— Скажите, — согласился я.
— Тогда руку давай, ладонь. Да не эту, правую!
В способности её к ясновидению не поверил я ни на секунду. Но почему бы не подыграть в этом спектакле? Я отдал правую руку в полное распоряжение цыганки, с интересом наблюдая за игрой. Она тут же вцепилась в неё, принялась водить пальцем по ладони. Малолетки тоже придвинулись ко мне вплотную, сосредоточенно вслушиваясь в объяснение. А голос матроны становился всё более озабоченным:
— Вот, значит, твоя линия жизни. Длинная! Это линия судьбы. А это что у тебя? Охо-хо-хо-хо-хо, не будет у тебя девушки, милый ты мой.
— Почему? — опешил я.
— Сглазили тебя, вот почему. Женщина есть нехорошая среди твоих знакомых, зла тебе желает, потому что завидует. И зовут её Клавдия. Знаешь такую?
Что за чушь? Никакую Клавдию я знать не знал!
— А может, и не тебе завидует, а родителям твоим. Или бабке твоей, что у неё внук такой красавец пригожий. Вот и сглазила. Соседка, наверное.
В школьные годы я проводил у бабушки в посёлке каждое лето, но из соседей её мало кого знал. Может, и была среди них какая-то завистливая Клавдия, чем чёрт не шутит? Червячок сомнения шевельнулся в душе. И цыганка его тут-же заметила.
— Ты эту Клавдию не бойся, я её сглаз легко сниму, — пообещала доверительно. — Дай пять рублей, сейчас сделаю.
Такого поворота я не ожидал, не готов к нему оказался. Хоть знал прекрасно, что цыгане бесплатно свои спектакли не разыгрывают, облапошивают людей за здорово живёшь. Но я ж не лопух какой, не поведусь на их разводы.
— Нет у меня пяти рублей, — пробормотал я, пытаясь высвободить руку.
Цыганка уставилась на меня. Казалось, она не может поверить своим ушам. И лица девочек изображали изумление вполне натурально.
— Тебе пять рублей жалко, чтобы сглаз снять? Разве это большие деньги? Ко мне вчера майор приходил, пятьдесят рублей дал, чтобы я ему помогла. Но ты же не майор?
— Не майор.
— Вот. Потому я и не хочу с тебя такие большие деньги брать, только пять прошу.
— Но у меня нету пяти рублей!
Матрона помедлила, не отрывая взгляда от моего лица. Кивнула.
— Ладно, не хочешь, как хочешь.
Я вздохнул облегчённо, уверенный, что всё закончилось. Наивный!
— Нет, не могу я на тебе сглаз оставить! — внезапно объявила цыганка. — Хороший ты парень, приглянулся мне. Я тебе так помогу. Но чтобы ворожба подействовала, денежка нужна, хотя бы троячок. Что у тебя есть? Потом я тебе её назад отдам.
— У меня только мелочь.
— Мелочь нельзя, бумажная денежка требуется.
— Хотя бы рубль у тебя есть? — подала голос та из девчонок, что выглядела младше и тщедушней.
— Нету.
Цыганка укоризненно скривилась.
— Такой молодой и такой жадный. Нельзя таким жадным быть, девушки жадных не любят.
Малолетки согласно закивали, зацокали языками, выражая высшую степень неодобрения. Это было обидно и несправедливо.
— Я не жадный! — запротестовал я. — У меня с собой, правда, денег нет!
Они не верили ни одному моему слову. «Жадюга!» — читалось на их лицах. И тогда, чтобы доказать обратное, я выхвати из заднего кармана брюк кошелёк. Уверен был в своей правоте, что ничего, кроме мелочи, там нет. И застыл с открытым ртом, уставившись на аккуратно сложенные вдвое четвертаки и червонцы. Димыч, он же Дима Бобров, мой одногруппник, получил сегодня перевод от родителей, а так как после пар спешил на тренировку, то попросил подержать деньги у себя, — раздевалка дело ненадёжное. Конечно, я просьбу друга уважил, сунул купюры в кошелёк и начисто забыл о них.
Эти мысли молнией блеснули у меня в голове. Но ещё быстрее над кошельком мелькнули чьи-то пальцы, и купюры исчезли. Только что были, а уже нету, я даже не почувствовал ничего. Фокус не хуже, чем в цирке.
Я охнул. Забормотал:
— Деньги… отдайте деньги…
— Какие деньги? — удивилась цыганка. — Нет у тебя денег, ты сам сказал.
— Вы деньги украли!
— Не брали мы у тебя ничего! Вот, гляди!
Цыганка чуть не в нос мне сунула свои пустые ладони. И малолетки последовали её примеру. А я вдруг заметил, что не трое их. С десяток черноволосых женщин в пёстрых одеждах уже окружили нас, смыкая кольцо всё теснее. Откуда взялись и когда⁈
— Помочь ему хотели, сглаз снять, а он нас воровками обзывает! — в голосе матроны возмущение смешивалось с удивлением неблагодарностью рода людского. — Не брали мы твои деньги. Иди своей дорогой.
— Мы тебя не трогали, и ты нас не трогай! Уходи, уходи отсюда!
Младшая, но более бойкая из девчонок двинулась на меня, махая руками. Я попятился. Осознал внезапно: меня, молодого, крепкого парня только что ограбили женщина явно неспортивной комплекции и две девчонки-малолетки. Ограбили в центре города, посреди бела дня без всякого оружия и не применяя насилия. И ничего не докажешь. Даже свидетелей нет, кроме их соплеменниц, которые понятно что засвидетельствуют.
— Верните деньги, пожалуйста! — взмолился я. — Это не мои!
Теперь уже весь табор загалдел возмущённо, замахал руками. Только матрона молчала. Стояла посреди этого бедлама, пристально смотрела на меня. А потом вдруг спросила:
— У тебя, правда, были деньги в кошельке?
Гвалт мгновенно стих. Все замерли.
— Правда.
— А потом исчезли?
— Да.
— На твоих глазах исчезли?
— Да.
— Говорю же, порча на тебе. Хочешь, поворожу, чтобы снять? Дашь двадцать рублей, если деньги вернутся?
— Да, — проблеял я, уже плохо соображая, на что соглашаюсь.
Цыганка поднесла сжатую в кулак руку ко рту, подула на пальцы. Протянула ко мне, разжала. На ладони лежали мои купюры. Всё так же аккуратно сложенные вдвое, какими исчезли из кошелька.
В полной тишине я взял их, развернул, отделил два червонца, положил обратно на ладонь. И только я это сделался, все цыганки как по команде отвернулись от меня и пошли по своим делам. Спектакль закончился, занавес.
Я вытер выступившую на лбу испарину, сунул кошелёк со вновь обретёнными деньгами в задний карман. Передумал, переложил в передний. Решил, что легко отделался. Хотя, не так уж и легко, — двадцать полновесных советских рублей. С другой стороны, могли все сто забрать, весь перевод Димыча. Почему не забрали?
Младшая из девчонок вдруг оглянулась на меня через плечо. В тёмно-карих глазах светились торжество и презрение. И я понял: это был не грабёж, это урок. Не для меня, для этой молодой цыганочки и её подружки. И они его усвоили на отлично. Не дай бог, пути наши когда-нибудь снова пересекутся. Уверенности в том, что я не лох распоследний, у меня больше не было.
— Разве я у тебя деньги просила? — Цыганка обижено поджала губы. — Или гадать тебе предлагаю? Ты ещё скажи, что я воровка, сумку твою украсть хочу!
Я молчал. Самая правильная тактика, когда цыганка к тебе пристаёт: не отвечать ни на какие вопросы. Потому что вежливый лох — лучший лог для развода. А так — поболтает языком и отвяжется.
Эта не отвязывалась.
— Конечно, ромы — все как один воры и мошенники! Я тебя чем обидела? Хоть слово плохое сказала? Почему ты меня посылаешь?
Ещё говорят, от прилипал этих хорошо русский мат действует. Боятся, мол, они его. Правда, я сам никогда не пробовал, не приучен женщин трёхэтажным с загибом посылать. Хотя, это ж не женщина — цыганка!
Пока я собирался с духом и выстраивал в уме загиб, черноволосая продолжала сыпать обвинениями, разглядывая меня в упор. И заметила-таки. Оборвала себя на полуслове, спросила совсем другим тоном, не возмущённым, а вроде бы даже сочувственным:
— Э, а что у тебя с лицом? Зуб болит, да? Сильно?
Оп-па — я глазом моргнуть не успел, а она уже на лавке сидит рядом со мной. И балаболит, не умолкая:
— Хочешь, я тебе сейчас зуб заворожу, болеть не будет? Ты в цыганскую ворожбу веришь? Веришь, веришь, я по глазам вижу. Э, тебя когда-то на деньги обманули, да? И ты подумал, что я тебя специально заговариваю? Нет, я не такая. Мне, правда, курить хочется, а сигареты кончились.
— Пышшла ты…
Не очень-то загнёшь, когда челюсть не действует, и ватный тампон между зубами. Цыганка и внимания на мои потуги не обратила.
— Деньги твои мне не нужны, свои есть. Или думаешь, цыганская ворожба без денег не работает? А вот увидишь.
Схватила мою правую руку, развернула ладонью вверх, принялась разминать её тонкими сильными пальцами, колоть ноготками. Приговаривать при этом она тоже не забывала:
— Гадать на судьбу я тебе не стану. Если только сам попросишь. Но для этого денежку бумажную дать нужно, без денежки не сбудется, другой тебе судьбу поменять может. Чем больше денежку дашь, тем крепче гадание.
Я ошалел от её напора. Минуту назад думал, как послать её подальше, а вот уже она мою руку держит, пальцами грязными в неё тыкает… Ну, пусть не грязными, а очень даже ухоженными, с маникюром бардовым на ногтях.
— А судьба у тебя непростая, изменчивая. Я такой раньше…
— Пошла на!.. — наконец гаркнул я.
Дёрнул руку, намереваясь силой высвободить её из цепких пальцев гадалки. Сила не потребовалась. Цыганка не только отпустила, но и отпрянула в сторону, вмиг оказавшись в полуметре от меня, на самом краю лавки. Подняла взгляд, и на лице её явственно проступило изумление и неверие в увиденное. А что, собственно, она увидела? Или это очередной спектакль?
Это был не спектакль. Либо черноволосая — лучшая актриса, какую мне видеть довелось. Потому как смуглое лицо её начало белеть, сквозь изумление проступал самый настоящий страх.
— Это ты⁈ Как ты обратно?..
Взгляд её снова метнулся к моей руке. Не к ладони, к хронобраслету на запястье, и страха на лице стало больше. Глупости! Откуда какой-то цыганке, пусть и с накрашенными ногтями, понимать, что такое хронобраслет?
А потом у меня в головах словно реле щёлкнуло. По ладони или ещё как она меня узнала. Но самое удивительное — я её тоже узнал. Невозможным, необъяснимым образом узнал в почти сорокалетней женщине цыганочку-подростка из своей юности.