Как смеет он смотреть в глаза Нивену, а не мне? Разумеется, Нивен вырос, но я стала богиней.
– А мне тебе нечего сказать? – спросила я.
Наконец Эмброуз поднял взгляд. В моей памяти его глаза всегда были серыми и пустыми. Сейчас же они казались ярко-голубыми, как утреннее небо. Он выглядел намного старше, чем я помнила: в уголках глаз собрались морщины и складки.
– Рэн, – произнес он, и это имя будто вытянуло из него всю энергию, – я уверен: ты знаешь, почему я здесь.
Мне захотелось расколоть Землю пополам и снести каждое дерево в этом богом забытом лесу, потому что даже сейчас Эмброуз был ко мне чертовски холоден. Лучше бы он был жестоким – что угодно было бы лучше этого приводящего в бешенство равнодушия, как будто он вообще ничего не чувствует.
Может быть, он почувствовал бы хоть что-то, будь на кону его жизнь, и, как и все люди, в свое последнее мгновение сбросил бы эту маску спокойствия, извивался бы и визжал, как упавший на спину жук.
Я вытащила из рукава кинжал и прижала острие к его горлу.
Нивен схватил меня за руку, но у него было недостаточно сил, чтобы остановить меня.
– Рэн, – взмолился он, дергая за рукав. – Рэн, пожалуйста.
Мои тени обвили талию Нивена и оттащили его от меня. Лисица кружила у его ног, а Цукуёми, скрестив руки на груди, наблюдал за всем с кислой физиономией. Я не сводила с Эмброуза глаз.
– Ты же понимаешь, что мы не можем тебя отпустить, – сказала я.
Краски в его глазах замерли, словно бурлящая река внезапно покрылась льдом.
Впервые на моей памяти Эмброуз выглядел искренне удивленным. В детстве я так сильно хотела вызвать у него эмоции, что мне было неважно, будет ли это ненависть или печаль. Как и любое существо, низшее или высшее, больше всего он боялся смерти.
– Я никогда не хотел, чтобы все обернулось таким образом, – признался он.
– Заткнись, – велела я, стиснув зубы. Кинжал вонзился в его кожу, по горлу стекла одинокая капля крови. – Не лги мне только потому, что испугался.
– Я не лгу, – ответил он. – Хочу, чтобы ты узнала, что на самом деле произошло, когда я привез тебя в Англию. Если я умру, ты уже никогда не узнаешь правды.
– Я была там и знаю, что случилось; видела, как ты со мной обращался. Вот единственная правда, которая имеет значение.
– Ты была ребенком, – продолжил он, и, когда по его шее потекло больше крови, в голосе проскользнуло отчаяние. – Когда ты была младше, я многого не мог тебе объяснить.
– Думаешь, твои объяснения способны что-то изменить? – спросила я. Земля загрохотала, будто под нашими ногами медленно просыпался огромный дракон. Как смел он думать, что какие-то слова могут стереть прошлое? Я никогда не была наивной дурой, которая не может справиться с правдой, с суровой реальностью. Что бы он ни хотел сказать, он должен был открыть это намного раньше.
– Пожалуйста, – сказал он. – Я ведь твой отец.
– У меня нет отца! – воскликнула я на языке Смерти, и мой голос сорвал листья с ветвей, осыпал лепестки всех цветов и заставил озеро вдалеке подернуться рябью. – Ты отказался от меня, Эмброуз!
– Я не хотел!
Я застыла. Ветер стих, травинки замерли, как будто весь мир превратился в стекло, способное разбиться от одного вздоха. Широко раскрытые голубые глаза Эмброуза были полны серьезности.
– Что? – прошептала я, опуская нож.
Эмброуз вздохнул, опустив голову.
– Когда Идзанами убила твою мать, я опасался того, что она может сделать с тобой, – сказал он. – Поэтому забрал тебя с собой в Англию, но Верховный советник Кромвель захотел умертвить тебя. Он заявил, что для Высшего жнеца нечистое дитя – это позор. Поэтому я пообещал ему, что официально отрекусь от тебя, что о тебе не будет ни слова ни в каких официальных документах, что мы будем держать тебя подальше ото всех, будто тебя вовсе не существует.
Я усмехнулась. Он пытается свалить вину за свою жестокость на Кромвеля?
– Уверена, убедить тебя было нетрудно.
Эмброуз покачал головой.
– Это я должен был убедить его, – возразил он. – Если бы мне не удалось, тебя бы убили.
– Все это говорит лишь о том, что ты всегда был трусом, – продолжила я. – Думаешь, то, что ты не склонился перед Кромвелем и не дал ему убить своего ребенка, делает тебя храбрецом? Считаешь, это снимает с тебя вину за все остальное? Кромвель не заставлял тебя даже наедине обращаться со мной как с паршивой собакой.
– У Верховного совета глаза повсюду, – вздохнул Эмброуз. – Тебе и самой это хорошо известно.
Я потрясла головой, хотя в глубине души знала, что он прав. Трудно хранить секреты от Высших жнецов, когда твой голос разносится по катакомбам бесконечным эхом, когда они могут услышать даже то, как по твоему лицу скатываются капли пота.
– Я должен был убедиться в том, что Верховный совет никогда не узнает, как ты важна для меня. Единственная причина, по которой они разрешили тебе остаться, заключалась в том, что они думали, что ты не более чем гостья. Они не хотели, чтобы ты вмешивалась в дела Совета или отвлекала меня. Пока ты была никем, они готовы были отвести взгляд.
– И тебя это устраивало? – спросила я, и мой голос предательски дрогнул. – Чтобы я была никем?
Эмброуз опустил голову.
– Я сделал то, что должен был сделать, ради того, чтобы ты могла жить.
Я резко хохотнула.
– Ты послал других жнецов убить меня.
– У меня не было выбора! – воскликнул он, и в его глазах собрались слезы, вычерчивая морщины на лице. – Анку вынудила меня. Неповиновение ей не спасло бы тебя. Они просто послали бы вместо меня кого-то другого. Но я вводил их в заблуждение, как мог. Я никогда не говорил им, где ты спишь.
– Или, может быть, ты просто недостаточно умен, чтобы обнаружить, где мы спим, – вставил слово Цукуёми, скрестив руки на груди.
Эмброуз бросил на него беглый взгляд, а потом снова повернулся ко мне.
– Я плохой человек и плохой жнец, – признался он низким голосом. Я вдруг поняла, что, говоря со мной, Эмброуз никогда раньше не смотрел мне в глаза. Он всегда смотрел сквозь меня, словно я была лишь пятном на стекле. Но сейчас он смотрел на меня так, будто в мире больше ничего и никого не существовало. Хотя его кожа побледнела и потрескалась, в глазах вместо бледно-серого полотна и шепота синевы, которые я всегда помнила, сейчас сверкали голубые молнии и гневный звездный фейерверк. – Оба моих ребенка бросили меня, потому что я это заслужил. Теперь я это осознаю.
– Отец! – воскликнул Нивен, борясь с моими тенями. Но на этот раз Эмброуз проигнорировал его, не сводя с меня глаз.
– Я не жду прощения, – продолжал Эмброуз, – но хочу, чтобы ты знала: то, каким я был, и все, что я сделал, – все лишь потому, что я люблю тебя.
Его слова обрушились на меня крошащимися горами, рассыпающимся на части миром, выжженными лесами и пересохшими руслами рек. Словно где-то одновременно умерла тысяча созданий. Мне хотелось зажать уши и кричать, пока не перестану слышать это признание, эхом отдающееся в моей голове. Из всего, что он когда-либо мне говорил, эти слова были самыми жестокими, потому что они просто не могли быть правдой.
Я вспомнила каждый раз, когда отец отворачивался от меня, оставляя плакать в своей комнате, притворялся, будто у меня нет дня рождения, говорил другим жнецам, что Нивен – его единственный ребенок. Неужели все это было ложью?
Я закрыла глаза, желая, чтобы мои тени утащили меня прямо к центру Земли, где я покроюсь волдырями, сгорю и умру. Столетия я мечтала о том, чтобы Эмброуз сказал мне эти слова. Но он пришел слишком поздно. Он пришел, после того как я стала жестокой, оказалась разбитой, после того как он посеял во мне семена ненависти и дал им расцвести колючими цветами.
Эмброуз не знал, что такое любовь. Для него любовь была оружием, средством освобождения. Как посмел он использовать любовь ради своего спасения, если понятия не имел, какова она на самом деле?! Любовь – это мое желание сжечь весь мир ради улыбки Нивена. Любовь – это моя готовность вырезать свое сердце, чтобы еще хоть раз увидеть Хиро. Мне отрывали конечности, ломали кости и кромсали внутренние органы, но ничто никогда не причиняло мне такой боли, как любовь.
Может быть, Эмброуз понимал любовь так, как ему позволяло его крошечное ледяное сердце. Но как бы сильно он ни любил меня, Анку он боялся сильнее.
– Ты пришел сюда не ради любви, – сказала я наконец. Мне было больно смотреть ему в глаза, но мне не привыкать к боли. – Ты пришел сюда за прощением. Хочешь быть псом Айви и не испытывать из-за этого угрызений совести.
Он покачал головой.
– Рэн, пожалуйста, поверь мне, я бы не…
– Неважно, верю я тебе или нет, – оборвала его я. – Для этого слишком поздно.
Я снова приставила кинжал к его горлу.
– Рэн, я люблю тебя, – повторил он.
Я зажмурилась, потому что слышать эти слова во второй раз оказалось еще больнее.
– Перестань повторять это, ведь ты даже не знаешь, что это значит! – взревела я, и мои тени когтистыми пальцами впились в его скальп и запрокинули голову назад, подставляя горло под мой клинок. Любить кого-то – это отдавать каждую частичку себя ради защиты этого человека. Это то, на что я пошла ради Нивена, и то, на что Нивен пошел ради меня. Но любовь Эмброуза умерла, когда стала для него неудобной.
– Рэн, остановись! – закричал Нивен. Цукуёми удерживал его, но Нивен пихнул его локтем под ребра, изо всех сил пытаясь вырваться, его слезы блестели в идеальном лунном свете. – Он наш отец!
– Он твой отец, – рявкнула я.
– Я не расскажу другим жнецам о твоих планах, – он пытался меня успокоить. – Обещаю.
Самым громким в мире звуком стал стук сердца Эмброуза. Слюна скопилась у меня во рту – рефлекс шинигами, – и внезапно зубы заострились, порезав нижнюю губу. Я вытерла кровь рукой, от которой сейчас остались одни кости. Одобрительный рокот Идзанами прошел сквозь меня, воспламеняя кровь.