь, был? А мне не важно, где ты был. Факт, что к жене не торопился. Любовницу, может, завел? Ну что ж, тебя полюбят, ты парень клевый». «Сидорчуки сегодня в новую квартиру переселились, а мы так и погибнем в этой конуре. Ты для семьи ничего не хочешь сделать». «Может, ты будешь упрекать меня, что с работы ушла? Какой же ты муж, если семью содержать не способен? Тоже мне — художник!» «Если бы я вышла замуж за другого, то не продавала бы старое платье, чтобы купить новое». «Другие на танцы каждый день ходят, а тебя не вытащишь. Даже показаться негде».
Роман молча выслушивал эти восклицания, перемежаемые всхлипываниями и слезами, иногда пытался оправдываться. Но в чем он должен оправдываться? Получался какой-то нестройный, растерянный лепет, от которого Лиза кидалась в истерику, кричала в голос. Тогда в комнату врывалась теща, причитая: