Против ожидания, лекции не последовало. Врач молча сунул мне в рот металлическую штуку, осторожно потрогал зуб снаружи, потом внутри. Слегка надавив на него, спросил:
— Так больно?
— Угу.
— А так? — нажал в другую сторону.
— Уй! — не сдержался я.
— Больше не буду, — успокоил врач.
Выпрямился, повернулся к медсестре, сообщил:
— Острый периодонтит второго моляра. Коронка разрушена почти полностью, но нерв на месте, зуб живой. — Затем уже мне: — Сохранить зуб не получится. Удаляем?
Я даже удивился, столько сожаления было в его голосе. Чужой гнилой зуб жалеет? Мне и то не жалко, всё равно от него уже несколько лет толку не было, — дупло такое, что вся еда туда проваливается. Только и названия, что зуб. Вырвать и забыть, у меня их ещё вон сколько… двадцать? Нет, девятнадцать останется. Ну, тоже немало.
Я кивнул, соглашаясь. Мысленно приготовился к предстоящей пытке. Не то, чтобы я боли боюсь, — и не к такой притерпеться пришлось! Но особенность у меня есть. Вот, например, я с детства не люблю стричься, хоть боли там и нет никакой. Ощущения мне неприятны, когда кто-то касается твоей головы всякими металлическими инструментами, ножницами там, бритвами. А тут — так и вообще во рту! Поэтому постарался я отключиться от происходящего, не видеть и не слышать, что вокруг меня делается, только выполнять послушно, что потребуют.
Однако попробуй не видеть, когда врач со шприцом ко мне подступил. При удалении это самая неприятная часть процедуры, — когда иголка в десну тебе входит. Я аж дыхание затаил. Не дышал, пока он её не вытащил.
Лекарство подействовало медленно, но верно. Врач потыкал зондом в мой зуб, остался доволен отсутствием реакции, взялся за щипцы. На это и вовсе лучше не смотреть, поэтому я закрыл глаза. Онемевшая челюсть почти не чувствовала, что с ней делают. Сейчас врач дёрнет как следует, медсестра попрыскает антисептиком, заставит сплюнуть кровь, сунет в лунку вату, и на этом экзекуция закончится… Ага, как же!
Не мой сегодня день, по всему выходит. В глубине челюсти моей что-то хрустнуло. Я этот хруст не услышал, — каждой клеточкой почувствовал. И врач почувствовал. Крякнул с досады. Осмотрел зажатую в щипцах добычу, бросил в плевательницу.
— Сломался, — сообщил. — Откройте рот шире!
Это он мне скомандовал, так как я, обрадовавшийся преждевременно, начал пасть закрывать. А вишь ты, в одну серию сегодня не уложились.
Врач снова полез мне в рот щипцами, начал ковырять всё более настойчиво, пытаясь ухватиться за обломки зуба. Сказать, что ощущения были пренеприятные, — ничего не сказать. Но это оказались только цветочки.
— Не могу ухватить, щипцы соскальзывают, — признался врач. — Придётся десну резать, чтобы добраться.
Резать⁈ Этого только не хватало. Я от неожиданности и глаза открыл, уставился на инквизиторов. Медсестра заметила, поспешила успокоить.
— Вы не бойтесь, врач чуть-чуть разрежет.
Ага, не бойтесь! Чтобы не бояться, надо снова глаза закрыть. Но как изверг в белом халате берет скальпель, я увидеть успел.
Честно говоря, как он там резал, я не почувствовал. Зато ощутил, когда снова в дело пошли щипцы. Впрочем, ненадолго.
— Кровит сильно, ничего не вижу, — сообщил врач.
Пришла очередь медсестры. Она проворно выдернула из моей пасти напитавшиеся кровью тампоны, велела плевать, поставила свежие. Я снова ощутил щипцы во рту. Долго ли, коротко, но наконец, что-то случилось. Врач воскликнул восторженно:
— Вот он! Ты смотри, какой кривой!
Я выдохнул, снова открыл глаза, посмотрел на зажатый в щипцах корешок почти радостно. Увы, радость вновь оказалась преждевременной.
— Один есть, сейчас второй доставать будем.
Нет, я не застонал. Обречённо откинул голову на подголовник, снова открыл рот так широко, как мог. Глаза уже не закрывал, — решил, что самое страшное увидел. Я ошибся.
Доктор сунулся щипцами в кровавое месиво, образовавшееся на месте моего зуба, и я это почувствовал. Хорошо так почувствовал, вздрогнул даже, — не от боли, а скорее от неожиданности. Врач мою реакцию заметил, констатировал огорчённо:
— Действие лидокаина заканчивается.
— Ещё один укол сделаем? — предложила медсестра.
— Куда тут колоть? Заморозку брызгай. Только кровь убери.
И снова я плевался, у мне меняли тампоны, потом брызгали обезболивающим. Заморозка — хорошая штука, быстро действует. Но только у поверхности, в глубине раны от неё проку мало. А именно туда доктор и совал щипцы. И таки ухватился за что-то. О, как я хорошо это ощущал! О боли и не думал уже, только молил эскулапа: ну тяни же, тяни быстрее!
Доктор тянул. Пыхтел, кряхтел от натуги, вертел щипцы и так, и эдак, щеки покраснели, пот на лбу выступил. И — вдруг сдался.
— Не вытащу, — признался, подставляя мокрую физиономию медсестре, взявшейся промакать его салфеткой. — Очень крепко сидит. Не пойму, за что он там держится?
— На рентген направим? — робко предложила блондинка.
Правильно, отправляйте меня! А я сбегу. Потому как хватит с меня на сегодня экзекуции. Даже не сбегу, — просто уйду и не вернусь. Вряд ли у них свой рентген-аппарат есть, скорее всего, в районную стоматологию направление выпишут. Какова вероятность, что я туда попрусь? Верно, нулевая. Что ж, что корень? Сидит, и пусть себе сидит.
Врач окинул меня взглядом довольно скептичным, видно, догадался, что у меня на уме. Махнул рукой. Отпускает⁈ Без всякого рентгена, как отпустила меня когда-то в детстве его коллега?
Щаззз! Мордатый зубодёр положил щипцы на столик, взял другой инструмент. Аккуратный, маленький, сверкающий хромом, словно игрушка. Но очень похожий на долото. Скомандовал помощнице:
— Брызни ещё заморозки и крепко держи ему голову.
Вот тут они и взялись за меня в четыре руки. Это и было долото! Ошарашенный от неожиданности, я вытаращился на врача, замычал, когда жало инструмента вошло в меня, дёрнулся…
— Крепче держи!
Никогда бы не подумал, что в руках у блондинки окажется столько силы. Вцепилась в мою голову, прижала к подголовнику, врач вонзил долото ещё глубже, налёг на него всем весом. Заскрипело, заскрежетало так, словно он не корень зубной выворачивает из лунки, а челюсть целиком. Кажется, я закричал…
В обморок я не грохнулся, но перед глазами плыло, и голова соображала туго, когда под руководством медсестры снова и снова сплёвывал красные от крови тампоны. А врач с умилением разглядывал извлечённый корень и приговаривал:
— Смотри-ка, он раздвоился. Три корня получилось, а не два! Ещё и за соседний зацепился, оттого так крепко держался.
Только налюбовавшись вдоволь, отправил останки моего зуба в плевательницу, перешёл к письменному столу.
— Я сейчас квитанцию выпишу, на регистратуре оплатите, — пояснил. — Но вы не торопитесь, посидите немножко.
Сидеть в этом кресле хоть одну лишнюю минуту⁈ Вот уж спасибо! На автопилоте я вырулил из кабинета, сунул купюры брюнетке, спрятал сдачу обратно в кошелёк. Удивительно, что сумки свои не забыл. Когда проясняться в голове начало, понял неожиданно для себя, что вхожу в ворота парка. Зачем, спрашивается?
А затем, что денёк выдался солнечным, тёплым, но не жарким. Самое то на лавочке посидеть, очухаться. «Два часа ничего не ешьте!» — напутствовала меня медсестра. Шутница! Я пока не загадывал, через сколько дней куснуть что-то решусь. На смену острой зубной боли пришла тупая, но зато ломило теперь всю правую челюсть, аж в ухе отдавало.
Лавочку я выбрал в стороне от главного входа, в боковой алее за деревцами, чтобы перед глазами никто не шастал. Подставил солнышку щеку, зажмурился как твой кот…
— Молодой человек, сигаретой угостишь?
Принимать «молодого человека» на свой счёт было несколько самоуверенно, но один глаз я всё же приоткрыл. Да, именно меня спрашивали. Перед лавкой стояла женщина лет сорока. Среднего роста, сухощавая, чёрные волосы прикрыты синим платком, тёмная юбка до лодыжек, пиджак. На смуглом лице улыбка, но тёмно-карие глаза смотрят цепко, как на добычу. Не женщина — цыганка!
Внутри ёкнуло нехорошо. Мгновенно подобравшись, я буркнул:
— Не курю! И денег у меня нет, иди, куда шла! — добавил, покрепче прижав к себе сумки.
Не люблю я этот народец, счёт у меня к ним имеется. Ещё со студенческой моей молодости счёт.
Историю эту вспоминать я не люблю. Не удивительно — дураком я в ней себя показал полнейшим. Но не забывается она, и всё тут, хоть столько времени прошло с тех пор, когда я, молодой здоровый лоботряс, отслуживший срочную и поступивший в физкультурный техникум, заканчивал свой первый курс. Был месяц май, послеполуденное солнышко припекало по-летнему, я шёл по городу, улыбаясь во все свои… — сколько их у меня тогда было? — зуба. По какому поводу радость? Не помню. Много ли нужно для хорошего настроения, когда тебе едва исполнилось двадцать один и ничего плохого в твоей жизни ещё не случилось? Может, потому что погода хорошая. Или зачёт «автоматом» получил.
Всё случилось внезапно.
— Молодой человек, сигаретой угостишь? — окликнули меня.
Наперерез по аллейке сквера ко мне двигалась дородная матрона в цветастых одеждах. По обе стороны от неё — две девчонки лет двенадцати-тринадцати. Матрона улыбалась, девчонки тоже. Обидеть их отказом совсем не хотелось.
— Не курю, — я развёл руками.
Улыбка цыганки сделалась ещё шире.
— Молодец, — похвалила она. — Не надо тебе курить. Ты вон какой высокий, красивый. Спортсмен, наверное?
— Есть немножко, — скромно подтвердил я. Не хвастать же на улице каждому встречному и поперечному, что у меня первый разряд по плаванию?
— Молодой, красивый, спортсмен, а девушки у тебя почему нет? Девушку тебе нужно хорошую.
Вот тут цыганка в самую точку попала. Девушек вокруг тьма тьмущая, а пока ни с одной не сложилось. Дружить — дружим, а вот дальше никак. Может, робкий я чересчур с противоположным полом? Да вроде не замечал за собой робости.
— А хочешь, скажу тебе, как твою суженую зовут? — продолжала наседать цыганка.