XVII век
Глава 8Смута
«Бунташный век» в мире
Век расшатался – и скверней всего,
Что я рожден восстановить его.
Эти гамлетовские слова, изданные в первый год XVII века, будто пророчески зададут программу на все «расшатанное» столетие потрясений, бунтов и революций по всему миру. Сотрясаемая Реформацией Европа взрывается гражданскими войнами. В начале века в них вступит Франция, где религиозные конфликты переплетались с постоянными крестьянскими восстаниями, к середине – Англия.
В сердце Лондона, у Вестминстера, стоит очень спорный (потому что о нем спорят до сих пор) памятник Оливеру Кромвелю, лидеру английской гражданской войны. В правой руке у него шпага, в левой – Библия. Кромвель был пуританином – из числа радикальных протестантов-кальвинистов, которые хотели вконец очистить Церковь Англии (их название происходит от английского слова pure – чистый, без примесей) от остатков папизма. В биографии Кромвеля очень много свидетельств о том, что во всех поступках им двигала горячая религиозность. Только религиозность эта была искаженной, потому что протестантизм намного дальше, чем католицизм, ушел от Православия и учения Отцов, и уже начинал крошиться сам в себе и делиться на секты, одной из которых и стало пуританство. Последствия дел Кромвеля ужасны. Он так «до основания» взломает прежний мир, что толчки этих тектонических сломов будут ощущаться по планете еще очень долго – их эхо слышно и сейчас.
Кромвель возглавил борьбу против абсолютистской власти короля Карла I и погрузил Англию в гражданскую войну, закончившуюся тем, что Карлу отрубили голову, а Англию объявили республикой, во главе которой встал сам Кромвель в чине лорда-протектора. Правил он всего пять лет, но навсегда разделил народную память о нем: для одних он цареубийца и диктатор, для других – герой-освободитель. Завоевание им Шотландии и Ирландии местные жители считают едва ли не геноцидом.
Результат кромвелевской кровавой революции был такой же, как и у всех революций и гражданских войн: ровно противоположный тому, за который бились. Обещанных свобод не получили. Вошедшая в парламент буржуазия стала отстаивать лишь свои интересы – появились олигархи и расцвел капитализм со всеми его искривлениями: разобщением, несправедливостью, порабощением, растущей корыстью, культом цифры и прагматизмом. То есть на смену прежнему пришел иной вид рабства, более изощренного своей неочевидностью. Феодальных повинностей с крестьян английская революция не сняла, налоги, из-за которых так возмущались люди при короле, не понизились. Напротив, при Кромвеле их стали собирать эффективнее, а у крестьян просто сменились хозяева. Иллюзией внешней свободы стало послабление нравов: например, когда революция победила, Кромвель сразу же узаконил браки без венчания. Именно тогда появляется формулировка «гражданский брак».
Один из плодов (а по ним Господь в Евангелии призывает судить нас о дереве (Матф. 7:16)) политики Кромвеля – вечный дух гражданской войны, просыпающийся только при упоминании его имени. Из-за него до сих пор дерутся на английских ток-шоу. Когда же после смерти Кромвеля в стране начались беспорядки и на трон призвали Карла II, сына недавно казненного короля, то тело Кромвеля было извлечено из могилы, повешено и четвертовано, что было традиционным наказанием за измену Англии. Голову революционера тогда подняли на кол. По рассказам, она стояла там 25 лет, пока шест не сломала буря. И еще почти три века эта голова обнаруживалась в частных коллекциях и музеях. Только в 1960 году ее наконец погребли в Кембридже. Как очевидна здесь ассоциация с другим нашим отечественным революционером, погрузившим страну в кровавый ад, – Лениным, тело которого уже почти век не принимает земля.
Тем удивительнее для нас Библия в руках Кромвеля! На памятнике человеку, которому приписывают слова:
«На Бога надейся, но порох держи сухим».
Человеку, который на самом деле положил начало процессу изгнания Христа из Европы. С английской буржуазной революции стартовал марафон отмирания монархий по всей планете. И всякий раз в новом революционном вихре политическая борьба будет переплетаться с борьбой антицерковной. Спустя полтора века после английской, Великая французская революция будет уже откровенно безбожной: французы начнут жечь храмы, подвергать пыткам священников, уничтожать мощи святых. В еще более жутком масштабе развернется это действо во время нашей атеистической Октябрьской революции.
Как скажет в XX веке святитель Николай Сербский:
«Если бы истории последних трех столетий – восемнадцатого, девятнадцатого и двадцатого – потребовалось быть названной одним настоящим именем, тогда трудно найти ей более подходящее наименование, чем протокол суда по делу Европы и Христа».
И кажется, мы переживаем сейчас последний акт этого судебного процесса. Вглядываясь теперь во всемирную апостасию, трудно не увидеть ее истока еще там, в первом выступлении Лютера. То, что началось с протеста против «неправильного» в Церкви, завершается протестом против самого Бога.
Революция, как и любое зло, знает только одно движение – вширь. Она должна умножаться и питаться новыми и новыми идеями и жертвами, утверждаться новыми победами – всегда пирровыми, но такими яростными и внешне впечатляющими.
Нервная атмосфера потрясений и срывов отображается и в искусстве – из Италии по всей Европе разлетается стиль барокко. Здесь все сломано, все взрывно, напряжено, динамично, буйно. Во всем – какая-то аффектация, надрыв и порок. Неспроста само слово «барокко» – от португальского perola barroca: «жемчужина с пороком», т. е. неправильной формы.
Эпоха барокко – это уже чистое развлечение. Вместо паломничеств – променад в парке; вместо рыцарских турниров – «карусели» и карточные игры; вместо мистерий – театр и бал-маскарад. Появились качели, «огненные потехи» (фейерверки). На место икон встали портреты и пейзажи, а музыка из духовной превратилась в приятную игру звука. Женщина эпохи барокко встает на каблуки и дорожит неестественным: бледностью кожи, вычурной прической; она носит удушающий корсет и искусственно расширенную юбку на каркасе из китового уса. А мужчина бреет усы и бороду, душится духами и носит напудренные парики. Джентльмен – (от англ. gentle: «мягкий», «нежный», «спокойный») – теперь идеал барочной «мужественности».
Во всем этом царит дух какой-то поломки, отхода от естества. Порочность пьянит и лишает возможности оценить себя трезво, а значит, и увидеть Бога. В итоге на место Бога человек ставит самого себя. Эта предельная идея всех революций находит воплощение в философии гуманизма и идеях Ренессанса. Уже в полную силу расцветает ренессансное представление о человеке как о разумнейшем существе и центре Вселенной. Самому Богу отводится роль «спящего». Он мыслится не как Спаситель, но как Великий Архитектор, который создал мир подобно тому, как часовщик создает механизм. А потом механизм уже работает без него. Так и тут, сотворив мир, Бог якобы почил от своих трудов и никак не вмешивается в дела Вселенной.
Новые пророки Запада – это ученые-естествоиспытатели. Но пока еще в этих людях осталась горячая вера. Философ Френсис Бэкон и математик Рене Декарт, которые положили начало научному методу исследования, были убеждены, что Бога можно доказать разумом. Математик и астроном Джоаннс (Иоганн) Кеплер установил законы движения планет вокруг Солнца. Физик и друг папы римского Галилео Галилей поспорил с гелиоцентрической системой вращения Солнца вокруг Земли. Исаак Ньютон, который открыл в этом веке закон всемирного тяготения, был убежден, что математика вносит большой вклад в понимание Божьего плана. Роберт Бойль, который назвал своим именем закон Бойля для газов, а также написал важный труд по химии, при этом полемизировал с атеистами.
Повсюду в европейских столицах учреждаются Академии наук и научные общества. Но несмотря на то, что выдающиеся ученые эпохи – верующие, все чаще по духу этих лет науку начинают противопоставлять религии. Хотя области у них совершенно разные. Религия связывает с Творцом. Подлинная наука изучает творение, а через него – самого Творца. Прежде именно Церковь вдохновляла ученых на исследования и санкционировала науку.
Но «бунташный век» свергает королей с престолов, изгоняет прежние идеалы из общества, а Бога – из сердец людей.
Возможно, чтобы не вовлечься в строй мировых революционных преобразований, Господь дал нам пережить такую смуту в начале века, с которой не сравнится никакая из будущих европейских. Бунташный век начался в России. Но наша Смута привела не к перемене строя, а к практически полному уничтожению государства.
Перед смутой«Народ безмолвствует»
В пору Первой мировой войны ходила частушка:
Бога нет, царя не надо,
Мы урядника убьем,
Подати платить не будем,
И в солдаты не пойдем.
Таким было устойчивое настроение в народе. «Царя иметь» они больше не умели, миссии православной страны, в которой живут, – не разделяли, успехов и достижений России материальной – не видели, лжи – верили. Бензин был разлит, достаточно было поднести спичку.
Что-то похожее было в царствование Бориса Годунова. Страна стремительно развивалась. Он был крепким правителем. Основывались новые города – даже совсем вдали, вроде Томска (1604) и крепостей в бывшем Диком поле – на юге страны.
Но воцарению Годунова предшествовала угличская трагедия убийства законного наследника из Рюриковичей – царевича Димитрия.
Причастен был Годунов к смерти соперника или нет, но зверски зарезанный наследник трона на несколько десятилетий вперед заставил сомневаться в легитимности и авторитете последующей власти. А это сомнение всегда очень опасно в России. Всякий раз в начале любого русского бунта раздается крик, похожий на цитату из фильма «Иван Васильевич меняет профессию»:
«А царь-то не настоящий!»
Это при том, что Годунов – первый избранный царь. И сегодня цела грамота Земского собора 1598 года «об избрании на царство Бориса Феодоровича Годунова» (Плещеевский список).
Поначалу все шло хорошо. Новый царь быстро задушил боярскую оппозицию – своих вчерашних коллег по Боярской думе. В 1601 году по ложному доносу пострадали бояре Романовы и их родственники. Старший из братьев Романовых, Феодор Никитич, был сослан в Сийский монастырь и пострижен под именем Филарета. Это отец будущего первого Романова на русском троне – он в свое время вернется и будет его соправителем. То, что сейчас Годунов отодвигает Филарета, – есть действие Промысла.
Но тогда же ударил великий голод. В 1601 году шли долгие дожди, а затем грянули ранние морозы и, по словам современника, «… поби мраз сильный всяк труд дел человеческих в полех». В следующем году неурожай повторился. Цена хлеба выросла в 100 раз. Начались шатания по всей стране, смерти от голода. Люди начинали думать, что это кара Божья, что царствование Бориса Годунова незаконно и не благословляется Богом.
В 1601–1602 годах Годунов пошел даже на временное восстановление Юрьева дня. Правда, он разрешил не выход, а лишь вывоз крестьян. Но и этот шаг не намного укрепил положение царя. По стране прокатились народные бунты. Хаотичное, полное разбоев и грабежей восстание атамана Хлопка Косолапа (1601–1603 годы) было первым из них – и первым жутким звоночком Смутного времени. А потом появился самозванец, назвавший себя выжившим царевичем Димитрием. 16 октября 1604 года он с горсткой поляков и казаков двинулся на Москву.
Через полгода Борис Годунов – молодой еще царь, всего 53 года – умер, любуясь утренними красотами весенней Москвы с верхотуры кремлевской башни. Так начался сдвиг народного сознания, подготовленный сомнениями в легитимности царя. Народ отверг прежнюю присягу, равнодушно принял убийство царя Феодора, наследника Бориса, и присягнул Лжедмитрию.
Что это было? Что за страшная метаморфоза в душе народа?
Считается, что гениальную ремарку в конце пушкинской трагедии «Борис Годунов» – «народ безмолвствует» – придумал Николай I. Народ вместо того, чтобы славить нового царя, – молчит. Что это? Ожидание о себе воли Божией или замирание в предчувствии грядущей катастрофы?
Блаженная Иулиания Осоргина (Лазаревская)
Голод 1601 года страшно ударил по селу Лазарево под Муромом. Там всю весну шли дожди – без перерыва десять недель. В результате не взошел хлеб, начался голод, следом и людоедство. А за голодом пошла чума, за ней – разбойники. В этих краях умерла треть населения.
Юлия Осоргина была вдовой хозяина деревни. Ее жизнь – первый пример неслыханной до того в нашей истории благотворительности. Она славилась ею и до голода, а сейчас продала все, что имела, для покупки хлеба для неимущих. Во время эпидемии люди так боялись заразиться, что буквально запирались в своих домах. Иулиания бесстрашно обихаживала заболевших: мыла их в бане, пыталась вылечить теми средствами, которые знала, и, конечно, молилась за них. Все это иногда ей приходилось делать втайне от своей семьи. Заботилась женщина и о достойном погребении умерших: нанимала людей и сама принимала посильное участие (обмывала и т. д.). У пожилой вдовы не осталось даже одежды в церковь пойти, но никто от нее пустым не уходил. Когда урожай умер, а скот пал, Иулиания дала всем своим крестьянам вольную, но часть прислуги и холопов остались с хозяйкой, собираясь выжить или умереть вместе с нею. И тогда Иулиания изобрела рецепт хлеба из лебеды и древесной коры, кормила им себя и слуг и подавала его нищим. Все нищие говорили – какой необыкновенный у этого хлеба вкус.
В 1604 году Юлия умерла, а уже через 10 лет ее гроб вскрыли, увидели тело, истекающее миром, и канонизировали ее как святую. И сегодня от ее мощей много исцелений – хранятся они в Благовещенском монастыре Мурома. У Юлии было 13 детей. И по слову псалмопевца Давида:
«Сильно на земли будет семя его, род правых благословится» (Пс., 111:2).
Род Осоргиных был известен столетиями. Расстрел Георгия Михайловича Осоргина (на Соловках) Солженицын упоминает в своем «Архипелаге ГУЛАГ». А Николай Михайлович Осоргин был легендой православного Парижа, одним из основателей центра русского православия начала XX века – Сергиевского подворья. Там он жил и в течение 50 лет служил профессором Свято-Сергиевского богословского института и регентом хора, там и скончался несколько лет назад. На самом же подворье есть икона святой праведной Иулиании Лазаревской.
Маяки, подобные святой Юлии, особенно ярко светят в беспросветные ночи лихолетья – именно такая и настала сейчас в России.
Лжедмитрий I
Сын царя Бориса был убит. А над его дочерью, полагают, надругался Лжедмитрий, после чего Ксения была насильно пострижена в монахини с именем Ольга и сослана в Горицкий Воскресенский монастырь на Белом озере. Эта несчастная женщина, на глазах которой были убиты ее мать и брат, провела остаток жизни в святости (в сокровищнице Лавры немало святых покровцов на иконы, сшитых ею). Она умрет, когда ей будет сорок лет, – по одним данным, во владимирском Княгинином монастыре, по другим – в суздальском Покровском.
В историях, списках и народной молве сохранилась память о том, как неистовствовали ляхи на свадьбе царя с Мариной Мнишек. Впервые власть в России оказалась в руках иноверцев. Сам царь – католик! Ватикан старательно напутствует его двигаться к унии. Секретарь его – протестант! В Кремле на бывшем дворе Годуновых решено было воздвигнуть костел! В Москве был выстроен… ад! Так называлась «потешная крепость» самозванца.
Воцарившись, Лжедмитрий унизительно низвергает Патриарха Иова прямо в Успенском соборе. Патриарх был единственным из знати, кто не признал поддельного царя. Иову это стоило многих лишений, унижения и заключения, но и это одно слово Патриарха сделало невозможным подчинение Лжедмитрию всей России!
После низвержения Святейшего начало расти народное озлобление на Лжедмитрия. Когда через год его свергли и убили, то труп в маске и с дудкой во рту был брошен для поругания толпе на Красной площади. Потом тело вывезли в деревню Котлы и там сожгли, а пеплом бывшего царя выстрелили в сторону Польши, откуда он и явился.
Государственная расшатанность тектоническими волнами сотрясает и Церковь. Пока Иова отправили на его родину, в Старицу, престол в нарушение канонов был отдан рязанскому владыке Игнатию. Иов Игнатию жестко сказал:
«По ватаге и атаман, а по овцам и пастырь».
Взошедший после Лжедмитрия на трон царь Василий Шуйский свел с патриаршего престола Игнатия и вызвал из Казани митрополита Гермогена. Патриарх Гермоген скоро сыграет выдающуюся роль в возрождении и умирении России. Но прежде страна просто перестанет существовать.
Вот хроника ее разрушения: вслед за Лжедмитрием I появляются Лжепетр и Лжедмитрий II, а затем случается огромное восстание Болотникова – настоящая гражданская война, ведь среди повстанцев были все сословия. Восстание подпитывалось недовольством народа от усиливающегося крепостного права и от нищеты – неизбежного спутника Смуты. Тридцатитысячная армия Болотникова, прозвавшего себя «воеводой царевича Димитрия», шла на Москву, призывая всех «побивать бояр, отнимать их достояние, убивать богатых, делить их имение», – в общем, анархия. Задавили их только через два года. Болотникова отвели в Каргополь (нынешняя Архангельская область), там ослепили и утопили.
Лжедмитрий II
Самозванец Лжедмитрий II уверял, что в Угличе был убит не настоящий Димитрий, а его двойник. В России начинается двоецарствие. Царь Василий Шуйский заперт в Кремле, а Лжедмитрий II из Тушино под Москвой раздает землю дворянам, рассматривает жалобы, встречает иностранных послов. Позже откроется участие Ватикана в продвижении и поддержке этого лжецаря. Есть письма иезуитов к Лжедмитрию с подробной инструкцией, как привести Россию в унию.
В Церкви – те же болезни Смутного времени. Кроме Патриарха Гермогена «руководит» Церковью и назначенный Лжедмитрием Патриарх Филарет, в прошлом боярин Романов. Оба они – достойные люди, оказавшиеся в чудовищной ситуации. При этом каждый назначает по стране своих игуменов монастырей, своих иереев. И этот хаос во всем государстве: два царя, две Боярские думы, два патриарха и две администрации. Так и все общество поделилось на лагеря. Все против всех. Но «…дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Матф. 12:25). Вот и Россия падает.
Падение в бездну приближает и вторжение поляков: их военачальник Ян Сапега приходит поддержать Лжедмитрия II, задавить сопротивление. В 1608 году начинается легендарная 16-месячная осада Троице-Сергиевой лавры. Летописец Смуты, келарь Лавры Авраамий Палицын, точнее всего выразил настроение этой Смуты и вообще всего русского анархичного свободолюбия:
«Русские друг друга уничтожают, предпочитая ляхов».
После Рождества 1610 года Сапега обратился в бегство, но легче России не стало. В это время один за другим появлялись новые казацкие «царевичи», выдававшие себя за внуков Ивана Грозного, – они грабили юг России.
В попытке задавить новые очаги бед по всей стране, Шуйский совершает последнюю ошибку: призывает иностранных наемников. Обещает им хорошие деньги и часть территории нынешней Ленинградской области – крепость Карелы (современный Пустозерск). Но наемная армия шведа Делагарди оказалась плохой защитницей. За деньги идут на смерть не очень-то охотно. Международная коалиция все время изменяет России, требует все больше денег и даров. В результате 15 000 международных головорезов провоцируют последнюю катастрофу: под предлогом участия в коалиции шведов в Россию уже открыто вторгается Польша, ведь со Швецией у нее конфликт! Король Сигизмунд направляет к нам двенадцатитысячное войско! Как это похоже на сегодняшние войны и схемы вовлечения России в конфликты.
Дальше – больше и страшнее. Треть наемников переходит на сторону поляков и в битве при Клушине (город в современной Смоленской области – родина Гагарина), несмотря на колоссальный наш перевес, мы проигрываем западным войскам. Русская армия разбита.
И таким горьким опытом ковалась истина, которую будущий царь Александр III сформулирует в афоризме:
«У России только два союзника: армия и флот».
При Клушине была ликвидирована сама российская государственность. Следом в Москве свергают Василия Шуйского, временное боярское правительство – Семибоярщина – в страхе перед Лжедмитрием II присягает сыну польского короля Владиславу и впускает в Москву польское войско.
В этом всеобщем хаосе, войне внутренней и внешней, шведы (наши вчерашние наемники) берут силой обещанное им – русскую крепость Карелы.
Сбылось напророченное Авраамием Палицыным – «предпочли ляхов». «Измена всюду!» – напишет через три века про примерно такое же состояние общества последний русский император Николай II.
Семибоярщина (этот русский недопарламент) после освобождения Кремля сбежит из Москвы. Но пока они у власти. Пока сбылась их многолетняя мечта – столь любимая ими Польша воцарилась в России, пришли их советники и их западные, такие «просвещенные», нравы. Вот теперь у нас все будет «как там». Свобода! Демократия!
Но начинается жесточайший кризис!
Польский король Сигизмунд через сына Владислава ведет Россию к унии с католичеством. Патриарх Гермоген заточен в тюрьму – его там морят голодом. Слабенькое первое народное ополчение терпит поражение в первом же бою. А части этого ополчения присягают Лжедмитрию III во Пскове. Стоит ли продолжать сражаться, да и есть ли продолжение у страны после такой хроники событий?
России, кажется, больше нет. Погибла.
Осада Троице-Сергиевой лавры
Следы того, что пережила Лавра преподобного Сергия в эти 16 месяцев (осада длилась с сентября 1608 года по январь 1610-го), видны до сих пор – например, простреленная ядром внушительная дверь Троицкого собора.
Это была не просто осада, через которую прошли многие крепости той поры. Это была точка нашей истории, где решалась судьба всей страны. Нет сомнения, что если бы Лавра пала, то и Россия бы уже не устояла. И дело не только в стратегическом положении Лавры – его-то как раз многие подвергают сомнению, и не в ее сокровищах, которые были очень нужны Лжедмитрию II. Да, Лавра была богатейшим монастырем, кормила в дни Смуты страну, сбивала спекулятивные цены на хлеб, вытаскивая на рынок свои запасы, и даже давала внушительные деньги нуждавшемуся тогда царю Василию Шуйскому.
Но дело не во внешних признаках. Промысл устроил так, что главное противостояние Смутного времени происходило в духовном центре страны, в месте, где бьется русское сердце. В точке, где сконцентрирована вся России, самая наша суть, смысл нашего существования. И именно поэтому взятие святыни, которую наши враги тогда называли «курятником» и «вороньим гнездом», было бы окончательным крушением страны. В осаде Лавры, как в страшном закопченном зеркале, отражается смута, наступившая не только в государстве, но и в сердцах людей. По этой причине битва за Лавру была болезненным лекарством страны – борьба у ограды главной русской святыни многими тогда оценивалась как реальное столкновение добра и зла. А возможное падение обители виделось как исход Божественной благодати из Русской земли. Тогда бы все потеряло смысл.
На взятие монастыря было направлено объединенное польско-литовское войско гетмана Яна Сапеги и отряды его русских союзников – тушинцев и казаков под командованием полковника Александра Лисовского. По разным данным, их число было от 15 до 30 тысяч.
Оборонявшихся же было до 2300 человек ратных людей и около 1000 крестьян соседних сел, паломников, монахов, служителей и работников монастыря – все они стали защитниками обители.
Враг поначалу думал, что Лавра сама сдастся, – такая уверенность приходила оттого, что полякам было известно массовое неприятие населением Руси царя Василия Шуйского. Но, как всегда, они не угадали, пытаясь мерить нас своей логикой. Архимандрит монастыря Иоасаф, которому пришлось возглавить оборону Лавры, в ответном послании Сапеге дал понять, что защищают здесь православие и готовы верно служить государю, который на Москве будет:
«Знайте, что и десятилетний христианский отрок в обители посмеялся вашему безумству предложить нам оставить своего православного государя и покориться ложному царю, врагу и вору. Мы и за богатства всего мира не нарушим крестного целования».
Копии этого послания в виде грамот широко распространялись по Руси, возвращая дух и пробуждая уснувшее национальное самосознание русских.
Сложно представить, как защитники Лавры выжили, как вытерпели эту изоляцию, грозящую каждый день смертью, в каком непрерывающемся напряжении, физическом и духовном, они находились ежеминутно в течение почти полутора лет. Вот воспоминания одного из переживших осаду:
«В обители была страшная теснота. Многие люди и скотина оставались без крова… Жены рождали детей пред всеми людьми, и негде было укрыться со своей срамотой… И всякий смерти просил со слезами…»
Поначалу враг просто шесть недель палил по обители из 63 орудий. А в это же время вдоль монастырских стен ежедневно совершался крестный ход. Церковные службы порой прерывались залетавшими в храмы ядрами.
Особенную надежду враги возлагали на подкоп, но осажденным стало известно о нем, и двое посадских крестьян пробрались внутрь подкопа и взорвали его – погибли сами, но и врагу не дали совершить задуманное.
С этого момента Сапега решил уморить защитников крепости голодом. Запасы зерна там кончились, люди съели всех птиц и кошек. И при этом постоянно шли атаки, иногда в Лавру врывались войска неприятеля и их били простые крестьяне, монахи и стрельцы, а иногда сами лаврские совершали вылазки: то для того, чтобы атаковать лагерь противника, то за скотом – надо было что-то есть. С обеих сторон постоянно гибли люди.
При этом ни на мгновение в Лавре не прекращалась молитва. Летописец и очевидец событий, келарь Лавры Авраамий Палицын вспоминал, как девятого мая (по старому стилю), на праздник святителя Николая, архимандрит Иоасаф освятил придел Мир-ликийского Чудотворца в северном нефе Успенского собора, после чего последовало во всем «облегчение». А двадцать седьмого мая был ожесточенный ночной приступ противника, во время которого архимандрит Иоасаф с соборными старцами совершил молебен «О помощи на враги» в Троицком соборе. После отбития штурма в последовавшей вылазке взяли «панов и русских изменников 30 человек. И повелеша им в жернова играти; и тако работающе на братию и на все Троицкое воинство».
В каких-то атаках казалось, что спасти может только чудо, – и оно происходило! Когда Сапега готовил третий решительный штурм Лавры, он задумал, что 12 000 человек будут атаковать крепость сразу с четырех сторон! Так и без того ничтожные силы гарнизона должны быть вконец раздроблены. Сигналом для атаки назначался пушечный выстрел, от которого начнется пожар в крепости, если пожар не возникнет, то второй выстрел, а если и тогда крепость не загорится, то третий. Все крестьяне и монахи – защитники Лавры – были вооружены. За стены был вынесен весь порох. Но шансов на успех сражения все равно практически не оставалось.
В результате случилось невероятное: сами нападавшие запутались в придуманной Сапегой системе сигналов. Одни отряды бросились на штурм после первого выстрела, другие – после последующих. В темноте порядки штурмующих смешались. В одном месте немецкие наемники услышали за спиной крики русских тушинцев и, решив, что это – вышедшие на вылазку осажденные, вступили с ними в бой. В другом месте при вспышках выстрелов польская колонна увидела заходящий на нее с фланга отряд тушинцев и также открыла по нему огонь. Артиллерия осажденных била по полю сражения, усиливая суматоху и возникшую панику. В результате сражение между осаждавшими перешло в жуткую кровавую резню друг друга. Численность перебитых составила сотни человек.
Осажденные были чудом спасены, но осада продолжилась. Следом за нападениями и голодом в монастыре началась эпидемия цинги:
«И умножилась смерть в людях, – повествует очевидец, – сорок дней стоял темный сумрак и злой смрад, усопших хоронили с утра до вечера сначала в могилы, а потом уже без разбору – в одну яму».
К концу шестнадцатимесячной осады монастырь представлял из себя жуткое зрелище: почти обезлюдевшая крепость, которую защищали еле стоявшие на ногах живые мертвецы. Поляки, подъезжавшие к крепостным стенам, содрогались от ужаса при виде этих скелетов, обтянутых кожей, и того ледяного упорства, что снова и снова поднимало их в бой. В монастыре осталось менее 200 защитников, а из числа постриженных до осады осталось в живых только шесть монахов.
В конце концов 22 января 1610 года польские банды бежали, услышав о приближении главных сил русского царя. В районе Дмитрова поляки были настигнуты и разбиты русским отрядом. В результате Сапега привел обратно к Лжедмитрию II немногим более 1000 человек.
Защитники обители долгое время не верили в то, что осада закончилась. Лишь только через восемь дней в Москву с радостным известием был послан троицкий инок.
Посмотрите на лица этих героев. Вглядитесь в глаза защитников Лавры – стрельцов, священников и монахов; христиане и просто паломники, даже насильно постриженная в монахини царевна Ксения Годунова была во время осады в обители. Здесь собралась, по сути, вся Россия. То, что Россией и является. И Россия в устроенном для нее аду ценой огромной жертвы и вмешательством Божиим перемолола врага.
И только тогда пошел обратный отсчет Смутного времени. Постепенное освобождение нашей земли от интервентов началось с Лавры. Больше того: благополучное окончание осады сыграло ключевую роль в воскресении поникшего народного духа, который скоро сгруппируется в ополчения и выметет врага из Кремля и из страны.
По словам историка Карамзина:
«…дела, совершенные хотя и в пределах смиренной обители монашеской, людьми простыми, низкими званием, но высокими душою… стали основанием спасения всего русского государства».
Когда в 1619 году иерусалимский патриарх Феофан посещал Троице-Сергиев монастырь, он попросил о встрече с иноками, которые участвовали в сражениях. Ему представили нескольких монахов, и среди них был «зело стар и пожелтевший в сединах инок Афанасий». Патриарх спросил его:
«И ты ходил на войну и начальствовал над воинами?»
Афанасий показал патриарху рану на своей голове и сказал:
«Вот подпись латинян на голове моей, еще же и в теле моем шесть памятей свинцовых обретаются; а сидя в келии, в молитвах, возможно ли было найти таких будильников к воздыханию и стенанию? А все это было не по нашей воле, но по воле пославших нас на службу Божию».
Явления преподобного Сергия
В эти страшные лаврские дни умерший почти 200 лет назад Сергий является монахам то наяву, то во сне постоянно – если читать хроники свидетелей осады Лавры, то эти явления кажутся даже какими-то будничными. Сами защитники монастыря будто ничуть не удивляются им. То ли люди были другого кроя – укорененные в вечности и другом мире не меньше, чем в мире материальном, то ли напряжение духовных сил утончало саму душу человека – скорее всего, и то и другое разом.
Основатель и первый игумен обители, Сергий является защитникам как таинственный соучастник боевых действий: дает советы, предупреждает о планах врага. А являясь врагам, грозит им наказанием. Всего Авраамий Палицын вспоминает около двенадцати таких явлений: трижды Сергий является пономарю Иринарху; дважды – архимандриту Иоасафу, а также (сначала явно, потом во сне) войску казаков-изменников и казачьим атаманам одновременно; и по одному разу – гетману Сапеге с польско-литовскими начальниками, братии монастыря, двум галицким казакам из стана изменников, монастырскому оборонному гарнизону и некоему больному насельнику обители[17].
Так, 23 октября, явившись пономарю Иринарху, когда тот сел отдохнуть после заутрени, Сергий приказал возвестить воеводам и ратным людям, что будет очень тяжелый приступ к Пивному двору, который находился вне монастыря, но чтобы они не ослабевали, а с надеждою дерзали. Приступ действительно систоялся и был успешно отбит.
Вот другое явление – архимандриту Иоасафу. Когда настоятель обители задремал во время службы в церкви, то увидел преподобного Сергия стоящим перед чудотворным образом Святой Троицы – святой молился со слезами, подняв руки к небу, а потом обратился к архимандриту:
«Брате, возстани, се время пению и молитве час, бдите и молитеся, да не внидете в напасть; Господь всесильный многих ради своих щедрот помилова вас и прочее время подаст вам, да в покаянии поживете».
А вот как однажды Сергия увидели враги, казаки Лисовского. Святой шел по поясу монастырской стены вместе со своим преемником святым Никоном. Они шли как два ярких светозарных старца: один кадил монастырь, а другой кропил святою водою – потом они обратились к казацким полкам и поносили их за то, что стеклись разорить дом Пресвятой Троицы. Некоторые из казаков и из поляков стреляли в старцев, но стрелы и пули отскакивали в самих стрелявших и многих из них ранили. Других врагов, гетмана Сапегу и польско-литовских начальников, Сергий жестко устрашает:
«Мольбу на вас злодеев сотворю Вышнему Царю, и вовеки осуждени будете мучитися в геонских муках».
Но чаще Сергий утешает, вдохновляет на битву и на молитву, как во втором явлении Иоасафу:
«Востани, не скорби, но в радости молитвы приноси, предстоит бо и молится Богу о обители и о вас Святая Пречистая Богородица и Приснодевая Мариа со аггельскими лики и со всеми святыми».
В следующую ночь сподобились видения многие монахи и миряне. Видели, как преподобный Сергий ходил по монастырю и будил братию, говоря:
«…идите, братии иноцы, немедленно во святую церковь и обрящете благодать».
А вот его слова к обороняющим монастырь:
«Что трепещете? Аще и никто же от вас не останется, не имать предати Бог святаго места сего, и не будет услышано во вразех, яко „пленихом обитель Пресвятыя Троица”. Мужайтеся, не ужасайтеся! Рцете же друг другу вси, яко нечисто живущеи во святем месте сем погибнут. Не нечистыми Господь спасет место сие, но имени Своего ради без оружиа избавит!»
Слова Сергия чаще всего очень просты, деловиты и конкретны – он, будто заботливый хозяин, дает распоряжения, как поступить.
Роль «игумена Русской земли» в победе над осаждавшими монастырь и вообще в окончании Смутного времени таинственна и грандиозна. Ведь и на ополчение простого нижегородского мясника Козьму Захарьевича Минина-Сухорукого тоже поднял Сергий!
Козьма был благочестивым и молитвенным. Иногда уходил на молитву в свою специально для этого отведенную комнату. Однажды, когда он спал там, ему явился чудотворец Сергий и повелел собирать казну, нанимать ратных людей и идти на освобождение Московского государства.
Дальше началось нечто, чего человеческой логикой и мерой никогда не оценить. Козьма и сам недоумевал, как ему все то исполнить, и потому откладывал. Сергий являлся ему снова:
«Разве я не говорил тебе? Такова воля Божия – помиловать православных христиан и от шумного мятежа привести к тишине, потому-то я и велел тебе собрать казну и нанять ратных людей, чтобы они, с Божией помощью, очистили Московское государство от безбожных поляков и прогнали еретиков… Старшие не возьмутся за такое дело, но младшие начнут его, начинание их будет делом благим и придет к доброму завершению».
Дальше на фундаменте этого откровения Козьме строится Божий Промысл: мясника избирают всем городом в земские старосты. Вот его слова, сказанные раз в земской избе:
«Московское государство и прочие города, большие и малые – все разорены безбожниками, люди благородные, от вельмож до простых, – все побиты, жены их и дочери опозорены на глазах их и уведены в плен, и невозможно рассказать об этом бедствии. Говорят, что Москва и прочие города до сих пор заняты еретиками, завоевали поганые почти всю Российскую землю. Только наш город, по благодати Божией, сохраняется Богом, и мы живем так, словно ничего не боимся. Враги наши, поляки и литовцы, а вместе с ними и русские клятвопреступники, словно свирепые волки, разевающие пасти свои, хотят расхитить нас, как овец, не имеющих пастыря, и город наш предать разорению; мы же об этом совсем не заботимся и ни о чем не думаем».
Многие, слыша это, отходили, ругаясь. Как и предсказывал святой Сергий, молодые («младше») слушали охотнее, скоро соглашались и говорили своим:
«Что в нашем богатстве? Только на зависть поганым. Если они придут и возьмут наш город, разве не сделают они то же, что и в других городах?»
Потихоньку собралась казна ополчения, Минин сам отдал в нее почти все, что имел. Ратных людей приходило все больше, военачальником позвали зарайского воеводу, героя первого ополчения, одного из самых верных присяге людей в это время всеобщего «шатания» – князя Дмитрия Михайловича Пожарского.
Началась одна из самых славных страниц русской истории – освобождение от интервентов Москвы и всего государства силами собравшихся людей всех сословий. Вместо традиционного «Ура!» в полках, идущих на эту битву, часто слышался призыв «Сергиев! Сергиев!».
Кроме явлений и благословений святого Сергия, многие хроники тех лет сохранили память и о других разных чудесах: «Повесть о видении некоему мужу духовному», «Повесть о чудесном видении в Нижнем Новгороде», «Владимирское видение», видения в Лавре, описанные в «Сказании Авраамия Палицына».
Отчего чудес становится особенно много в пору испытаний? Так будет во все наши войны, так будет и в русскую революцию 1917 года, когда по всей стране массово станут самообновляться иконы и купола храмов, так будет во время Великой Отечественной войны, когда во время боев по обе стороны фронта замечали фигуру Богородицы или явления Креста на небе. Так происходит и теперь.
Может, во время потрясений Господь дает нам особенно сильные указания на Свое присутствие рядом? На то, что это потрясение надо понести, пережить, что оно не без Его Промысла. А еще чудеса в испытаниях вдохновляют на борьбу. И на молитву, на большее, чем прежде, упование на Бога, вверение разрешения беды в Его – и только в Его руки. В этом на самом деле корень и цель любого события в любой жизни: больше доверять Богу.
А еще чудеса в испытаниях укрепляют и утешают. Степень народного уныния этих лет отпечаталась и во фресках: расцвет апокалиптических сюжетов и разных манер изображений дьявола-змея. Покой, которыми дышали прежние росписи, уходит в прошлое.
Но не меньшее чудо – это то, на что становится способен дух человека в пору потрясений. И главное чудо этих лет – чудо воскресения страны – стало возможным благодаря одному человеку! Ни первого, ни второго ополчения, ни изгнания из Москвы интервентов, ни воскрешения угасшего народного самосознания не случилось бы без него.
Патриарх Гермоген
Недавно у стен Кремля был открыт памятник Патриарху Гермогену. Вглядимся в черты человека, сумевшего вывести страну из бездны, остановить все поглотившую вражду и вернуть России государственность.
Гермоген родился в Казани и в свое время крестил там тысячи татар. Великий миссионер оказался в смуту в Москве. Ему было тогда уже 76 лет. Лжедмитрий поначалу приблизил его, но, когда патриарх стал настаивать на принятии Мариной Мнишек православия, приказал сослать обратно в Казань. Приказ выполнить не успели по причине смерти самозванца.
Гермоген был ярым противником Семибоярщины и первым указал на будущего избранного царя Михаила Романова. Также патриарх повелел перенести из Углича в Москву мощи царевича Димитрия, своими воззваниями и проклятьями остудил восстание Болотникова, в течение нескольких лет сдерживал растущее в обществе бунтарство и войну всех против всех.
Было однажды и такое: толпа насильно вывела Гермогена из Кремля к Лобному месту. Кричали:
«Шуйский нас голодом морит (продуктов в Москве правда не хватало, тогда была осаждена Лавра, дороги на город перекрыты), побивает и топит нашу братию, дворян и детей боярских, и жен, и детей их втайне истребляет, и таких побитых уже с две тысячи!»
Ответ Гермогена взбешенной толпе – это какой-то экстракт государственного и религиозного чувства одновременно. Он говорил долго, а завершил словами:
«А вы, забыв крестное целование, немногими людьми восстали на царя, хотите его без вины с царства свести, а мир того не хочет, да и не ведает, да и мы с вами в тот совет не пристанем же. А что, если кровь льется и земля не умиряется, то делается волею Божиею, а не царским хотением».
Тот бунт был погашен.
После свержения Шуйского Гермоген остался единственным авторитетом для страны. Россия погружалась во все более беспросветный хаос. Польский король Сигизмунд пользуется этим, осаждает приграничный Смоленск и рассылает обращения к русскому населению, уверяя в них, что пришел не для пролития русской крови, а для прекращения Смуты и междоусобия. Московское боярство поддержало воззвания Сигизмунда и торжественно присягнуло его сыну – королевичу Владиславу, объясняя это тем, что у Москвы нет сил защищаться от польской интервенции.
Он настаивал, что лишь в одном случае благословит отдать русский трон поляку Владиславу – если тот примет православие:
«Если же он не оставит латинства, то будет на вас не благословение наше, а проклятие».
Боярам было не до того, они требовали от Патриарха новых, все более безумных, благословений. Тот отказывал. Один из бояр прямо сказал ему:
«Дело твое, Святейший, смотреть за церковными делами, а в мирские не следует тебе вмешиваться. Исстари так ведется, что не попы управляют государством».
Владиславу бояре присягнули без благословения Гермогена. Польские войска вошли в Москву и заняли Кремль, разоружив последние остатки русской армии. Скоро всем стало понятно, что Владислав – это ширма, а царствовать хочет сам польский король Сигизмунд, страстный сторонник унии.
Но положение Московского государства уже казалось совершенно безвыходным: поляки оккупировали Москву и осадили Смоленск. Шведы заняли Великий Новгород. Шайки иноземных авантюристов и своих «воров» разоряли Русь, убивая и грабя мирное население. Ожидаемый всеми королевич Владислав не принимал православия и не ехал в Россию.
Сторонников Патриарха стали сажать в тюрьму, элиты поддерживали поляков.
Патриарх Гермоген сказал, что другого исхода нет, как только собрать всенародное ополчение, которое освободит Москву и все государство от поляков, а затем избрать Царя. Святитель начал писать грамоты, призывая русские города ополчиться для избавления святой Руси от бед.
«Что можно ожидать от поляков? Лишь окончательного разорения царства и православной веры! – писал Гермоген в одной из грамот. – Болит душа моя и сердце мое терзается… Я плачу и с рыданием вопию: посмотрите, как Отечество наше расхищается и разоряется чужаками!»
И эти грамоты изменили русскую историю. Только представим: государство лежит в руинах, смута победила не только на полях сражений, но и в сердцах людей. В Кремле – интервенты, на троне – поляк-иноверец. И кажется, только один человек в этом победившем хаосе верит в будущее воскресение России. Какой волей, внутренней силой, всепобеждающей верой надо обладать, чтобы «заразить» отравленную Смутой страну убежденностью в самой возможности возродиться, вернуть народ-отступник к вере, доказать снова, что «Богу возможно все» (Мф. 19:26), поставить под знамена и иконы полки людей и двинуть их на освобождение Отечества? При этом Патриарх находился под невыносимым давлением, а позже – и под пытками.
Простые, но наполненные Святым Духом слова Гермогена возвращали народу веру в себя, а уничтоженной раздавленной России внушали чувство, что все поправимо.
«Первопрестольник Апостольской Церкви Святейший Гермоген Патриарх, – писали москвичи, – душу свою полагает за веру христианскую несомненно, а за ним следуют все православные христиане».
Изменники-бояре, видя, что по городам собирается ополчение, являлись к Патриарху, требовали остановить рассылку грамот, благословить присягнуть Владиславу. Диалог Гермогена с боярами Мстиславским, Салтыковым, Андроновым и другими – потрясающий документ твердости исповедника-патриарха.
В какой-то момент Михайло Салтыков закричал Гермогену: «Я убью тебя!», выхватил нож из-за пояса и замахнулся на святителя. Патриарх осенил его крестом и спокойно произнес:
«Не страшусь ножа твоего, но вооружаюсь силою Креста Христова против твоего дерзновения. Будь же ты проклят от нашего смирения в этом веке и в будущем».
Салтыков упал в ноги святителю и просил у него прощения. Гермоген его простил. Когда первое ополчение двинулось на Москву, к Гермогену явились главные правители – поляки:
«Ты – первый зачинщик измены и всего возмущения. По твоему письму ратные люди идут к Москве!.. Отпиши им теперь, чтобы они отошли, а то мы велим уморить тебя злою смертью».
«Что вы мне угрожаете? – ответил Патриарх. – Единого Бога я боюсь. Вы мне обещаете злую смерть, а я надеюсь получить чрез нее венец. Уйдите вы все, польские люди, из Московского государства, и тогда я благословлю всех отойти прочь. А если вы останетесь, мое благословение: всем стоять и помереть за православную веру!»
Русские люди разносили по всей земле слова Патриарха. Потихоньку снова воспламенилась решимость, если надо, умереть за Родину. Во многих местах жители целовали Крест, чтобы стоять за Москву и идти против поляков.
Последний раз поляки дали Патриарху выйти из Кремля в Вербное воскресенье 1611 года для обряда «вхождения на осле». После того объявили, что Гермоген лишен ими патриаршего сана, и заточили старца в подземелье Чудова монастыря в Кремле.
Первое ополчение захлебнулось в боях на Лубянке, в сражении на Сретенке был ранен князь Пожарский. В это же время король польский взял Смоленск – опять же, с помощью русского изменника. По сути, вся Россия сосредоточилась тогда в узком подвальном застенке Чудова монастыря, где морили голодом Патриарха Гермогена. Последнее послание святителя было отправлено в августе 1611 года в Нижний Новгород. В этой грамоте старец посылал всем восставшим за Родину благословение и разрешение в сем веке и в будущем за то, что они стоят за веру твердо:
«А Маринкина сына не принимайте на царство: я не благословляю!»
Эта последняя грамота страдальца-Патриарха совершила великое дело. Воевода Алябьев переслал копию грамоты в Казань, оттуда документ переправили в Пермь. А нижегородский староста Козьма Минин (мы писали выше о том, что вместе с грамотами Гермогена ему было и явление святого Сергия) воззвал к народу: заложить все, жен и детей, ничего не щадить для спасения Отечества.
17 февраля 1612 года Гермоген скончался в заточении от голода. Копии его грамот продолжал рассылать новый лаврский архимандрит Дионисий. Он и благословлял второе народное ополчение Минина и Пожарского на битву на горе Волокуша под Сергиевым Посадом.
Победа второго ополчения была предрешена 4 ноября 1612 года. Тогда Минин и Пожарский взяли Китай-город. Это был День Казанской иконы Божией Матери, перед которой так много молился Патриарх Гермоген – в прошлом казанский митрополит. Иконы, которая с самого своего явления в середине прошлого столетия стала знаком единения разных народов на огромном евразийском пространстве.
Как точно, что сегодня в этот день соединились два праздника: церковный – День Казанской иконы Божией Матери – и государственный, День народного единства. Выстраданного, вымоленного единства, хранить которое мы учились, выходя из Смуты. На несколько веков вперед осознав, что без этого единства – смерть России, а с ним и простые русские мужики, вооруженные чем попало, смогли изгнать из страны польское войско, одетое в шлемы и латы.
Священномученики Смуты
Герб калужского городка Боровска до сих пор хранит память о подвиге иноков и защитников Боровского монастыря, которые были все перебиты ворвавшимися в крепость поляками. Здесь же погиб и герой осады Лавры – архимандрит Иоасаф. После снятия осады с Троицкого монастыря он ушел на покой в Пафнутьев-Боровский, в место своего пострижения, и здесь убедил всех встать на защиту святого места, но в отличие от Троицкой обители Боровская была взята 5 июля 1610 года интервентами. А причиной стала измена воеводы.
В Твери святой архиепископ Тверской Феоктист удерживал свою паству от измены царю Шуйскому. Но в 1608 году его предательски выдали свои же – он попал в плен к Лжедмитрию II. Бежал. В пути его настигли, долго пытали и бросили на съедение диким зверям. Его тело потом нашли – оно все было изранено и обглодано хищниками. Но до самого конца Смуты Тверь оставалась верна заветам своего архипастыря «стоять за Государево крестное целование». Когда в начале 1612 года во Пскове объявился третий Лжедмитрий, в Твери от него грамот и посланцев не приняли.
В возрождаемой сейчас Троице-Благовещенской пустыни, в глубине нынешней Вологодской области, многие укрывались в пору Смуты от войск интервентов. Но местный подвижник святой Ефросин в какой-то момент всем сказал бежать, предвидя, что войско захватчиков вскоре придет и в это место. Сам же вместе с иноком Ионой остался, не хотел нарушать обета жить и умереть в обители. Ворвавшись в пустынь (буквально на следующий день), поляки увидели Ефросина, молившегося перед крестом. Их интересовали монастырские сокровища – и подвижник указал им на единственное, по его мнению, сокровище: храм Богоматери. Тогда один из ворвавшихся ударил преподобного по шее мечом, рассек ему голову – но тот еще оставался в живых. Не найдя сокровищ, захватчики добили Ефросина, разбив череп чеканом. Инока Иону убили вместе с преподобным.
Великий Новгород. Шведы долго не могли взять здесь дом на Торговой улице, который обороняли протоиерей Софийского собора Новгорода Амос со своими друзьями. Не справившись с мужественными защитниками, шведы подожгли дом со всеми, кто в нем находился.
Псков. В Смутное время здесь жил преподобный Иоанн Псковский – малоизвестный святой, совершавший при этом удивительный подвиг: 22 года он жил в крепостной окружной стене Пскова, ел мало, молился и предупреждал грядущие на город беды. А от скольких оградил город своей молитвой!
Иринарх Ростовский – к нему в Ростовский Борисоглебский монастырь за благословением приезжали лидеры ополчения: Михаил Скопин-Шуйский, Дмитрий Пожарский, Кузьма Минин. Почти 30 лет Иринарх жил в затворе. Сохранились и место его подвига, и тяжелые вериги, которые он носил. В 1611 году к Иринарху пришел Сапега. О чем лидер интервентов говорил со святым, никто не знает, но обитель после этого разговора Сапега не тронул.
Понять причину Смуты
Попытки осмыслить причины Смуты начались сразу же после ее окончания. Переживший Смуту и интервенцию шведов в Новгороде дьяк Иван Тимофеев написал свою книгу-анализ «Временник»: в Смуте он винил само общество. Виновато оно было в «бессловесном молчании». В том же – в «безумном молчании» – винил народ и летописец осады Лавры Авраамий Палицкий.
Популярнейшей книгой века стал анонимный трактат «О причинах гибели царств». Его автор пытается вывести формулу идеального государства и понять условия, при которых это государство разрушается. Условия ясны:
«Хотя и не делаетца ничто на свете без воли и без суда Божия, совершение того суду Божия исполняетца за грехами и злобами человеческими, которые делают люди, розлучаяся з Богом».
Итак, «грехи» и «злобы» людей – вот главный источник «падения царств». Внешние причины – плохие власти, курсы валют, враги, экономика, климат… все что угодно – не способны разрушить страну, если в душе народа есть «духовные силы» к ответам на вызовы, а если их нет, то народ начинает винить кого угодно, кроме себя самого.
Спустя почти четыре столетия, в 1968 году, очень точно про эту причину «гибели царств» скажет Булат Окуджава:
Вселенский опыт говорит,
Что погибают царства
Не оттого, что тяжек быт
Или страшны мытарства.
А погибают оттого
(И тем больней, чем дольше),
Что люди царства своего
Не уважают больше.
Может, поэтому «Временник» Ивана Тимофеева требовал и запрета на введение иноземных обычаев. Ведь иноверцы в Кремле стали финалом, а началом было воцарение чуждых нравов, обычаев и законов в сердцах людей. Вечное русское увлечение Западом. А когда мечта элит сбывается и Запад приходит на русскую землю – происходит взламывание страны. Агрессия интервентов времен Смуты настолько глубоко врезалась в сознание русских людей, что еще долго сохранялась идея, высказанная в трактате:
«И то таково же не приносит доброго конца в государстве, коли обычаи иноземские в государстве приимают».
Про это же спустя несколько веков, тоже в стихах и тоже очень емко, скажет Грибоедов устами Чацкого:
Ах! Если рождены мы все перенимать,
Не лучше б у китайцев немного нам занять
Премудрого у них незнанья иноземцев.
Между Смутой XVII века и революцией 1917 года много общего, разница лишь, наверно, в степени обезверивания людей: сейчас, в XVII веке, люди все же худо, но ощущали себя православными. На этом ведь и сломалась польская экспансия – им стали сопротивляться тогда, когда пришло всеобщее осознание того, что интервенты могут принести с собой католичество. Именно поэтому призыв Патриарха Гермогена нашел такой отклик. В XX веке этой закваски уже не было в народной душе, и ничто не остановило страну от полного разрушения.
В разгар Гражданской войны, 2 марта 1919 года, в Прощеное воскресенье, совпавшее с Днем памяти святителя Гермогена, Святейший Патриарх Тихон после Литургии в храме Николы Явленного на Арбате напоминал народу слова святого Гермогена: «Спасение Руси – от Церкви Православной».
Сейчас Церковь вдохновляет народное ополчение, Церковь поможет стране увидеть причину Смуты в самих себе. Так начинается покаяние – у каждого человека и у целого народа. И оно стало первым шагом к освобождению.
В 1612 году на весь народ было наложено три дня поста и сугубой молитвы. Это было уже второе всенародное покаяние в истории Смуты. Первое 20 февраля 1607 года наложил Патриарх Гермоген в Успенском соборе Кремля. Рядом стоял уже ослепший бывший Патриарх Иов. Каялись в присяге Лжедмитрию, в своих грехах, в измене. Каялись перед Иовом, что позволили самозванцу отлучить его от престола. Так постепенно прорастало мучительное отрезвление, открывалось, что причина потрясений и падений страны – в собственных внутренних падениях народа.
Так Гермоген и Иов начали примирение России с Небом. Этот путь продолжат их преемники, и еще несколько поколений русских людей будут изживать последствия Смуты.
Установившийся после победы второго ополчения дух единения позволяет консолидироваться и собрать легитимный Земский собор. Накоротко столица переносится в Ярославль. Там проходит Совет всея земли, и в 1613 году он избирает нового царя и новую династию.