Я ждал этого звонка. Я стал ждать с того дня, как вышла в свет моя повесть, посвященная московским комсомольцам, которые за несколько лет до начала войны по призыву партии пошли в артиллерийские спецшколы.
Кто же из «спецов» откликнется?
Сорок фотографий. Вглядываясь в знакомые лица ребят, я вспоминал всегда о том, как мы вместе учились и, конечно, задавал вопрос: «Где же вы теперь, друзья-однополчане?»
О многих живых мне очень мало известно. А иных уж нет.
Я знаю, мне не позвонит майор Мамленов, бывший мой друг по школе, парень с Восточной улицы. Командир первого дивизиона майор Мамленов убит на моих глазах и похоронен далеко от Родины.
Я знаю, не позвонит мне и капитан Исаков, начальник штаба второго дивизиона: тоже убит.
Не позвонят и другие, что были вместе со мной на одном фронте — на Юго-Западном. Об их трагической судьбе я знаю все…
А те, кто были направлены на другие участки фронта?
За годы, прошедшие после войны, я встретил всего лишь несколько «спецов». Встретил и узнал от них имена погибших.
Но в живых не несколько, конечно, осталось.
Где же вы, отчаянные московские мальчишки, которые в пятнадцать лет надели военные шинели, а в шестнадцать или семнадцать уже писали рапорты: «Прошу отправить на фронт»?
И вот — звонок. Со мной говорит Владимир Дергачев. Он не из нашей школы, не из пятой, что была у Абельмановской заставы. Дергачев окончил вторую — на Кропоткинской улице. Сейчас там обычная десятилетка, и «спецы» вместе со своим бывшим командиром — военруком Ефимом Ильичом Левитом решили открыть в ней музей боевой славы артиллеристов, учившихся некогда в этих стенах. И передать этот музей школе — нынешним подросткам, комсомольцам.
— Инициативная группа нашего музея собирается по понедельникам после работы, — сказал мне Дергачев.
Вечером в понедельник я приехал на Кропоткинскую, 12, в школу. Спросил вахтера:
— Где тут собираются бывшие военные?
А через минуту я входил уже в учебный класс, в котором и сидели «бывшие военные».
Я сразу узнал Левита, хотя прошло уже много-много лет с того времени, когда «спецы» артшкол проходили лагерный сбор под Москвой. И прошло тоже много лет с предвоенных парадов.
Учащиеся пяти московских артшкол встречались вместе только на лагерных сборах и на парадах.
Тогда наши командиры казались нам, совсем еще зеленым, старыми.
С тех пор прошло четверть века. И вдруг я вижу: время скрывает разницу возрастов. И Левит поседел, и «спецы», его воспитанники, тоже, как и я, поседели…
Теперь уже не так заметно, кто старше на восемь-десять лет и кто моложе.
Я помнил Левита, как и других командиров: они всегда стояли перед строем. Но среди сверстников моих из второй артшколы знакомых я не нашел. Нас в то время было много. В каждой школе по четыреста человек.
И вот сейчас я смотрю на мемориальную доску, установленную в музее боевой славы бывших «спецов».
На мраморе золотом высечено девяносто шесть имен. Девяносто шесть погибших… А ниже оставлено чистое белое поле, на нем появятся другие имена… Идет розыск живых и мертвых. Судьбы не всех известны.
А те, кто уцелели в страшной битве, сидят сейчас в школьном классе и думают о том, как сохранить, увековечить память о довоенных «спецах», как передать нынешним школьникам военную и патриотическую эстафету их отцов.
Сидят за маленькими школьными партами сорокалетние люди, рисуют на ватмане экспозицию будущего музея. Они сделали уже много: собрали фотографии, письма, нарисовали панно, на котором изображен артиллерийский бой, нашли пробитый осколком комсомольский билет своего товарища. Товарища, которого все хорошо помнят, но никогда уже больше не увидят.
Обратились к скульпторам с просьбой сделать бюсты Героев Советского Союза. Героев из тех, что учились во второй спецшколе, трое. Двое погибших — Тимур Фрунзе и Михаил Либман. Третий — ныне здравствующий Степан Новичков.
Как быстро жизнь становится историей, но ведь и история становится жизнью. Не только для того создается музей, чтобы увековечить подвиги прошлого, но и для того, чтобы люди нынешнего и будущего повторили и умножили их.
Сидят за маленькими школьными партами сорокалетние люди, рисуют на ватмане экспозицию будущего музея боевой славы, и вдруг один из них говорит:
— А если бы мы пушку раздобыли, полковую пушку, на которой мы учились? Какой же артиллерийский музей без пушки?
А бывший командир второй артшколы Левит — общественный военный консультант музея — отвечает:
— Не первый раз, ребята, задаете вы этот вопрос. Мы ведь давно ищем такую пушку. Но трудно ее найти…
Легче найти древний клад, чем пушку нашей юности: они давно сняты с вооружения и пошли на переплавку. Может, где-то в музеях остались. Или на старых артиллерийских складах.
После встречи со своими ровесниками, бывшими «спецами» второй артшколы, я вернулся домой и смотрел по телевидению фильм о майском военном параде.
…По Красной площади тракторы тащили огромные ракеты… Мимо Ленинского мавзолея проходили батальоны Советской Армии, маршировали молодые ребята, которым Родина доверила сегодня свое спокойствие, свою безопасность.
Далеко, очень далеко шагнула за последнее время военная техника. Когда-то высшим достижением ее были прославленные «катюши». Теперь — межконтинентальные ракеты.
Я смотрю на эту великую мощь и вдруг ловлю себя на мысли: думаю о другом. Я думаю о полковой пушке, о пушке нашей юности. Где найти ее сейчас? Как помочь создателям музея боевой славы? Я думаю об этой пушке потому, что без нее не было бы и сегодняшних ракет.
Мы учились на ней — простенькой семидесятишестимиллиметровой пушке. Мы стали артиллеристами и пошли в бой. И в великую победу, которую одержал советский народ, одолевший немецко-фашистских захватчиков, внесли свой вклад шесть тысяч московских комсомольцев, добровольцами пошедших в артиллерийские школы.
Теперь в армии служат их сыновья. Они стоят на посту у ракет, они сидят за пультами электронных машин или у радиолокаторов.
А где же все-таки найти полковую пушку старого, довоенного образца? Она очень нужна не как оружие, а как источник вдохновения для тех, кому сегодня пятнадцать. Нам тоже тогда было пятнадцать.
Зарубежные этюды
ОЗЕРО БАЛАТОН
В моей памяти и в памяти моих друзей-фронтовиков эти два слова воскрешают жестокие битвы.
Собираясь в поездку в Венгрию, я узнал, что мне предстоит быть на озере Балатон.
Путеводителем для туристов я не располагал. У меня был другой путеводитель — сводки Советского информбюро.
Шесть томов этих сводок — в моей домашней библиотеке. Былые годы, былые сражения…
Теперь это история. А тогда, во время войны, люди настороженно смотрели на часы, боясь пропустить время, когда по радио читали сводки. Осенью и зимой 1944 года слушали о боях при Балатоне…
Давно отгремели бои.
И вот снова я на озере Балатон.
Озеро Балатон — длинное, вытянутое. Один его берег — ровный, низкий, другой — гористый, высокий. Там стоит древний монастырь. Это — Тихань.
Когда к пристани Тихань подходит пароход с туристами, навстречу им, обгоняя друг друга, бегут мадьярские мальчишки.
— Дяденька, хотите, я вам расскажу сказку?
За сказку мальчику полагается дать один форинт.
Так было и в тот день, когда я вместе с переводчицей Вирой Шандор ступил на землю монастыря Тихань.
— Дяденька, можно я вам расскажу сказку? — обратился ко мне один мальчуган.
— Расскажи.
И он торопливо начал говорить. Торопливо потому, что сказка длинная, а рядом кафе и там — мороженое…
Сказка поясняла, почему в озере Балатон все камешки похожи на козлиные коготки. Сказка старая, известная. Она напечатана в учебниках. Но каждый мальчик рассказывает ее, как выяснилось, на свой лад. Такие уж они тут импровизаторы!
…Давным-давно жила на берегу Балатона ведьма, у которой было стадо прекрасных овец. Гордилась она ими и говорила, что нет им равных на свете.
Но однажды на берегу Балатона появилась красивая молодая девушка. Она пришла не одна. За ней шли козочки. И у козочек были золотые коготки.
Злость и зависть охватили ведьму. С той минуты думала она о том, как погубить девушку и заполучить ее богатство.
Когда девушка вечером сидела на берегу у самой воды, старуха запрягла плуг шестью быками и пропахала канаву такой ширины и глубины, что девушка не могла вернуться к своему стаду.
Потом поднялась буря, разыгрался Балатон, и девушка погибла в его волнах. Вместе с ней погибли и козочки, которые прибежали спасать ее. В волнах погибла и злая жадная старуха.
Это было давно. Так давно, что от козочек остались только коготки. И они превратились в камешки…
Мальчик кончил рассказывать сказку, я дал ему форинт, и он побежал покупать мороженое.
А я в это время вспомнил о другом мальчике.
Он также бежал мне навстречу.
Все мальчики бегают одинаково.
Это было в разрушенном и сожженном немцами украинском городе Ямполе. Когда мы вошли в него, кругом дымились пепелища, торчали обожженные печные трубы. И вдруг навстречу нам, группе офицеров, выбежал мальчик лет шести-семи. Он был единственным жителем города Ямполя. Единственным!
Город уничтожен, нет в нем ни души. И вот одна только живая былинка-травинка, живой росточек — маленький мальчик, круглая сирота. Мальчик, неизвестно как оставшийся в живых… Он так же бежал мне навстречу, как бежали эти венгерские ребята…
В сказке зло наказано. Погнавшись за козочками, жадная старуха попала в волны Балатона и погибла. Пусть зло и в жизни всегда будет наказано, в каком бы обличии оно ни выступало. Пусть ребята всей земли радуются солнцу, едят мороженое, весело болтая ногами, и пусть никогда не повторится то, что я видел однажды в городе Ямполе.
НИЩИЙ С РЫЖЕЙ БОРОДОЙ
Долго-долго можно бродить по Будапешту. Любоваться городом с горы Геллерт. Осматривать чудо архитектуры — здание парламента. Шагать по тихим аллеям острова Маргит. Опуститься в метро — старейшее в Европе метро — и совершить поездку под землей в маленьком тесном вагончике, где кондуктор при отправлении запирает дверь на щеколду.