Раскол
Что привело к расколу?
Втом, что именно «греческий проект» нашей Церкви стимулирует «справу книг», сознавался еще сам Патриарх. В предисловии к «Служебнику» 1655 года под редакцией Никона утверждалось, что «желание прославить и восхвалить Русскую Церковь по всей вселенной» стало главной причиной исправления книг, т. е. Россия должна стать примером абсолютного благочестия и взять на себя исполнение обязанностей защитницы греческой, т. е. вселенской, православной Церкви.
Другой причиной были вошедшие в Россию малороссийские приходы. Ведь до того они были под юрисдикцией Константинополя, т. е. греков, потому в их церквях обряды сходились как раз с греческими и разнились с московскими.
Семена раскола были брошены давно. Еще сто лет назад, на церковном Стоглавом соборе с участием Ивана Грозного, спорили об обрядах, о беспорядках в Церкви, о нужде большего просвещения – для этого после Собора запустили религиозные школы и типографии, но и то, и другое шло туго. Книги печатались без сличения с подлинником. Писцы тогда восстали против типографов, и их поспешили назвать еретиками. Народ сжег типографский дом.
Именно поэтому первопечатник Иван Федоров, которому теперь стоит памятник в Москве, напечатав в 1565 году «Часовник», вынужден был пуститься в бега. Бежал он, как сам написал после:
«…от озлобления, от многих начальник и священноначальник, и учитель, который на нас зависти ради многие ереси умышляли».
Во Львове он основал первую на территории Украины типографию, где в 1574 году выпустил «Апостол», а затем и «Азбуку» – первый печатный русский учебник.
Если вспоминать судьбу несчастного Максима Грека, святого монаха, присланного с Афона в Москву для переводов и исправления книг, – так его тоже назвали еретиком в какой-то момент и кинули в темницу!
Глупо и слепо было бы объяснять такие взрывы на народном солнце только непросвещенностью и обрядоверием. Непросвещенный и ограниченный только внешней – то есть мертвой – верой не способен на прорывы и достижения, которыми уже полнилась наша история. Мертвая вера рождает мертвую культуру и, лишая духовного зрения, делает тебя управляемым, по сути – рабом.
Но миф «о русском рабстве» легко разбивается о недавний факт конца Смутного времени, когда мы, мобилизовавшись, выдавили из страны инородную власть и, словно птицу феникс, возродили умершую русскую государственность.
Отчего тогда такие многовековые бурления из-за внешних, не значительных по сути, вещей? Откуда эти чудовищные обвинения, ссылки, тюрьмы, угрозы, бунты?
Может, в это стоит всмотреться не с осуждением и спешной оценкой, а как в еще одну русскую тайну? Тайну Народа-Слова. Народа, поверившего в Бога-Слово. И с тех пор относящегося ко всему написанному словно к части сакральной истины. Это ментально-трепетное отношение к слову не иссякало никогда: ни в советскую пору, когда главная газета страны даже своим названием – «Правда» – жала на этот народный нерв доверия ко всему написанному, ни в нынешнюю пору информационного шума и словесного спама соцсетей – мы все равно это все читаем, болеем, верим, спорим…
Мы – текстоориентированная нация, созревшая в религии Бога-Слова и помнящая, что «вначале было» именно Оно. Отношение к словам богослужений, которые люди прошлого с младенчества знали наизусть, было священным и благоговейным.
Потому еще, чтобы снова решиться на исправление слов и ошибок богослужебных книг, нужна была горячая убежденность, вера и личная смелость. Всем этим обладал Патриарх Никон.
Он вышел из крестьян (на его родине в селе Вальдеманово в Нижегородской области стоит теперь ему памятник). Проявился он, когда епископом возглавлял новгородскую кафедру. Там у будущего Патриарха были неслыханные власть и влияние. Он имел надзор за судопроизводством, обладал правом освобождать из темниц всех неправедно заключенных. Там он прославился своей широкой благотворительностью – во время голода ежедневно питал на архиерейском дворе сотни неимущих, устроил богадельни для увечных и престарелых… и не раз явил свой характер: однажды укротил там мятеж, не побоявшись пойти на бунтовщиков с крестным ходом.
Став Патриархом, Никон имел большое влияние на молодого царя. Широкое и очень деятельное служение, строительство, реформы, беседы и деятельность в «Кружке ревнителей благочестия», который боролся за оживление религиозного чувства и строя жизни в просыпающейся после Смуты народной душе, а также сильный характер долго делали бесплодными любые интриги двора против Никона. Но, видимо, этот же сильный характер в какой-то момент затмил в Патриархе чуткость к религиозному чувству народа. В горячем стремлении решить давно не решаемые вопросы исправления и унификации внешнего обряда перед Великим постом 1653 года он предписал совершать крестное знамение тремя перстами вместо двух, что противоречило Стоглавому собору 1551 года.
Никон пошел дальше. И на Московском соборе 1656 года всех крестящихся двумя перстами объявил еретиками и предал анафеме. Это стало спусковым крючком раскола.
В чем суть правок
Вот конспективно – 7 пунктов, перевернувших нашу историю:
1. Никон изменил число поклонов Великим постом и сказал креститься не двумя пальцами, а тремя.
2. Большая «книжная справа» заключалась в редактировании текстов Священного Писания и богослужебных книг.
3. Немного уточнили Символ веры. В одном месте убрали союз, в другом – время, в третьем исключили одно лишнее слово «Истиннаго» о Духе Святом.
4. Господа вместо «Ісус» велено было писать с двумя «и», что точнее.
5. Крестные ходы Никон распорядился проводить в обратном направлении (против солнца, а не посолонь).
6. Возглас «аллилуйя» во время богослужения стали произносить не дважды, а трижды.
7. Изменили форму креста: трисоставный восьмиконечный заменялся двучастным – четырехконечным.
Из важного – все! Некоторые правки едва ли что-то меняют в отношениях с Богом.
Более того, до определенного периода как на этой, так и на других правках не настаивали. Никто не торопил и не понуждал переходить сейчас же в новые обряды.
Почему же тогда небольшое изменение (даже само это предложение) погрузило страну в жесткий раскол, в волну жутких огненных аутодафе и старообрядческих самосожжений? И кто все-таки прав в этом споре? И в принципе, насколько точное для все этих событий слово «раскол»?
Ведь расколом чаще называют отпадение от Церкви из-за ереси, то есть искажения догматов, как это было в расколе христианской Церкви в 1054 году, породившем католичество; или в расколе католиков и протестантов. В нашем расколе не было спора из-за догматов и их искажения. В главном мы со старообрядцами и тогда оставались, и теперь остаемся едины. Наш раскол спорил лишь о внешних обрядовых вещах.
Но именно тяжесть последствий этого спора, принятых тогда анафем и запретов, лишь усиливших болезнь и трещины на народном теле, вызвавших с годами настоящее революционное движение с очагами по всей стране, заставляет считать слово «раскол» все же справедливым.
И, может быть, дело вовсе не в буквах, словах и некоторых обрядах, которые предполагалось скорректировать. А в той «неделикатности», с которой это делалось. Резкость реформаторов, нежелание объяснять, к чему все эти перемены, терзали религиозное чувство человека – а оно самое уязвимое. Любое обращение к нему – это всегда операция на открытом нерве.
Единственное, что всем было понятно: это – наше «равнение на греков». Но в простом народе давно утвердилось чувство о превосходстве русского благочестия над греческим, а московского – над киевским. Ведь греки подписали флорентийскую унию с католиками, Константинополь пал, а киевляне много лет жили под властью Литвы.
Более того, староверы поначалу не противились реформам. А их лидер протопоп Аввакум и вовсе был очень дружен с Патриархом, входил с ним в один «Кружок ревнителей благочестия». Они только предлагали в исправлениях опираться на древнерусские рукописи, а Никон захотел брать все из греческих книг. Вскоре даже стал довольствоваться итальянскими перепечатками.
Вот что про это писал протоиерей Александр Шмеман:
«В том-то и вся трагедия, что, принимая „греческое”, в Москве уже не разбирались в качестве этого „греческого” – очень часто испорченного не менее русского… и слишком часто авторитетами оказывались подозрительные выходцы с Востока, искавшие в Москве милостыни или наживы и случайно попадавшие в учителя. Исправление книг было вдохновлено не столько возвращением к „духу и истине” православного богопоклонения, сколько стремлением к единообразию, и часто легкомысленным грекофильством.
Особенно роковой оказалась роль патриарха Никона. У него была почти болезненная склонность все переделывать и перелагать по-гречески, как у Петра впоследствии страсть всех и все переделывать по-немецки или по-голландски. Их роднит также эта странная легкость разрыва с прошлым…
Слишком много было сразу же наложено проклятий и анафем, слишком все проводилось приказом и указом… Но, что еще хуже – греческие книги, напечатанные в Венеции, оказывались часто подозрительными, „латиномудрствующими”… Это не значит, что правы были ревнители „старой веры”: Аввакум и ему подобные; но их смущало это огульное отрицание всего старорусского чина и обряда, это равнение по подозрительным киевлянам и не менее подозрительным грекам, многие из которых действительно учились в Риме и для этого на время принимали даже латинскую веру.
В простой форме тревогу раскольников можно выразить так: если все это священное и святое московское прошлое, если Третий Рим, последний оплот и надежда православия, оказываются, как утверждают „новаторы”, повинными в стольких ошибках и извращениях, почти в отпадении от истины, то не значит ли это, что истории приходит конец – и близ есть Антихрист».
Тема раскола – не обряды, а то, что из века в век будет повторяться в истории нашей страны: попытка свернуть нас со своей колеи. Попытка бесплодная, пустая, слепая, которая всегда кончается только одним: болезненным – иногда через потрясения и потери – возвращением в свою колею, к себе самим, к новому узнаванию себя.
А другая тема раскола – конец света. Она рождена тем же сакральным обостренным отношением к стране и осознанием своей миссии в мире.
Отсюда радикализм и самосожжения староверов? Правы ли были раскольники, что ухватывались за внешнее ценой потери единства Церкви? Едва ли. Но прав ли был Патриарх, который однажды публично избил, сорвал мантию с епископа Павла Коломенского, а затем без соборного решения единолично лишил того кафедры и сослал как противника богослужебной реформы? Едва ли. Права ли была власть государственная и церковная, накладывая анафему на всех, кто крестится двумя перстами? Нет, не права. Эта поспешная анафема была отменена лишь Поместным собором нашей Церкви 1971 года.
Новые книги были лучше старых, исправнее, осмысленнее. Но то, как проводилась реформа – сверху, резво, надрывая самые тонкие религиозные чувства души, – посеяло раскол.
Рана эта кровоточит до сих пор – несмотря на снятие взаимных проклятий и каноническое воссоединение старообрядцев и православных.
Низвержение Никона только усилило внутренние шатания в стране. Патриарх на самом пике реформы, на самом пике своих успехов и церковного строительства, на подходе к реализации «греческого проекта» вдруг оставляет кафедру. Это одно из самых спорных событий в истории страны.
Низвержение Патриарха Никона
Никон – тот уникальный (для российской истории) Патриарх, который получил от Алексея Михайловича наименование «Великий Государь». По сути, это было приближение Патриарха к царскому званию, и не только на словах. Когда царь уезжал из Москвы – например на войну, оставлял Никона фактически главой правительства.
Элитам не очень нравилось возрастающее влияние Церкви на государственную жизнь. Хотя, как водится, при таких разговорах никакого влияния на государство у Церкви не было – а был лишь его мираж, выдаваемый боярами за почему-то большую угрозу, за амбиции властолюбивого Патриарха. Привычное дело!
Никон и впрямь был очень неуступчив. Например, он принял в штыки Соборное уложение 1649 года, согласно которому доходы от эксплуатации монастырских вотчин поступали в государственную казну, а дела судов церковных стали передаваться в мирские суды. Были ли у Патриарха основания для недовольства уложением? Конечно, ведь оно вело Церковь в подчинение к государству.
Здесь Никон был прав – он удерживал страну от будущей ошибки Петра, который скоро окончательно подчинит себе Церковь и сделает ее – свободную по сути – государственным ведомством. Это отразится на сознании и духе народа, что приведет через 200 лет к революции.
Так, с помощью бояр, постепенно холодели отношения царя и Патриарха. Царь отменил некоторые распоряжения Никона, стал назначать священников и игуменов без согласования с ним. Они так не договаривались! В свое время успешный игумен Никон решился на уговоры царя взять патриарший жезл – лишь с тем условием, что царь не вмешивается в дела Церкви. Это вообще очень важное условие их сосуществования. Лишь свободная от опеки государства Церковь может являться в полном смысле совестью этого государства и нации.
Наконец, летом 1658 года между царем и Никоном произошел открытый разрыв.
Патриарх хорошо понимал, чем может закончиться этот конфликт. Память о Смутном времени была еще очень свежа. Он же уже видел, как общество, столь чутко и религиозно, столь трепетно и напряженно хранящее сознание своего мистического предназначения, даже на небольшие обрядовые правки ответило трагедией раскола. Можно только догадываться, какова была бы судьба страны и народа, если бы Патриарх избрал путь открытого сопротивления, публичного обличения и жесткого противостояния светской власти.
После длительных молитвенных размышлений он выбрал единственно возможный для себя путь: незаконным притязаниям не подчиняться, в открытое противостояние не вступать. Утром 10 июля, после совершения Литургии и произнесения положенного поучения из бесед Иоанна Златоуста в Успенском соборе, он объявил вслух, что оставляет патриаршую кафедру, поставил к Владимирской иконе Божией Матери патриарший посох и в ризнице написал письмо царю.
Смущенный царь желал успокоить Никона, но их примирение никак не входило в планы боярской верхушки. Посланный Алексеем князь Трубецкой вовсе не имел расположения мирить Патриарха с царем, и вместо успокоительных речей обрушил на первосвятителя град упреков. Никон обличил посланника в недостойных интригах, переоблачился и пешком отправился из Кремля. Народ его не пускал, плакал.
Патриарх уехал в свою любимую Новоиерусалимскую обитель, откуда прислал благословение управлять делами церковными митрополиту Питириму Крутицкому. От патриаршества Никон не отказывался. Так он становился как бы живым укором для тех, кто настраивал царя против первосвятителя.
В своих монастырях Патриарх устроил житие образцовое и благочинное. Всех странников и богомольцев приказывал поить и кормить по три дня даром, в монахи принимал безвкладно.
Переписка с царем продолжалась. Причем теплая. Но почему окончательного примирения не состоялось – Бог весть. Вероятнее всего, начались влияния на царя.
В 1662 году решили Никона судить. Для суда над ним царю насоветовали пригласить еще двух восточных Патриархов – для легитимности и авторитета. Рекомендовал это царю епископ Иерусалимской церкви Паисий Лигарид. Считается, что Лигарид был тайным католиком. Его роль в низвержении Патриарха – таинственная.
Есть такие люди, которые везде несут за собой интриги и бурю. Похоже, Паисий был из таких. Паисий – грек, но учился в Риме, хоть и в греческой коллегии. Там же его рукоположили во священника-униата. Он подвизался католическим прозелитизмом сперва у себя на родине, в Греции, потом в Константинополе. Но там попал под борьбу константинопольского Патриарха с иезуитами и покинул страну. Иерусалимский Патриарх постриг его в монахи и поставил митрополитом в Газе, но у себя в митрополии Паисий ни разу не появился. Вместо этого отправился в Валахию, где преуспел в дворцовых заговорах.
Преемник Патриарха Иерусалимского отлучил Лигарида от Церкви. Но на Руси этого не знали. Доверяли ему как православному митрополиту. Именно к его авторитету и обращался Патриарх Никон, который искал греческих помощников в своей «книжной справе». Слава Богу, Лигарид не успел поучаствовать в ней в полной мере – глядишь, дело пошло бы еще хуже. Приехал митрополит-расстрига в Россию только в 1662 году, уже в период распри между Алексеем Михайловичем и Никоном. Он и тут стал искусным царедворцем. Даже царя подкупил своей ученостью.
Элиты испрашивали его совета о Никоне – и Паисий ответил полным осуждением Патриарха, который его вообще-то на Русь и пригласил. Известие о том, что Паисий Лигарид незаконно пользовался титулом митрополита, так как давно уже был лишен кафедры и даже анафемствован как еретик патриархами Константинопольским и Иерусалимским, пришло в Москву слишком поздно – 29 июля 1668 года. Патриарх Никон стараниями тайного католика был уже осужден и лишен сана на Московском соборе 1666 года, в котором Лигарид принимал непосредственное участие – был на всех его тайных совещаниях! Дальнейшая судьба этого человека теряется в Киеве, куда его отправил следующий царь, могила же его – в Киево-Братском монастыре.
Комета над Москвой и Большой собор 1666 года
Есть такая полулегенда о том, как Никон покидал Успенский собор последний раз. Вышел он тогда зимой, ночью. Садясь в сани, начал отрясать прах от своих ног, припоминая известные евангельские слова:
«А если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отрясите прах от ног ваших» (Матф. 10:11–15).
Стрелецкий полковник, наряженный провожать Никона, сказал: мы этот прах подметем! Никон ответил, указывая в небо на горевшую там комету:
«Да разметет Господь Бог вас вон той божественною метлою, которая является надолго!»
Комета тогда действительно была в небе. В Европе эта комета известна под именем кометы 1665 года. По нашему календарю она явилась 19 декабря 1664 года. Эта комета, вместе с кометой Галлея и кометой 1811 года – в тройке самых больших. На современников она произвела тягостное впечатление из-за огромного размера. Хвост этой кометы имеет длину в 20 миллионов миль.
Пророчество Никона сбылось. Страна входила – и очень надолго – в состояние раскола.
Собор 1666 года (в Успенском соборе Кремля) решил лишить Никона патриаршества и даже священства. Его обвинили в конфликтности, в том, что он оставил паству, не смирился и не стал каяться и прочем едва ли убедительном. Постановили сослать его простым монахом в Ферапонтов монастырь – это в нынешней Вологодской области.
В этой северной обители доживал опальный выдающийся Патриарх – тихо, в действительном смирении и чистоте. Там его все почитали. Он много трудился: расчищал лесные участки, разрабатывал поле для посевов хлебов и овса. Толпы народа стекались к нему за благословением. За святого, судя по их переписке, почитал бывшего Патриарха и царь.
Следующий царь, Федор Алексеевич, лично читал молитвы при гробе Никона в Новоиерусалимском монастыре, а после исходатайствовал у восточных патриархов разрешительные грамоты для него – то есть Никона «реабилитировали». В грамотах повелевалось причислить Никона к лику Патриархов и поминать в таком звании открыто.
В следующем веке часть документов Большого Московского собора 1666 года – соборное определение о преступлениях Никона и соборную грамоту о извержении из священства Никона – никогда не печатали в составе официально издававшихся документов «Деяния Великого Московского собора 1666–1667 годов».
Собор осудил Никона, но оправдал его реформы. Старообрядцам, считавшим Никона антихристом, радоваться было нечему. Их на соборе предали анафеме. Больше того: Никон, будучи Патриархом, разрешал служить и по старым, и по новым книгам, а собор 1666 года был категоричнее. Все старое пошло под запрет. В дальнейшем староверов стали называть раскольниками и преследовать. Сбылось пророчество Никона – разметало всех метлой.
Религиозный раскол очень скоро стал расколом государственным. Почему? Может быть, ответ подскажут судьбы двух самых известных староверов века.
Протопоп Аввакум и боярыня Морозова
Небольшое село Григорово в Большемурашкинском районе Нижегородской области и теперь горячо хранит память о самом знаменитом своем уроженце: именем Аввакума тут названа площадь, здесь стоит ему памятник, на стене Дома культуры висит мемориальная доска, а в самом ДК работает выставка и ежегодно проходит аввакумовский праздник, собирающий староверов со всего мира.
Потомственный священник Аввакум Петров – наверно, один из самых беспокойных и горячих людей этого и без того беспокойного и горячего времени.
Он стал дьяконом в 22 года. В 24 – сельским батюшкой в нижегородском селе Лопатицы. Уже здесь в юном священнике разглядели всю ту строгую ревность, которая с годами разовьется до разрушительных границ. Он обличал своих прихожан за пороки, а священников – за плохое, неревностное служение. В какой-то момент за ним даже закрепилась слава экзорциста – к юному Аввакуму стали ездить на отчитки (чины изгнания бесов).
Есть в его биографии такой случай: когда во время исповеди пришедшей к нему «девицы, блудному делу повинной», в нем загорелся «огонь блудный», он «зажег три свещи и прикрепил к налою и возложил руку правую на пламя и держал, дондеже угасло злое желание».
Раз из деревни Лопатицы он прогнал артистов с пляшущими медведями. «Хари и бубны их изломал». Народная молва утверждает, что протопоп в ярости даже медведя ушиб. Отказался благословить сына боярина только за то, что у того была побрита голова.
В 1648 году Лопатицы посетил воевода царя Василий Шереметьев – герой Смутного времени, в прошлом слуга двух царей из первых Романовых, один из влиятельнейших людей страны. Ему пожаловались на самоуправство Аввакума. Они встретились, поговорили. А под конец Аввакум отказался благословлять сына именитого сановника Матвея. Шереметьев приказал бросить священника в Волгу, но Аввакум спасся.
Из Лопатицей его скоро прогнали. Он переселился в Юрьевец (в нынешней Ивановской области). Там стал строить те же порядки. И оттуда тоже его погнали, прибежал в Москву. Здесь он довольно скоро оказался близок «кружку ревнителей благочестия». При Патриархе Иосифе он был деятелен и принимал участие в «книжной справе», то есть поначалу сам исправлял ошибки в богослужебных книгах, делал работу, против которой вскоре восстанет.
Когда в 1652 году Патриарх Иосиф скончался, новый Патриарх Никон, еще недавно бывший приятелем и единомышленником Аввакума, заменил прежних московских справщиков польскими книжниками во главе с Арсением Греком – ученым монахом из Салоник, который во всем был противоположностью горячего в своей ревности Аввакума. Арсений до прибытия в Москву, похоже, уже несколько раз менял веру – принимал то католичество, то, полагают даже, ислам – исходя из разных выгод. Такая гибкость убеждений и веры, конечно, резко контрастировала с пламенеющей преданностью вере у Аввакума.
В 1654 году протопоп Неронов, друг Аввакума, писал об Арсении царю Алексею Михайловичу:
«…отнюдь не дерзати святых книг таковым переводити… а ныне он, Арсений… живет у патриарха Никона в келии… а древних великих мужей и святых чудотворцев свидетельство отметает… Ох! Увы! Благочестивый царю! Стани добр!.. иностранных иноков, ересей вводителю, совет не принимай».
То есть ни Аввакум, ни его сподвижники поначалу не были против «книжной справы», но если они эту работу делали по древнерусским православным рукописям, то Никон опирался на греческие богослужебные книги. Древние харатейные (то есть на пергаменте написанные книги) новые справщики отвергли и довольствовались итальянским перепечатками. Аввакум же был уверен, что эти источники не авторитетны. В челобитной царю он критиковал Никона. Так начинался конфликт этих двух пассионариев века.
Его результатом стало требование Никона расстричь Аввакума, но в связи с заступничеством царя священник был только сослан в Тобольск. Дальше изгнание продолжилось: за Лену, в Даурию (нынешнее Забайкалье). Там он опять не поладил с местным воеводой Пашковым, тот его бил, а потом посадил в Братский острог. От голода умерли два его сына. Дальше Аввакума гнали до Нерчинска, Шилки и Амура. Когда через несколько лет священник вернулся в Москву, здесь все, включая царя, к нему питали уважение как к мученику.
Но тут он скоро опять стал все критиковать. Требовал восстановить прежние обряды. Царь почувствовал в этих обличениях энергию раскола – и опять сослал священника в Мезень, невдалеке от Архангельска, на Северном Ледовитом океане. Здесь он продолжал свою проповедь, рассылал послания, в которых называл себя «рабом и посланником Иисуса Христа».
Через два года Аввакума снова вернули в Москву. Это как раз был 1666 год, год собора и суда над Патриархом Никоном. Тут была некрасивая ссора, видимо, вызванная ничуть не изменившимся характером священника. Аввакума в итоге расстригли прямо в Успенском соборе за обедней! Как описано в источниках, архиереи «опроклинали» его вдобавок, а он «проклинал сопротив» и предал противников анафеме. Бунтующего протопопа скрутили и заточили в Пафнутьев монастырь – «заперши в темную палатку, скованна, держали год без мала».
Этим не закончилось: последней дальней ссылкой и предсмертным пристанищем стал для Аввакума Пустозерск – в районе нынешнего Нарьян-Мара на северной реке Печоре. С 1667 года в земляной тюрьме эта несгибаемая личность провела 14 лет! Язык его не был вырезан, как у других ссыльных, – так что, несмотря на скудное питание хлебом и водой, Аввакум проповедовал прямо в тюрьме и писал оттуда грамоты, письма, воззвания и послания. Так, он писал к царю Федору Алексеевичу и критиковал отца его, Алексея Михайловича, также ругал и нового Патриарха Иоакима… В 1682 году 61-летний Аввакум с приверженцами был сожжен по приказу государя в деревянном срубе в Пустозерске.
Аввакуму приписывают 43 сочинения. Во многих из них пламенеет его надрывный стиль речи: например, католиков он называл «римской блудней», а вот что писал своей богатейшей стороннице, московской боярыне вдове Феодосии Морозовой:
«Глупая, безумная, безобразная выколи глазища те свои челноком, что и Мастридия».
Так он призывал женщину, которая, по его мнению, недостаточно смиряет свою плоть, а надлежало ей по примеру преподобной Мастридии выколоть себе глаза, чтобы избавиться от любовных соблазнов.
Боярыня Морозова – удивительное лицо эпохи. Одна из самых влиятельных женщин той поры, родственница правящего дома Романовых и родственница боярина Глеба Морозова – богатейшего человека в стране и царского спальника. Спальники были самыми близкими к царю людьми, дежурили в его комнате, раздевали и одевали его, сопровождали в поездках.
Феодосия была уже второй женой Морозова. Ей было 17 лет, когда она выходила замуж, а ему – 54. Она рано овдовела, а до смерти ее мужа скончался и его брат, Борис Морозов, тоже очень состоятельный. В результате Морозова стала управлять грандиозным наследством. Ее дом в подмосковном имении Зюзино стал одной из первых роскошных усадеб России. Там ей служило до 300 человек, ездила она в дорогой карете, украшенной золотом и серебром, запряженной двенадцатью арабскими скакунами. Почитать Аввакума боярыня начала после его первого возвращения в Москву из ссылки в 1664 году. Феодосия Морозова вместе со своей младшей сестрой Евдокией (княгиней Урусовой) стали его духовными дочерьми.
Дом Морозовой стал своеобразным убежищем, за крепкими стенами которого находили защиту гонимые почитатели старых обрядов. С этого времени молодая вдова, слава о красоте и богатстве которой шла по Руси, посвящает себя подвигам благочестия. Непрестанная горячая молитва, аскеза – чтобы усмирить плоть, она носила власяницу. Широта благотворительности – бывало, со служанкой выйдут и весь мешок драгоценностей раздадут по Москве.
По сути, она стала главным спонсором старообрядцев. Но «добрый» духовный отец писал ей из ссылки:
«Милостыня от тебя истекает, яко от пучины морские малая капля, и то с оговором».
На Морозову пытались влиять. Царь увещевал ее через родственников. Но бесполезно: чем дальше, тем сильнее радикализировались ее взгляды. От решительных действий Алексея Михайловича долго удерживало заступничество царицы Марии Ильиничны.
Морозову вместе с сестрой арестуют уже после низложения Патриарха Никона. Характер и нрав этой женщины показывает сцена допроса. К ней в дом по приказу царя пришел архимандрит Чудова монастыря (будущий Патриарх Иоаким), а она даже не встала с кровати, отвечая на вопросы лежа.
Когда спустя время ее допрашивал в Чудовом монастыре сам Патриарх Питирим, она также не хотела стоять и стрельцы держали ее силой.
Спустя годы, уже в ссылке, их с сестрой будут пытать на дыбе и уморят голодом – несмотря на заступничество бояр. О боярыне Морозовой царь Алексей Михайлович скажет: «Много наделала она мне трудов и неудобств показала».
Религиозный раскол стал государственным: Соловецкое восстание
Соловецкий монастырь в ту пору был самой надежной цитаделью на всем Русском Севере. Еще недавно, в Смуту, крепость защищала свои волости от «литовских людей», поляков, остатков разгромленного в центре России тушинского войска. Братия здесь была вооружена. Так поступили, чтобы сократить гарнизон в 1657 году. Опрометчиво. Скоро эти стволы будут направлены против правительственных войск.
В 1657 году в монастырь пришли новые служебные книги. Их запечатали в монастырской казенной палате, а богослужение продолжали производить по старым. После собора 1666 года, осудившего старообрядчество, царь велел привести непокорную крепость в повиновение. В июне 1668 года на остров высадились стрельцы. Но встретили мощный отпор – по царскому войску палили из пушек! Это уже не просто разногласие о книгах, а кровавый мятеж.
Началось многолетнее «соловецкое сидение». Первые годы осада мятежного монастыря велась слабо – все же правительство рассчитывало на мирное разрешение. Но к 1674 году стало известно, что Соловецкий монастырь стал прибежищем для уцелевших участников разгромленных отрядов Степана Разина – лидера крупнейшего в истории допетровской России восстания, прозванного Крестьянской войной.
Это было уже серьезное преступление! Действовать армия стала решительнее!
В январе 1675 года в монастыре было принято решение не молиться за царя. Оказались среди монахов и такие, кто решения этого не поддержал, – их заперли в монастырскую тюрьму! Здесь, кстати, действие железного духовного закона: начавшие раскол неизбежно вскоре сами раскалываются внутри себя!
В январе 1677 года перебежавший чернец Феоктист сообщил царским войскам, что можно проникнуть в монастырь изо рва Онуфриевской церкви, и согласился ввести стрельцов через окно, расположенное под сушилом у белой башни, за час до рассвета, так как именно в это время происходит смена караула и остается только по одному человеку на башне и стене.
Монастырь пал. Начались казни иноков-раскольников. Здесь много мифологии. Одни описывают, как монахов жгли огнем, топили в проруби, подвешивали за ребра на крюках, четвертовали, заживо морозили во льду. И называют страшные цифры, что из 500 защитников монастыря в живых осталось лишь 14.
Другие историки с такими цифрами спорят, указывая на то, что даже в старообрядческих синодиках упоминается не более 33 имен «страдальцев Соловецких».
Так закончилось почти 20-летнее сопротивление монастыря. И может, и не дошло бы до страшного силового решения, если в какой-то момент соловецкая братия не решилась бы на настоящую революцию.
Судьба раскольников в веках плачевна. Поначалу они потеряли священство. Ни один епископ не ушел вместе с ними в раскол, в результате они лишились возможности участвовать в таинствах. Тогда одна часть старообрядцев сказала, что священства на земле больше нет, – и стала «беспоповцами». Другая часть сманивала и призывала запрещенных в служении или сбежавших священников и, перемазав их миром, принимала от них таинства, называясь «беглопоповцами». Так возникли две основные иерархии староверов.
Вглядываясь сегодня в старовера, трудно не умилиться и не восхититься этой горячей вере, сохраненной и пронесенной, словно свеча на ветру, через века потрясений, гонений и споров. Трудно не увидеть красоту этих хрупких, но несгибаемых людей, трудно не поразиться тому, как на всех континентах они сумели сохранить себя и Христа в сердце, живя небольшими закрытыми колониями. Как сумели, по слову Спасителя, «быть в мире, но не от мира», не смешиваться с планетой, все более отдаляющейся от верности Христу, не впустить ее в себя.
Удивительным образом и чудом Божьим (и, конечно, не без Его воли) староверы сохранили для нас… нас самих. Ту Россию, которая, казалось, давно скрылась под водой китеж-градского озера. Ту Россию, которая стала избранным домом Божьим.
Ревнители старого обряда среди нас – это важное свидетельство о благоговении перед святыней, напоминание о фундаменте, на котором и теперь стоит наша страна: на горячей вере и молитвенном строе жизни целых поколений русских людей.
Мученическая кровь и рабство у безбожной власти всех примирили. На исходе XX века раскол был уврачеван. На Соборе нашей Церкви 1971 года (в Трапезном храме Троицкой лавры) взаимные проклятия и анафемы были сняты.
Как раскол xvii века привел к революции 1917 года?
Если выстроить логическую цепочку от событий этого века до крушения страны спустя почти три столетия, то удастся понять, насколько дорого нам стоила ошибка в религиозной – такой чувствительной – сфере нашей страны.
К концу XVII века в ответ на многочисленные мятежи и для прекращения проповеди ритуального самоубийства (в огне самосожжений погибли под 20 тысяч староверов) государство начало преследование раскольников. Те ожесточились еще больше. Россия погрузилась в вялотекущую, неуловимую гражданскую и, что самое страшное, религиозную войну без определения линий фронтов.
Народные восстания стали нормой жизни последних десятилетий века. Все они вдохновлялись в той или иной степени раскольниками. Крупнейшее восстание в допетровской стране – это бунт донского казака Степана Разина из черкасской станицы Зимовейская на Дону (сейчас станица Пугачевская в Волгоградской области).
Разин, как и его будущий земляк, лидер другого крупного восстания Емельян Пугачев, был старовером. Считается, что Разин поднял восстание из личной мести царскому воеводе, но первые успехи и многие сторонники вдохновили мятежника на то, чтобы распространить казацкий свободолюбивый демократический строй по всей России. В провинции, где симпатизировали староверам, он находил опору. Из таких мест к нему в отряд бежала и монахиня-расстрига Алена Арзамасская – русская эпическая амазонка, которую сравнивали с Жанной д’Арк и на ее примере учили советских школьников.
Разин и разинцы – удивительные фигуры нашей истории. Степан стал героем фольклора, а затем – и первого российского кинофильма. Он еще и первый русский, о котором на Западе была защищена диссертация (причем уже через несколько лет после его смерти). Даже сразу после революции первыми, кому большевики установили памятник на Лобном месте, были Разин «с ватагою»!
Разинские бойцы находили укрытия от царских войск в монастырях, у старообрядцев.
Спустя 10 лет раскольники активно участвовали в другой русской катастрофе – Стрелецком бунте 1682 года, в результате которого власть была передана царевне Софье Алексеевне и были перебиты все ее конкуренты – худородные Нарышкины. Тогда начался военный режим хованщины – по имени князя Хованского, лидера стрельцов, оставшихся контролировать после переворота Кремль и власть.
В это время в стране назревала вторая Смута – пуще первой. Почувствовав слабость правительства, старообрядцы решили, что наступил их час. Их активисты собрались в Москве из дальних скитов и проповедовали в стрелецких полках возврат к старой вере. Хованский их было поддержал.
В Третьяковской галерее хранится картина Перова «Никита Пустосвят. Спор о вере». Темпераментное громадное полотно описало реальные события, когда в Грановитой палате Кремля прошел открытый теологический диспут между Патриархом Иоакимом с православным клиром и одним из лидеров староверов, суздальским священником Никитой Добрыниным, прозванным Пустосвятом. Спор этот свелся ко взаимному обвинению сторон в ереси и невежестве и, в конце концов, к ругани и чуть ли не драке. Это и показал на картине Перов. Тем не менее старообрядцы покинули Кремль с поднятой головой и на Красной площади объявили всенародно о своей полной победе.
После их ухода правительница заявила стрельцам:
«Чего смотрите: хорошо ли таким мужикам-невеждам к нам бунтом приходить, творить нам всем досады и кричать? Неужели вы, верные слуги нашего деда, отца и брата, в единомыслии с раскольниками»?
То есть Софья уловила, куда могут привести страну такие идеи.
Стрельцы отступились от старообрядцев, обвинив их в Смуте и желании восстановить их против царей, а вечером этого же дня расправились с Никитой Пустосвятом, обезглавив его прямо на Лобном месте, – первая совершенная здесь казнь! И что-то здесь надломилось, что-то сломалось в этот момент в стране. Сломалось мистически. Лобное место – образ Голгофы в России. Страны, подражавшей Святой земле и Небесному Иерусалиму. Голгофа – Лобное место считалось центром Святой Руси. То, что оно обагрилось кровью – это было свидетельство какого-то тектонического сдвига, предвестием потрясений во всей стране. Наступающего перелома.
И он начался: старообрядческая реакция только росла. Раскольники увлекали в бунт и дворян. Чтобы остановить это, царю Петру придется освободить дворян – только такой ценой они станут верными слугами и опорой престола против раскольников.
Но это необходимое, возможно, решение в будущем принесет еще больше вреда – началось колоссальное социальное неравенство в стране. Дворяне свободны, а привязанные к ним крепостные – по-прежнему нет. Следующий бунт, Пугачевский, будет реакцией как раз на это!
Так постепенно из года в год внутри страны будет расти революционное движение, а вместе с ним – умножаться социальное расслоение: отделение элит, которым за служение трону будут даваться все большие возможности от всех, кто не элита. Неравенство и несправедливость.
А порабощенная государством и Петровскими реформами Церковь будет все меньше влиять на народную душу – и душа станет отмирать. С учетом растущих противоречий в обществе все это вместе приведет к катастрофе 1917 года.
Из-за того, что многие монастыри стали центром раскола (как Соловки, например), собор 1681 года запрещает строить новые обители и постановляет объединять малолюдные. Это был удар по сердцевине Церкви и духовной жизни страны – по монашеству. Без питательной силы монастырей святость скудеет. Дальше, в будущем веке, этих ограничений для монастырей и монахов будет все больше, вплоть до полного запрета постригаться в монахи.
С другой стороны, страна теряет еще один важный источник силы духа – святых. Канонизации постепенно прекращаются. Первоначальная причина – все в том же слепом подражании грекам, которые канонизировать не очень спешили. Больше того – канонизации некоторых уже прославленных святых отменяются: так случилось, например, со святой Анной Кашинской, святыми Иоанном и Лонгином Яренскими, Герасимом, Галактионом, Игнатием Вологодскими.
Есть в Москве храм Св. Максима Юродивого. Святой блаженный Максим, канонизированный в 1698 году, – это последняя канонизация патриаршего периода (скоро патриархов вообще отменят). Следующая канонизация будет только через 60 лет, в 1757 году!
А ведь новые святые – это не только близкие ходатаи за нас перед Богом, но и свидетельство о том, что Церковь – живая, что кровеносные сосуды в этом огромном Теле Христовом, как называют Церковь, наполнены благодатью, рождающей новых святых. Новые святые – это всегда голос Церкви, говорящий: «Они – почти твои современники, и они смогли, значит, и у тебя получится».
В 1698 году будет Вторым стрелецким бунтом довершен начавшийся слом истории.
Утро стрелецкой казни – прощание старой и новой России
Второй бунт стрельцов был попыткой реванша царевны Софьи. Она воспользовалась тем, что Петр за границей, и объявила, что Петр не является ее братом, произошла подмена. Летом стрельцы сместили своих начальников, избрали по четыре выборных в каждом полку и направились к Москве, чтобы возвести Софью на российский трон.
Бунт был раздавлен с особой жестокостью.
Казнь на Лобном месте над стрельцами – то был второй и последний случай, когда казнили на этой Русской Голгофе. На этот раз все было намного жестче, чем с Никитой Пустосвятом. Кровью была залита вся площадь. Петр I, говорят, лично отрубил головы пятерым стрельцам.
Всего было казнено около 2000 стрельцов (а, как утверждает история, бунтовщиков всего было 2200) – трупами, которые сознательно долго не убирали, была усыпана Москва.
Картина Сурикова «Утро стрелецкой казни» – мистическая. Кто-то верно сказал, что здесь встречаются друг с другом две России: уходящая и будущая, новая. 1 марта 1881 года, когда произошел еще один слом в нашей истории, расколовший ее на «до» и «после», – убийство императора Александра II, на выставке передвижников должна была демонстрироваться именно эта картина.
На этом полотне встречаются два наполненных какой-то одержимостью взгляда: глаза раскольника перед казнью – и глаза Петра. Мог ли любить новый молодой царь такую «святую Русь»? С этой одержимостью Петр развернул страну прочь от традиций предков и, по слову Пушкина, поднял Россию «на дыбы».
Петр меняет в стране время
Россия выходила из этого «бунташного» века, казалось, с прививкой от поклонения всему западному, со сформулированной национальной идеей, с новым самосознанием.
Ненадолго. Катастрофа раскола снова сбила с пути. Петр осознал потребность в жесткой, стремительной модернизации. И хотя окно в Европу уже было давно и до него прорублено, и флот строился до Петра, новый амбициозный царь решился одномоментно порвать с ненавистным ему прошлым. В далекую духовно, рационалистическую, уже довольно антицерковную протестантскую северную Европу и поведет страну царь.
Запад в России стал утверждаться с энергией недавних «книжных справ», как-то надрывно и законодательно: 29 августа 1699 года вышел указ сбрить бороды и носить французское платье! В этом же году было установлено праздновать Новый год с января. На европейский манер в России вводится и новый календарь с летоисчислением от Рождества Христова!
Главные часы страны на Спасской башне стали и главным символом начавшихся преобразований. Прежде куранты выглядели так: циферблат был поделен на 17 равных частей. Дело в том, что русские часы делили сутки на часы дневные и часы ночные, следя за восхождением и течением солнца так, что в минуту восхождения на русских часах бил первый час дня, а при закате – первый час ночи, поэтому почти каждые две недели количество часов денных, а также и ночных, постепенно изменялось. Это было пусть не столь просто и рационально, как в Европе, но по таким часам мы жили в большей гармонии с природой.
Один иностранный врач на русской службе ехидничал:
«У наших часов стрелка движется по направлению к цифре, в России же наоборот – цифры движутся по направлению к стрелке. Так как русские поступают не так, как все другие люди, то и произведенное ими должно быть устроено соответственно».
Но теперь все изменится. Наступают новые времена – точнее, в Россию приходит новое время. Петр на 30 подводах привозит из Голландии циферблат с двенадцатью цифрами. Время становится европейским.
Последний Патриарх Святой Руси
Последний дореволюционный Патриарх Адриан правил Церковью десять лет, с 1690 по 1700 год. Могила его – в Успенском соборе.
С Петром Патриарх не ладил. Поссорились они, когда Святейший отказался постричь в монахини жену царя – Евдокию. А когда глава Церкви заступился за приговоренных к казни стрельцов, царь публично оскорбил его.
Различия в представлениях о пути России у Патриарха и царя были очевидны. Адриан, например, грозил сурово наказывать всех, кто курил табак, брил бороду и носил немецкую одежду. Петр же вводил это законодательно.
Другие, полезные, начинания царя – строительство флота, военные и социально-экономические преобразования – Патриарх поддерживал.
В феврале 1696 года Патриарха парализовало – есть в этом какой-то символ всего того, что произошло с Россией – с прежней Россией, с Церковью. Ее всю тогда парализовало.
Через четыре года Святейший умер. Петр решил на этот пост никого больше не назначать. Учредил Священный синод – что-то вроде министерства по церковным делам. То есть фактически Петр сам, как царь, возглавил Церковь. Конечно, это тоже была западная идея – похоже на то, как у англичан, но с русским своеобразием. Синод – то есть коллективное руководство Церковью, что вообще-то в нарушение канонов и правил святых апостолов – стал только русским экспериментом. Чем он закончился? Революцией 1917 года.
Он закончится тем, что спустя пару веков «народ-богоносец» пойдет сам уничтожать свои собственные святыни. Это станет возможным потому, что задавленная государством Церковь – станет восприниматься народом как государственное учреждение, что надрывало и коверкало саму свободную природу Церкви.
Церковь-«министерство» не переставала при этом хранить благодать, менять людей, рождать святых и нового человека, но с годами она все менее и менее вызывала доверие, потому доверие утрачивало государство, аппаратом которого считалась Церковь. И на смену живому общению с Богом пришли исполнения правил и «ежегодные справки о причастии». Живая вера становилась мертвой и формальной – вот итог петровского решения подчинить Церковь себе.
Вероятно, не обладая религиозной чуткостью и не представляя, возможно, какие последствия у этого могут быть, царь заложил мину в будущее России. Лишившись живой свободной Церкви, страна рубила сук, на котором сидит: перекрывала источник созидательной благодатной энергии, которая в свое время и создала Россию, мобилизовывая народ на ревностное служение Земному Отечеству как образу Небесного.
А еще петровские преобразования положили конец надеждам на Вселенское православное царство, заставили надолго похоронить мысль России о своей христианской миссии в мире.
Образом этой миссии был Новоиерусалимский Воскресенский монастырь, символично делавший страну «новым Израилем». Страшным знаком крушения прежних надежд станет обрушение грандиозного купола Новоиерусалимского собора. Он падет в 1723 году, когда здесь уже будет совсем другая страна. Уже бесконечно далекая от Святого царства, каким ее мыслили строители этого монастыря.
А когда Россия отходит от выполнения своей миссии в мире, то падает. И крушение этого купола – это еще и будто тревожное предзнаменование будущего крушения страны.