– Ты носишь одежду простолюдинов, – заметил Цукуёми, пока я вела его по залам дворца.
Он перестал хмуриться перед каждой новой свечой на нашем пути и вместо этого теперь мрачно смотрел на меня, будто пытаясь все это понять. Тиё и несколько других служанок следовали за нами, обмениваясь паническими взглядами. Никто никогда не входил во дворец по моему приглашению, и теперь, после нашего разговора в холле, они не знали, то ли им кланяться Цукуёми, то ли быть готовыми перерезать ему горло, когда я подам сигнал.
– Все божества обладают такой потрясающей наблюдательностью? – спросила я.
– Императорский дзюни-хитоэ – это традиция.
– Что-то я не вижу на тебе двенадцатислойного халата, – заметила я. – Пока не попробуешь в этом походить, даже не заговаривай со мной о традициях.
Пару секунд он молчал, видимо обдумывая это, и высказал дальнейшие наблюдения:
– Думаю, это не имело бы большого значения, если бы никто не мог увидеть тебя, но столько света – это необычно для Ёми.
Мне потребовались колоссальные усилия, чтобы не стереть собственные зубы в порошок. Да уж, он точно не Хиро.
– Я в курсе, – ответила я, – но, в отличие от Идзанами, мне не требуется тьма, чтобы скрывать гниющее тело.
– Ты не так поняла, – сказал он. – Тьма нужна не для этого.
– А ты неправильно понимаешь уровень моей заинтересованности в этом разговоре.
Это наконец заставило Цукуёми замолчать, хотя весь его вид говорил о том, что усилия, потребовавшиеся для воздержания от дальнейших комментариев, причиняют ему физическую боль.
Я довела его до конца коридора и остановилась перед раздвижными дверями, которые мои служанки поспешно для нас открыли. В маленькой комнате оказались только низкий столик, несколько подушек и старые свитки из настолько потрескавшейся бумаги, что их было страшно разворачивать.
Во дворце было множество комнат, которые больше подошли бы для приема другого божества: зал Совета с шелковыми подушками на полу и деревянными императорскими столами; большой обеденный зал, где слуги устроили бы нам изысканный пир, во время которого ни один из нас не притронулся бы к еде; кабинет со старейшими свитками Ёми и хрустальной люстрой. Но что-то в пугающей правильности Цукуёми пробуждало во мне желание вывести его из равновесия. Я хотела, чтобы он почувствовал себя никем – богом, которого приняли, а затем отправили в чулан.
– Оставьте нас, – переступив порог, велела я слугам и забрала у Тиё свечу.
– Ваше Величество, – начала было служанка, бросив многозначительный взгляд на Цукуёми, – вы уверены, что…
– Идите.
Еще мгновение Тиё колебалась, буравя затылок Цукуёми, но поклонилась и ушла с другими слугами.
К моему разочарованию, Цукуёми никак не прокомментировал выбранную мной комнату, будто каждый день проводил переговоры в чуланах. Он уселся за стол лицом к окну, выходящему в бесцветную ночь. Я поставила свечу в центр стола и махнула над ней рукой, чтобы пламя согрело комнату. Свеча отбрасывала бледное сияние на лицо Цукуёми, его тень дрожала за ним, похожая на огромное чудовище. Как этот человек мог выглядеть один в один как Хиро и так сильно отличаться от него манерами?
Я сделала вывод, что он боится причинить мне боль, – по крайней мере не сейчас. Однако само его присутствие кричало об опасности, силе и Смерти. Она въелась в бело-лунный отлив его кожи, в неподвижные челюсти, которые не разжимались, казалось, никогда, в остроту его глаз. Чем дольше я смотрела на него, тем больше Хиро казался мне эхом Цукуёми, а не наоборот. Мои воспоминания о Хиро по сравнению с Цукуёми, этой ожившей статуей, вырезанной из ледяного лунного камня, можно было назвать акварелью.
– Я пришел сюда, чтобы предупредить тебя, – признался он. Он говорил с такой изящной уверенностью, что у меня возникло странное ощущение: он как будто рассказывает выученную наизусть легенду обо мне. Каждое слово было произнесено так отчетливо и звучало настолько чисто, что я не сомневалась: он репетировал эту речь тысячу раз.
– О чем? – спросила я.
Внезапно он наклонился вперед. Моим первым порывом было отпрянуть, но я сдержалась. Не стоило показывать ему свою слабость. Его лицо застыло всего в нескольких дюймах от моего, и я увидела в черноте его глаз крошечную Вселенную: микроскопические вращающиеся планеты, мерцающие звезды и цветной водоворот космической пустоты. Я затаила дыхание, заставляя себя смотреть только в его глаза, не позволяя взгляду скользить по его острым мраморным скулам к губам. «Это не Хиро, не Хиро, не Хиро», – повторяла я про себя.
– Видишь фазу луны? – спросил он. Я моргнула, сосредоточившись на ярких полумесяцах в его зрачках. С левой стороны светилась белизна, по форме напоминающая миндаль. – Это убывающая луна, – продолжал Цукуёми, откинувшись назад, – как в небе.
Я сдержала вздох облегчения, когда он наконец отодвинулся.
– Я наблюдаю за Землей с Луны, хотя ее очертания то растут, то убывают, – пояснил он. – Когда луна полная, мои силы достигают своего пика. В такие ночи я могу видеть все в Японии, независимо от облаков, деревьев или крыш на моем пути. Лунный свет способен проникать куда угодно.
Я уставилась на него, стараясь сохранять равнодушное выражение лица, но мое сердце забилось быстрее, потому что я поняла, к чему он ведет. Вероятно, он видел что-то ужасное. Что-то, касающееся меня. Возможно, то, как я краду души. И он собирается доложить об этом Идзанаги?
– Вчера в полнолуние, – сказал он, – я видел, как в Идзумо кое-что произошло, и это касалось твоих шинигами.
Я замерла. Обычно я мгновенно забываю, куда и каких шинигами послала, – в конце концов, у меня их тысячи, – но имена этих троих недавно пришли мне во сне.
Где-то между кошмарами и реальностью мою голову пронзила острая боль, и их имена мелькнули перед глазами, яркие, словно клеймо.
Сабуро из Ясуги.
Масао из Уннана.
Фумико из Хамады.
Почти так же мне приходили имена собранных человеческих душ, но я никогда раньше не испытывала подобного с шинигами. Я поднялась, чтобы найти список шинигами, и сощурилась от головной боли – такой сильной, будто мне размозжили череп. Общее у этих троих было лишь одно: все они служили в Идзумо. Утром я послала гонца расследовать случившееся, поскольку была слишком занята охотой на души, чтобы разбираться с этим самостоятельно.
Только сейчас я поняла, что гонец до сих пор не вернулся.
– Что случилось? – спросила я.
Цукуёми сложил руки на коленях.
– Выводя умерших из их домов, они столкнулись с двумя светловолосыми чужеземцами в серебряных плащах. – Сердце сжал холод, словно какое-то создание ночи вонзило в меня зубы. Меня чуть не вырвало, но я заставила себя сидеть неподвижно и не моргать. – Это было очень странно, – сказал он, вновь откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди. – Они обменялись лишь парой слов. Спросили шинигами, как войти в Ёми, но те им не признались. После этого не прошло и секунды, как шинигами внезапно оказались мертвы, а чужеземцы исчезли.
Я уперлась руками в стол и резко поднялась. Цукуёми удивленно моргнул. Я смотрела на него сверху вниз, моя грудь будто наполнилась камнями. Я отвернулась и схватилась за подоконник, глядя в пустоту за окном.
– Нет, – произнесла я, покачав головой. – Они бы не явились ко мне сейчас. Прошло уже десять лет. Почему они пришли сейчас?
– Кто?
Я закрыла глаза и сжала дерево подоконника так сильно, что оно затрещало под пальцами. Тени метались по полу, поглощая весь свечной свет.
Я снова была не богиней ночи, а одинокой маленькой жницей, стоящей на коленях в снегу, пока другие жнецы издевались над ней, зашвырнув ее часы в канаву и наступая ей на пальцы. Я пересекла океан, убила множество людей и потеряла все, что было мне важно, только для того, чтобы больше не быть Рэн-из-Лондона, но теперь Лондон пришел за мной сюда. Что еще мне необходимо отдать, чтобы меня оставили в покое?
Подоконник раскрошился в щепки, мои тени корчились, будто кипящий суп, каменный фундамент дворца дрожал.
– Рэн! – окликнул меня Цукуёми, вставая.
Но все, о чем я могла думать, была Айви, ее глаза, похожие на северное сияние, ее ботинок на моем лице, ее рука, схватившая меня за волосы и тянущая на себя, ее ножницы прямо перед моими глазами. Как смеют жнецы преследовать меня после того, как прогнали? Моя кровь горела и сворачивалась, чума Смерти смыла белки моих глаз, кожа с моих рук слезла до пожелтевших костей.
Мои тени врезались в окно, разбили стекло и вылились во двор внизу и в небо – вверху. Лотосы увяли, карпы кои затрепыхались и затихли на берегу, выброшенные на сушу. Тьма вцепилась когтями в землю и разрыла ее: пол задрожал, раскалывая половицы. Свечи опрокинулись, залив пол горячим воском и белым пламенем.
Я покажу им, что случается с чужаками, ворвавшимися на мою землю и забравшими то, что принадлежит мне. Я встречу их в Японии с катаной Идзанами и засуну ее им в глотки. Я разорву их души на ленты, сотру их тела в пыль и сожру их, как ела сердца людей. Они пришли сюда, ожидая найти сбежавшую сироту, но я покажу им богиню.
– Рэн!
Руки Цукуёми сомкнулись на моих запястьях, увлекая меня от окна. Моя кожа горела, будто от раскаленного железа, но его хватка оставалась твердой.
– Рэн, ты сеешь хаос, – произнес он.
Я уже практически не видела его, потому что мои тени погасили свечи, и бесконечная тьма сочилась в комнату, точно ядовитый газ. Цукуёми отпустил одно из моих запястий и прижал руку к моим глазам.
Тьма исчезла.
За закрытыми веками я увидела безмолвный жемчужно-белый лунный пейзаж на фоне звезд, мирный и неподвижный. Кругом не было ничего, кроме сияющего белого моря, безмятежного в своем бесконечном однообразии. Где-то далеко внизу кружилась в ватном одеяле облаков маленькая круглая голубая Земля. Это и есть луна, с которой пришел Цукуёми? Неужели там все такое чистое и тихое?