Цукуёми протер глаза.
– Как мы…
– Спасибо было бы достаточно, – заметила я, развязывая веревку.
Он сплюнул соленую воду и, освободив свой конец веревки, засунул ее обратно в карман кимоно.
– Все прошло лучше, чем я ожидал.
Я нахмурилась:
– А чего ты ожидал?
– Что мои легкие набьют песком, – признался он. – Учитывая все обстоятельства, могло быть и хуже.
Я не могла не согласиться. Я видела, на что способны божества, когда они действительно разгневаны.
– Полагаю, наша следующая остановка – дворец Аматэрасу? – спросила я.
Цукуёми вздохнул и посмотрел на солнце, склонившееся к горизонту.
– Скоро закат, – заметил он. – Придется подождать до завтра. Попасть в ее дворец ночью невозможно.
Я вздохнула. До прибытия Айви оставалось всего четыре дня – времени у меня не было. Но даже если бы я могла помчаться к богине Солнца прямо сейчас, вероятно, появиться на пороге ее дворца с видом мокрой кошки – не лучший способ завоевать ее расположение. Я обняла колени и уставилась на город, видневшийся за скалами.
– Что Сусаноо имел в виду, когда сказал, что его изгнали? – спросила я.
Цукуёми поморщился.
– Наш отец Идзанаги отрекся от Сусаноо и изгнал его из царства живых, – пояснил он. – Я не удивлен, что брат не хочет помогать его людям.
– За что его изгнали? – поинтересовалась я, прокручивая в уме тысячу ужасных поступков, которые мог совершить Сусаноо. По нему не скажешь, что он из тех, кто использует божественные силы на благо.
Цукуёми сидел неподвижно, наблюдая, как у его ног плещется океан. Люди сказали бы, что вид у него равнодушный, но я ощущала внезапно сковавшее его тело напряжение: он почти перестал дышать.
– Я уже плохо помню, – произнес он после долгого молчания. – Когда это случилось, мы были детьми. Сестра рассказывала мне, что Сусаноо так сильно скучал по матери, что плакал сотни лет, иссушая реки и моря. Тогда Идзанаги спустился на Землю и потребовал объяснения, почему он плачет вместо того, чтобы управлять океаном. Когда Сусаноо все ему рассказал, отец был так возмущен его слабостью, что изгнал, отправив на морское дно.
– Только потому, что он скучал по матери? – уточнила я. И где тут справедливость? Хотя если Идзанаги похож на Идзанами, то он, вероятно, даже не знает, что это такое.
Цукуёми повернулся ко мне. Его лицо ничего не выражало.
– Божества не должны плакать, даже будучи детьми, – сказал он. Эти слова прозвучали глухо, как правило, которое он когда-то выучил наизусть и теперь повторяет раз за разом. Как будто на самом деле он в это вовсе не верит.
Я выдохнула, откинувшись на песок.
– И сколько всего детей ваши родители выкинули по нелепым причинам?
Это было скорее риторическим вопросом, но тяжелое молчание Цукуёми поведало мне больше, чем могли сказать слова.
Я придвинулась ближе.
– Есть кто-то еще, кроме Хиро и Сусаноо?
Плечи Цукуёми напряглись, пальцы впились в колени и туго натянули ткань кимоно.
– Эй, – сказала я, толкая его в плечо, – ты же понимаешь, что, если ты не двигаешься, это не значит, что я тебя не вижу?
Он выдохнул, по-прежнему глядя мимо меня.
– Цукуёми, – спросила я, – сколько?
– Пять, – прошептал он, поморщившись, как будто сразу же пожалел, что открыл рот.
Пять? Первыми двумя, должно быть, были Хиро и Авасима – дети, родившиеся до того, как Идзанами и Идзанаги заключили брачный союз. Я также читала о Кагуцути, духе огня, который обжег Идзанами во время родов, и Идзанаги в гневе обезглавил его. Еще Сусаноо, который, по-видимому, с рождения был отравлен тьмой Ёми.
Выходило всего четыре.
– Кто пятый? – спросила я.
Цукуёми молчал, уставившись на песок, и это подтвердило мою догадку.
– Это ты, верно?
Цукуёми нахмурился. Яркие звезды в его глазах внезапно утонули во мраке, серпы лун потускнели до призрачно-серого. Он наклонился ко мне, и, хотя он был не намного выше меня, его фигура поглотила последний свет на горизонте. В его глазах была ненасытная тьма, слишком напоминавшая мне о Хиро в ту ночь, когда он пытался убить Тамамо-но Маэ.
– Не спрашивай, – попросил он, сжимая челюсти, и ярость в его взгляде заставила меня отпрянуть.
Но я не собиралась повторять ошибку. Я позволила Хиро кормить себя полуправдой, разрешила ему смягчить меня, привязать мою душу к его. К тому времени, когда я узнала, кто он на самом деле, для объективности было слишком поздно. Больше этого не случится. Теперь я буду знать наверняка, с кем путешествую и чего он хочет, – в противном случае предпочту продолжить путь в одиночестве.
– Я не боюсь тебя, – сказала я, уставившись на него в ответ. Возможно, он думал, что сможет запугать меня мрачным взглядом, но я была королевой тьмы. – Расскажи мне, за что тебя изгнали. – Цукуёми не ответил, лишь сильнее сжал кулаки. – Что ты натворил? – спросила я, поднимаясь на ноги. – Я имею право узнать прежде, чем мы сделаем вместе еще хоть шаг.
Цукуёми издал сухой смешок и посмотрел на потухающее солнце. Наконец он взглянул мне в глаза.
– Я убил свою сестру.
Глава 7
Слова Цукуёми скользнули по мне, как дождевые капли по куполу зонта. Но когда они эхом отдались в моей голове, внутренности скрутил жгучий холод, обвиваясь вокруг сердца и вен как виноградная лоза, проникая в каждый закоулок моего естества. Все это время – с тех пор как он пришел в мой дворец – Цукуёми казался мне странным и вызывал смутную тревогу, но чего-то подобного я и представить себе не могла.
Я отстранилась.
– Ты убил Аматэрасу? – прошептала я.
– Не ее! – воскликнул Цукуёми. Хмурые брови портили его идеальную маску невозмутимости. – Я бы никогда не причинил ей вреда! Ты что, не читала «Кодзики»? У меня много сестер.
– Тогда кого? – спросила я. Мой голос был тоньше комариного писка.
Цукуёми посмотрел на меня долгим взглядом, а потом наконец расправил плечи. Его лицо вернулось к своему лунно-белому оттенку и снова лишилось всякого выражения.
– Ее звали Укэмоти, – произнес он резко и отстраненно. – Она была богиней еды.
Начинался прилив, и волны подползали все ближе, заливая наши ноги. В напряженной тишине нам слышался только шепот океана.
Будь моя совесть чиста, я могла бы развернуться и оставить Цукуёми на берегу. Возможно, у него были свои причины, даже очень веские. Между убийством хорошего и плохого человека нет большой разницы, поскольку в каждом есть и темная, и светлая сторона. Если Цукуёми мог предать свою семью, что помешает ему предать и меня?
Но ведь и я отправила своего брата на верную смерть и пролила столько человеческой крови, что могла бы заполнить ею все Восточное море. Мне ли не знать, что даже те, кто преследует благие намерения, способны на невыразимую жестокость в угоду выгоде.
– Почему? – спросила я.
– Потому что Аматэрасу… – Он замолк, качнул головой и зарылся пальцами в песок, позабыв об изяществе. – Ты должна понять, Аматэрасу – богиня не только Солнца, но и небес, и всей Вселенной, – сказал он. – Весь мой свет происходит от нее, ибо собственного сияния у луны нет. Без нее я лишь холодный камень, окутанный тенями. Ей это известно так же хорошо, как и нашим родителям. Вот почему она правит всей Вселенной, а я – только ночным небом.
Он снова замолчал, взглянул на заходящее солнце и поморщился от его пронзительного света.
– За всю нашу жизнь она попросила меня об услуге лишь раз: чтобы я спустился на Землю и навестил нашу сестру Укэмоти от ее имени. Я думал, что это будет простое задание, поэтому согласился, надеясь, что если хорошо справлюсь, то она, может быть… – Он вздохнул и закрыл глаза. В угасающем свете выражение его лица казалось болезненным. – Предполагалось, что Укэмоти устроит для меня роскошный пир. Я никогда не встречался с ней до этого, поэтому не знал, чего ожидать. Когда я вошел в ее дом, она заперла двери…
– Заходи и поешь, – предложила она мне.
Я взглянул на длинный пустой стол. За ним могла разместиться сотня человек, но там не было ни зернышка риса.
– Но что же мне есть, если тут ничего нет? – спросил я.
Укэмоти покачала головой и улыбнулась.
– Скоро все будет, – ответила Укэмоти.
До этого я никогда не видел и не пробовал пищи, потому решил, что, возможно, просто несведущ и еда появляется, только когда ты садишься за стол, или она видима только для человеческих глаз. «Если я буду задавать слишком много вопросов, Укэмоти расскажет Аматэрасу, каким я себя выставил дураком», – подумал я тогда.
Поэтому я сел за стол и стал ждать.
Укэмоти заняла место в противоположном, таком дальнем конце стола, что казалось, будто она в тысяче миль от меня. Кушанья все не появлялись. Я ощупал поверхность стола, но не почувствовал ничего, кроме гладкости кедра. Пошарил под столом и не увидел ничего, кроме отполированного деревянного пола. Я даже покосился на окна – на случай, если еда похожа на летний бриз, дующий снаружи. Укэмоти просто молчала и смотрела на меня с застывшей ухмылкой.
– Прошу прощения, сестра, – произнес я наконец, – но откуда же возьмется пища?
Она поднялась, и каким-то образом ее ухмылка растянулась еще шире, а зубы стали острее мечей.
– Из меня, конечно, – ответила она. – Я и есть еда.
Затем она откинула голову и засунула руку себе в горло.
Укэмоти с силой дернула – и изо рта на стол хлынули тысячи рыб и заскользили ко мне, шипя от желудочной кислоты. Она наклонилась вперед, и ее вырвало горой риса с запекшейся слюной, он посыпался из ее носа и глаз. А из ушей выросли стебли пшеницы, напоминавшие крученые золотые косы. Поры широко раскрылись, и из них выползли шелковичные черви и начали извиваться на столе.
Блюда текли по длинному столу – все ближе и ближе ко мне. Я застыл, словно камень.
– Ешь, брат! – сказала она. – Я создала все это специально для тебя.
Я вскочил, опрокинув стул, и бросился прочь, но она, точно паук, переползла через стол, схватила меня за щиколотки и потянула к себе. Сестра разжала мои зубы, схватила горсть горького риса и запихнула мне в рот. Рис смешался с грязью и пеплом, но Укэмоти продолжала заталкивать в меня пригоршни еды, пока я в слезах царапал ее руки и дергал за волосы, пытаясь остановить.