Высказывание Карима не помешало молодой женщине продолжать:
— Без этого свидетельства мне было бы трудно вам поверить.
— Но не теперь.
Журналистка покачала головой:
— Есть одна вещь, которой я не улавливаю.
— Какая?
— Смысл всего этого. В чем он? Остановить покушение, это мне представляется слишком легковесным, нет. — Амель повернулась к Феннеку. — Чтобы так рисковать?
Теперь настала очередь агента отвести глаза. Ничего не говорить, никогда не критиковать — вот что ему внушали долгие годы, а сейчас ему предстояло снова забыть данное им слово. Предать.
— Можно без большого риска сказать, что эта террористическая акция имеет целью главным образом поразить воображение. После Нью-Йорка она может вписаться лишь в процесс эскалации. Речь идет о том, чтобы принести максимальный психологический и политический, а следовательно, гуманитарный ущерб. Вы, вероятно, в курсе, вот уже некоторое время самым страшным для всего мира представляется «грязная» бомба,[264] созданная из радиоактивных отходов или, как в интересующем нас случае, с использованием химической составляющей.
— Вы серьезно? — Журналистка принялась мерить шагами террасу. — Вы говорите, что в настоящий момент у нас есть люди, планирующие использование химического оружия? Но где? — В ее голосе зазвучали почти истерические, пронзительные нотки. — Это невозможно! Я не верю!
Карим знаком потребовал, чтобы она говорила тише.
Амель продолжала ходить из стороны в сторону.
— Может быть, надо предупредить как можно больше людей, поднять по тревоге все имеющие отношения к вопросу учреждения?
— Обычно да.
— Но что?..
— Складывается впечатление, что отравляющее вещество, находящееся в распоряжении фундаменталистов, уже осточертело некоторым личностям или, скорее, некоторым заинтересованным группам. Для них само по себе покушение очень второстепенно. Первоочередной целью с самого начала было как можно скорее спрятать это дерьмо поглубже, где никто его никогда не увидит, а главное, не рискнет в него сунуться.
— Не понимаю.
— Исламисты хотят использовать против нас дрянь, доставшуюся им от нас же, в тот момент, когда мы рискуем вновь поставить под сомнение наши отношения с союзниками. Разделяй и властвуй. Вот почему мы здесь.
В отчаянии Амель прекратила ходить, прислонилась спиной к стене и сползла по ней на пол.
— Куда это уже дошло? То есть, я хочу сказать, кто в курсе?
Агент воздел руки к небу:
— Как знать! Некоторые вещи не могут происходить, пока не подписаны приказы на самом высоком уровне. Теперь уже ни для кого не тайна, что не всегда решения находятся в тех же руках, что и перья, подписывающие официальные документы. К тому же через пару месяцев в высших сферах будут думать о другом. На мой взгляд, никто не в курсе, но все знают. В случае неудачи все можно отрицать. Они в этом большие доки. И поддерживают друг друга. Вопреки соображениям права, бремя некоторых привязанностей, как бы стары и затруднительны они ни были, разделяют все.
Амель что-то пробормотала, агент не расслышал:
— Что вы сказали?
— Что это напоминает мне трех обезьянок. Знаете, одна закрывает себе глаза, другая затыкает уши, а третья — рот.[265]
Какое-то время оба молчали.
Журналистка устало поднялась.
— Все-таки зачем вы пришли?
— Я бросил порученное мне дело. Меня ищут.
— Почему?
— Есть одна проблема. Мне кажется, что параллельная спецоперация ведется плохо. Без сомнения, из-за вас. Хотя бы частично. Но еще и потому, что в дело вмешалась полиция. С самого начала тот, кто придумал все это безумие, упустил одну маленькую деталь: последовательные смерти многих завсегдатаев органов внутренних дел могут лишь привлечь чье-то внимание в тот или иной момент. И бородачей тоже. Я из-за вас сделал пару глупостей…
— Что?! — Амель взорвалась. — Теперь выходит, все из-за меня?
— Потише… Я этого не говорил. Но с тех пор как я вас заметил, вас и вашего Ружара, мое поведение сделалось подозрительным для моих братьев по джихаду, и мне пришлось покинуть их. Две недели назад они чуть не убили меня. Мне пришлось защищаться, и я… — Карим умолк и посмотрел на Амель. — Управление военной разведки выследило меня и изолировало. Меня допросили и, поместив под стражу, отстранили от операции. Это ненормально. В конце концов я убедился, что они решили тем или иным способом пожертвовать мной, если дела обернутся плохо. Забавно…
— Не вижу ничего забавного.
— Нет, я не о том, не об этой истории. Я думал о своем отце. Свои отвергли его, потому что он отказался примкнуть к группировке, которой не доверял. Для своего народа такой человек — предатель, хуже, коллаборационист. Но мой отец ничего не совершил против кого бы то ни было. Я же сделал выбор, я выбрал страну, в которой родился, свою страну. И все же стал тем, кем никогда в конечном счете быть и не переставал, — харки.
Амель снова спросила:
— Почему вы здесь? Вы должны были пойти к Ружару. Он опытнее меня. Его-то послушают. — Она видела, что агент сомневается, а главное, избегает ответа, и поняла, чего он от нее ждет. — Потому что я дочь эмигрантов, да? Как вы? — Забыв об осторожности, она снова раскричалась: — Между нами нет ничего общего!
Удивленный таким бурным всплеском эмоций, Феннек прежде всего попытался заставить ее замолчать, затем, не достигнув желаемого результата, перешел в контрнаступление:
— Мне казалось, что вы смелая, неподкупная журналистка. Похоже, я ошибся.
— Избавьте меня от необходимости выслушивать ваши дешевые нравоучения, ваше положение слишком шатко, чтобы учить меня. Будет лучше, если типы вроде вас… — Амель не закончила.
Они смерили друг друга ненавидящим взглядом, затем напряжение спало.
— Еще я хотел предостеречь вас. За вами следят.
— Знаю, вы мне уже об этом сказали.
— Нет, эти недавно. Есть кое-кто еще.
Амель опустила глаза.
— Как-то вечером я наблюдал за вами в районе Бастилии. Вы встретились с мужчиной, не старым, среднего роста, с коротко постриженными темными волосами. Вы часто видитесь? Он ваш друг?
Ответа не последовало.
— Как давно вы его знаете? — Карим взял ее за плечи, чтобы развернуть к себе лицом, и пристально посмотрел ей в глаза. — Вы ведь знаете, о ком речь. Вы только что произнесли одно имя, Жан-Лу. Это он, не так ли? Вы подумали, что я — это он, и испугались. И были правы, потому что он вернется. У него нет выбора.
Резким движением Амель высвободилась из рук Феннека.
— Мне очень жаль, но я не оправдала себя как журналист. Ничем не могу быть вам полезна.
Она отступила на несколько шагов.
— Не можете или не хотите? Не давайте своим чувствам ослепить вас относительно истиной природы этого человека. Он всего лишь убийца и…
— Довольно! Уходите!
Феннек сделал глубокий вдох и продолжал:
— Я подожду еще несколько дней. Если вы передумаете, вот электронный адрес: я составил его из наших имен: amelrobert@yahoo.fr. Напишите мне. — Он ждал какого-нибудь знака согласия, его не последовало. — Удачи.
И он исчез во мраке.
13.01.2002
Линкс припарковал свой «Транзит» в небольшой промзоне между двумя зданиями. В нескольких метрах от железной дороги. Стояла ночь, все было тихо.
Он сверился с часами. Скоро.
Позади него, в машине, что-то шевельнулось. Он обернулся: связанный Фарез Хиари проснулся и застонал. Долгого дня и бессонной ночи хватило, чтобы выдать все, что ему было известно. И все это из-за неловкого жеста и нежного взгляда в сторону балкона. Слабое место, ключ. Трудно поверить, что этот любящий отец семейства в течение долгих месяцев готовился к тому, чтобы залить не подозревающую об опасности толпу людей нейротоксическим дождем.
Камель Ксентини: ложное имя Зубеира Уннаса, адрес, детали их последней поездки на юг, предстоящие встречи — джихадист выдал все в обмен на жизнь своих детей. Так что агент знал время телефонного звонка, назначенного на сегодняшний вечер. Он даже уточнил условные знаки опознавания и опасности.
Затем он все проверил.
Вчера он отправился в условленное место. Заброшенный гараж на западе Парижа точно совпал с описанием, сделанным его пленником. Ксентини был там. Из своего укрытия Линкс видел, как он вышел, оглядел подступы к своему тайнику и отправился за какими-то покупками, как любой одинокий обыватель субботним вечером. Чтобы не рисковать, агент не пошел за ним. В этом не было необходимости, Уннас не собирался немедленно покидать это место, ему предстояло еще позвонить сообщнику.
Так что Жан-Лу ушел, чтобы поразмышлять. На этой стадии ему следовало связаться с Шарлем, и тот бы завершил работу. Но агент этого не сделал.
Он проглотил еще одну таблетку вирджила и запил кока-колой.
Охота заканчивается только с убийством жертвы.
Снова взгляд на часы. Линкс поднялся и пошел назад.
Фарез больше не шевелился и не производил ни малейшего шума. Просто с тревогой наблюдал за своим мучителем.
Чтобы оглушить его, Линкс отвесил ему серию коротких электрических разрядов. Затем перерезал путы из пластыря и вечной клейкой ленты и помог выйти из машины.
Кое-как преодолев небольшую асфальтированную площадку, они подошли к железнодорожным путям. Рельсы задрожали. Огни вдали. Агент некоторое время зачарованно смотрел на их приближение. Снова раздался электрический треск дубинки, и исламист на четвереньках осел на насыпь. Один.
Понемногу Фарез начал осознавать приближение ночного поезда. Он попытался встать — ему это почти удалось, — но снова рухнул на пути. В последнем усилии он приподнял голову и взглянул на поезд. Пронзительные свистки и железный скрежет — громкий, очень громкий, становящийся все громче — заглушили его последнее неистовое: «Аллах акбар!» В железном грохоте удара не было слышно. Прежде чем резко, но слишком поздно, через несколько метров после соприкосновения, начать тормозить, моторный вагон втянул под себя тело.