год, студент, летом не носит трусы, сосет хуй с восьми лет, проездом в Нью-Йорке.
В Полине мне больше всего нравилось то, что у нее нет хуя. Я смотрел на ее подбритый лобок и живот, и мне было как-то неловко и смешно с непривычки, что в этом месте я не вижу своего излюбленного предмета. Это было настолько курьезно, что я даже не знал толком, как к этому относиться, как реагировать на это. В этом были одновременно и красота, и уродство. Это обстоятельство, впридачу к ее компактным грудям с большими и мягкими сосками, красивым бедрам и круглой упругой заднице, придавало особую пикантность нашим отношениям. Сюжетец был что надо! За мной закрепилась кличка CONVERTIBLE.
Полина была поклонницей моих стихов. Мы познакомились после моего выступления в литературном кафе в Ист-Вилладж. Она сказала, что занимается проституцией. Мне показалось, что таким образом она рассчитывала потрясти мое воображение. Мне так и не удалось узнать, чем она зарабатывала на жизнь, поскольку я никогда и ни о чем ее не спрашивал. Надеюсь, что ее тело приносило ей сносный доход.
Когда я ебал ее сверху, мне нравилось держать ее ноги кверху, наблюдая, как мой хуй уверенно и властно входит в ее пизду. В этом была такая гармония, что я впервые в жизни понял, что природа все-таки не зря создала людей двуполыми. Я чуть не обосрался от радости! Полина облизывала палец и щекотала себе клитор. Я знал, как сделать приятно ей, зная, как бывает приятно, когда ебут меня. Кажется, я был одним из немногих мужчин, с которыми она испытала оргазм. Преимущественно она интересовалась девочками. Полине нравилось ебаться в жопу. Однажды, пьяная и обкуренная, она вдруг вынула из себя мой хуй и вставила его себе в жопу. Ее решительность меня подкупила. Дырка была чудовищно узкая и тугая, и я ободрал всю залупу, пока наконец не засунул в нее. Гондон порвался, и я кончил прямо в нее. Полина стонала так, что я мысленно сочувствовал соседям. Потом она развернулась и стала жадно сосать мой хуй, только что побывавший в ее жопе. Это было красиво. Возбудительно и красиво. Я пожалел, что у меня в тот момент не было видеокамеры. Конечно, в мастерстве сосания хуя Полина сильно уступала Джерри, но кто ее за это осудит? Минет — не женское дело!
Скрещивание Джерри с Полиной принесло быстрый и волнующий результат. Представив себя между ними двумя (я в Полине, а Джерри во мне), я кончил себе в ладонь, после чего привычным образом слизнул свои деликатные и деликатесные флюиды. (Мне всегда нравился вкус своей спермы. Если сравнивать ее со спермой моих любовников, то она гораздо слаще.)
Почти в тот же момент прозвучала автоматная очередь телефонного звонка. Какой хуй звонит в такую рань? — раздраженно подумал я, вытер о подушку мокрую от спермы и слюны ладонь и снял трубку. Я решил, что буду особенно груб. «Да! Ну что еще?!» — рявкнул я. «ХОЧУ СЕКСА!» — сказал низкий мужской голос с испанским акцентом. «Сколько?» — спросил я по-деловому. «Моя жена пошла с детьми в церковь, у меня есть очень маленький время», — начал оправдываться тот. «Эй, парень, кого ебут твои проблемы? Сколько?!» — я был неумолим. «Жена есть деньги, нет я», — тот чуть не плакал. «Я ненавижу тебя, понимаешь?! Не-на-ви-жу! Тебя, твою жену и твоих детей! Ничтожества!» — я произнес это злобно и отрывисто, вложив в эти слова всю свою обиду и горечь последних дней, проведенных в Торонто. Я повесил трубку и откинулся на подушку. Жизнь закончилась, не успев начаться. IT IS NECESSARY TO TRAVEL. IT IS NOT NECESSARY TO LIVE — в моем мозгу прокручивалась строчка из покойника. Я всегда любил максимы подобного рода.
В чулане все еще поскуливал скрученный мною пару дней назад хозяин квартиры. Подлец услышал, что агрессор вернулся на постой, и, собрав в кулачок всю свою смехотворную волю, стал подавать жалкие признаки своей ничтожной жизни! На случай, если кого-то заинтересует эта никчемная подробность, скажу, что он был поляком.
Александр СелинАЛПАТОВКА
Есть в Приуралье деревня Алпатовка. Не скажешь, что и приметная. Деревня как деревня. Кажется, две сотни дворов. Не более. Несмотря на свою пятисотлетнюю историю, Алпатовка так и не разрослась и не стала городом. Рядом с Алпатовкой темный лес. Жуткий такой… Впрочем, обычный для северных районов и Приуралья. В течение всех пятисот лет существования Алпатовки в этом лесу постоянно пропадали люди.
Еще при Петре, говорят, сам князь Меньшиков зарулил в этот лес и оставил там полсвиты. За что потом был здорово избит Петром Первым. Далее, все, наверное, помнят из учебников истории сакраментальную фразу, произнесенную одним из лидеров Пугачевского восстания Салаватом Юлаевым: «Емельян! Я привел тебе пять тысяч башкир!» Такая была фраза. Ну так вот, на самом деле башкир было не пять, а десять тысяч. Просто половина отряда двинула через Алпатовку… И так далее, и до настоящих времен. Уже в гражданскую, помнят старожилы, как красный партизанский отряд, отбиваясь от белочехов, укрылся в этом же лесу… Так и не вышел. Правда, уже после отечественной появились оттуда какие-то два старика в буденовках и потрепанных телогрейках. Появились, покурили, постояли на окраине, и опять в лес… Хотя, черт его знает! Может, эти вовсе не из того пропавшего отряда, а просто: два старика в буденовках и потрепанных телогрейках…
В самой же Алпатовке не было семьи в полном составе, то есть такой, в которой кто-нибудь когда-нибудь да не пропал. Семьи у алпатовских были большие — по десять, по пятнадцать человек и более, но лет за несколько пятерых-шестерых, как правило, в семье уже недоставало. И относились к этому алпатовские довольно спокойно. Лес как бы регулировал численность населения. То же самое происходило с коровами, курами, гусями и всякой живностью. Да, было воровство. Было. Но, с одной стороны, оно вроде как и было, а с другой — вроде как бы его и не было… Просто не принято было у алпатовских замечать воровство…
Если один мужик тащил у другого гуся, то другой, даже если эту кражу и видел, — молчок. И шел в гости на гуся. Не принято было в Алпатовке кого бы то ни было обвинять. Приходил потерпевший к своровавшему вместе с ним гуся есть.
— Эх! — говорил. — А у меня гусь пропал сегодня.
— Да что ты?! — удивлялся налетчик, уминая мякоть с гусиной ножки. — В лес, должно быть, ушел?
— Видать, в лес.
— Да-а…
Они ели гуся вместе и оба знали, что это за гусь и откуда… Но строить какие-либо версии, помимо лесных считалось у алпатовских просто дурным тоном.
— А вот у Федорова коза давеча в лес ушла. Так и с концами.
— Не нашли? — спрашивал хозяин гуся.
— Какое там! Лес…
— Да-а…
Так и говорили, хотя козу Федорова крали позавчера вместе. И потерпевший Федоров прекрасно об этом знал, ибо следил за кражей через щель своего сортира. А вечером, как ни в чем не бывало, завернул к ним отужинать на козу, жалуясь на чертов лес…
Что касается пропажи людей, то, действительно, лес в какой-то степени был тому причиной. Ну вот, нет-нет да жену кто-нибудь прибьет или сынишку баламутного придавит… Снесет в лес, да и дело с концом. Бежит к участковому.
Участковый в Алпатовке был что надо. И грамотный, и добросовестный. Аккуратно записывал все показания. Потом шел к лесу. Долго стоял. Что-то измерял рулеткой. Потом заполнял протоколы. Заводил папку. А папку в сейф.
— Ну! Где моя жена, где? — спрашивал убивец через год или два.
— Найдем, найдем! — бодро отвечал участковый и продолжал заполнять бумаги и закладывать папки в сейф.
Что касается самого участкового, то он был падок до лошадей. Чуть ли не половина алпатовских лошадей топталась в его загоне. Но гордился участковый орловским каурым скакуном. Полгода назад такой же скакун был у кузнеца Семакина. Но пропал…
— Ускакал в лес безвозвратно! — жаловался кузнец участковому. — Ушел строптивый, развевая гривой в свете сияющих звезд! (Хотя видел отчетливо из-за амбара, как все это происходило на самом деле. Да и не ночью исчезал жеребец, а ранним утром. И никаких звезд не было накануне из-за облачности.)
— Беречь такого скакуна надо было, Михалыч. Холить! — журил участковый Семакина, вел за собой в конюшню к орловскому каурому скакуну и показывал, как это делается: гладил холку и давал пшеницу с руки.
Однажды у самого участкового случилась незадача. Пропал сейф с папками и документами. Накануне приезда из города какой-то прокурорской комиссии.
— Оно, конечно, не смертельно, — успокаивал участковый себя и вызванных по такому делу односельчан. — Но ведь не мог же металлический сейф самостоятельно убежать в лес!
— А черт его знает, начальник, — несмело рассуждали алпатовские мужики. — С одной стороны, сейф металлический, неподвижный, а с другой — всякое может быть…
— Вон, у меня старуха два года в постели парализованная провалялась, а нынешней весной ее как и след простыл!
— Помню я это дело, помню, — чесал затылок участковый. — Три дня расследовал. Поглотил ее чертов лес! Поглотил!
— Во-во, поглотил! — радовались подходящему слову алпатовские мужики. — Так может, и сейф твой… лес того… поглотил, а?
— Может быть, может быть, — ходил участковый из угла в угол. — Однако поверит ли в это городская комиссия? Как бы нам всем беды не было от той комиссии…
— Эка, чего испугался, комиссию! Да она сюда и не доедет… А доедет, так не выедет! Лес темный, густой. Сам знаешь.
— Поверит — не поверит! Не бери в голову, начальник! У нас эскадроны пропадали, обозы. А тут комиссия… Смешно даже!
Когда мужики ушли, участковый уселся за стол строчить письмо в областной центр насчет нецелесообразности приезда комиссии, периодически заглядывая в окно, с улыбкой наблюдая, как соседский малец обтрясал его яблоню.
Прокурорская комиссия все же доехала. И добралась нормально, если не считать потерей чемодан с консервами, который утонул в болоте во время одной из переправ. Проголодавшиеся члены комиссии по приезде сразу же бросились в алпатовский сельский магазинчик, чем очень удивили одинокого скучающего продавца. Еще больше удивился продавец червонцу, который протянул председатель комиссии, попросив при этом каких-нибудь продуктов «на все». Продавец ничего не ответил, забрал червонец, ушел и больше не появился до самого закрытия магазинчика. Впрочем, какое уж та