— Это с какой радости он у меня не действителен?
— Потому что испорчен!
— Ой, бросьте. Для всех действителен, а для вас недействителен. Подумаешь, циферки перепутали.
Тётка вновь уткнулась в мой паспорт.
— Что значит, перепутали? Двухтысячный должен стоять? Так вас выписали в две тысячи втором.
— Нет, год и месяц перепутали. Не ноль третьего девятого, а девятого ноль третьего.
— Что вы мне очки втираете! Месяц прописью пишется.
Точно, блин! На кой я вообще завёлся с этими объяснениями? Уходить отсюда следовало, едва заминка возникла.
— Не нравится вам мой паспорт, пойду в другую гостиницу. Давайте.
Я требовательно протянул руку в окошко. Тётка тут же накрыла мой документ ладонью.
— Да не отдам я вам.
— Как это, не отдадите?
— А так. Откуда я знаю, кто вы такой? Может, шпион или террорист?
— Права не имеете, по закону. Между прочим, в самом паспорте написано: «Изымать у граждан запрещено».
— Вот я милицию вызову, им и объясните. По закону.
И быстро сунула паспорт в ящик стола. Дело принимало оборот хреновый. А тётка уже подняла телефонную трубку, звала:
— Витя, а подойди ко мне. Срочно.
Кто такой Витя? Мент здесь дежурит или местная охрана? По-любому, мне пора было делать ноги. Но паспорт! Пусть даже с «неправильной» пропиской, это был мой единственный документ.
Времени дня размышлений не оставалось. Уходить так или попытаться вернуть? А, была, не была!
Дверь в комнату администратора находилась за углом, в начале коридора, перед лестницей — это я помнил с прошлого раза. Шесть шагов, повернуть и ещё два.
По коридору спешили два крепышка в серой форме охраны. «Вити». Я врезал ногой по двери — прямо под ручку, чтобы замок выбить. Уверен был, что заперта. Но дверь распахнулась от удара, и я влетел внутрь, что твоё ядро. Тётка взвизгнула, вскочила, метнулась к окну — откуда прыть в таких телесах? — заорала благим матом:
— Витя! Витя!
Не обращая на неё внимания, я выдернул ящик стола. Ага, вот он, родимый, сверху лежит. Хорошо, тётка не додумалась засунуть куда-нибудь. Схватил паспорт, развернулся…
«Вити» стояли в дверях кабинета, отрезали пути отступления. Все, кроме одного. Я включил хронобраслет.
Выставлять углы атаки времени не оставалось. Вновь предстояло прыгать без подготовки, наобум. Я нажал пуск в тот самый момент, когда четыре дюжих пятерни вцепились мне в плечи…
Такого эффекта я не ожидал! Я утащил охранников вслед за собой. Тётка-администраторша растаяла почти мгновенно, предметы вокруг начали расплываться, знакомая серость заполнила кабинет, лишь «вити» оставались «цветными». Представляю, как они удивились! Глаза из орбит выползать начали, губы шевелятся — наверняка матом меня кроют. Но звук в межвременье выключен начисто.
Утащить-то пацанов я утащил, но в фокус хронобраслета одни руки их попали. И кино пошло ещё то! Башмаки, пояса, штаны вместе с труселями на «витях» таять начали. Быстро так — серыми хлопьями потекло всё, и нету.
«Кина» надолго не хватило. Не выдержали у «вить» мозги такого перенапряжения. Отпустили они меня, сначала один, потом и второй. И только руки убирает — бац, расплылся вслед за одежонкой. Интересно, куда их вывалило? Если в будущее я «скакнул», то ещё ничего, ещё так-сяк. А если в прошлое? Вот картинка будет! Сидит тётка в своей комнатёнке, и вдруг прямо перед ней «витя» из воздуха прорисовывается, голый ниже пояса. Скандал! Особенно, если у стойки клиент стоит.
Я картинку эту будто воочию увидел. И такой смех меня разобрал, еле на ногах устоял. Это же надо — тётка, вся строгая из себя, губу оттопыривает, а перед ней «витя» с глазами выпученными, причандалом трясёт. И поделом, нечего хамить людям! Паспорт ей, видишь ли, недействителен!
Смеюсь, а сам понимаю, что не ко времени веселье, сваливать подальше нужно. Потому как шум вокруг надолго поднимется. И если в будущее я двинул, то светиться тут резона нет никакого.
Вывалился я из комнатушки, дальше — на улицу. Прочь от этой гостиницы.
Глава 8Лето 2006 года
Выключил хронобраслет я минут через сорок. Ходить сквозь «кисель» я уже привык, да его особо и не чувствовалось, разве что сначала, возле гостиницы. А дальше — переулками, переулками, и в частный сектор. Народу там всегда меньше, потому и идти легче, и «выныривать» безопасней. Выбирай местечко поукромней, где-нибудь между заборами, и жми.
В этот раз я «материализовался» удачно. То ли вечер поздний стоит, то ли ночь — окна в домах не светятся, народ спит. На небе серпик луны тоненький, сверчки трещат, свежескошенной травой пахнет, тепло! Значит, лето, значит, с направлением мне повезло, снова в прошлое сдвинулся. В общем, настроение у меня отменное! Умом понимаю — веселиться не с чего: паспорт светить нельзя из-за прописки этой дурацкой, в гостиницы не сунешься, придётся частные хаты искать, и чтобы хозяева не любознательные были. А всё равно приятно на душе. Думал, что в заварушку влип, а оказалось — приключение забавное. И справедливость как бы восторжествовала.
Выбрался я из своего «схрона», огляделся. Пусто. В самом конце улицы, там, где она в проспект упирается и светло от фонарей, парочка навстречу мне гуляет. Мужик и баба. Баба, видно, под шафе, уж больно её из стороны в сторону водит, издалека видно. Мужик под руку держит, ведёт. Этим до меня дела нет никакого, а мне до них — и подавно.
Поравнялись мы метров через двадцать.
— Толик, а у этого мужчины наверняка есть закурить. Мужчина, угостите девушку сигареткой?
Язык у девахи заплетался так, что и слова с трудом разберёшь. А сама-то, сама! Губы пятном красным, вокруг глаз не пойми что, о причёске и говорить нечего. Обезьяна обезьяной. Вдобавок перегаром разит. Стараясь не скривиться от брезгливости, я буркнул:
— Не курю.
— Жалко сигаретку, что ли…
Я быстро скользнул взглядом по её спутнику — где же ты надыбал такую лярву?.. И чуть не задохнулся от холодного морока, обрушившегося на меня.
Ворон. Точно, он. Я даже с шага сбился. Но человек на это никак не отреагировал, продолжал тянуть спутницу. Даже не взглянул в мою сторону. Не узнал. Чему удивляться? Во-первых, темно. А во-вторых…
На своей первой зоне я работал слесарем в инструментальном цехе. Там, в цехе, ближе к концу смены, всё и началось.
Ворон, до того неспешно прогуливавшийся между станками — работником он только числился, по воровским понятиям пачкать руки солидолом было западло, — вдруг шагнул ко мне и, не говоря ни слова, положил на верстак остро заточенный электрод. Это у него получилось так ловко, что и не поймёшь, где прятал.
Я застыл с рашпилем в руках. А он засмеялся тихо.
— Зёма, ты что балуешься? Спрячь игрушку. Не ровен час, суки увидят.
Я послушно накрыл заточку ветошью. Ворон у нас в отряде был «смотрящим». Невысокого роста, но крепкий, коренастый, черноволосый и черноглазый. Должно быть, за это и кличку получил. Хотя может, и по другой какой причине? Меня его кличка не интересовала, как и статья, по которой он отбывал срок. Знал я лишь, что ходка эта у Ворона не первая, и до воли ему осталось всего-ничего.
— Зёма, мне тут сорока на хвосте принесла, что статья у тебя нехорошая. Мохнатая кража, да ещё у малолетки.
Я скрипнул зубами. В СИЗО тоже допытывались, какую статью шьют. Но в камере настоящих блатных не было, так, шпана мелкая. И мозги там у каждого своими проблемами заняты. Как увидят, что в несознанку человек идёт, с вопросами больше не лезут. Кому охота, чтобы его за суку приняли?
На зоне меня тоже месяц не трогали. Думал, здесь и дела нет никому, кто за что сидит, лишь бы человек сам на рожон не пер. Получается, присматривались?
— Подстава это ментовская, — буркнул я вполголоса.
Ворон не возражал.
— И это слышал. И мужик ты вроде правильный, не ссученный. Но пацаны не верят. Да и как поверить — в отрицалово не идёшь, масти непонятной. — Он помолчал. Потом добавил тихо: — Пацаны говорят, опустить тебя надо, по закону нашему. Если не докажешь, что форшманули.
Я стоял неподвижно, как столб. Ворон заметил это, посоветовал:
— Ты работай, работай. Я тут кубатурил, как тебе доказать, что не лохматый. Игрушку я не зря принёс. В третьем отряде человека одного поучить надо. Да не пугайся ты! Он не из блатных, мужик. С воли малява пришла, должен там кому-то остался, или ещё что. В общем, сунешь ему пику под ребро, и предъяв к тебе больше нет.
Хоть Ворон говорил и вполголоса, но мне казалось, что сейчас весь цех слушает наш разговор, весь цех смотрит на нас. По виску побежала струйка пота. Вытер я её ладонью, качнул головой.
— Я не буду никого убивать.
— Кто ж тебя, фраера, урыть его заставляет? Ткни пикой, и всё. Чтобы понял — замочат, если долг не отдаст.
— Я всё равно не буду.
— Не кипишуй, зёма. Какой у тебя выбор? В петушиный угол хочешь? А так добавят тебе срока малёхо, зато по другой статье пойдёшь.
Он ловко выхватил заточку из-под ветоши. Просто пальцами шевельнул, и уже в рукаве она, не увидишь.
— Я сказал, ты думай.
На раздумья мне дали сутки. А уже следующей ночью решили поторопить.
— Хватит спать. Слезай со шконки. — Булавка, парень лет восемнадцати, попавший к нам на зону с малолетки, дёргал меня за плечо.
— Чево?
— «Чево»! Слезай, говорю.
— Зачем?
— Да не бзди. Ворон говорить с тобой хочет.
Я подчинился. Спрыгнул со шконки, спросонья плохо понимая происходящее. Хотел одеться, но Булавка не дал, повёл в умывальник, «чтоб пацанам спать не мешать». Сердце заныло от нехорошего предчувствия. Вспомнил, как в армии молодых так же водили, «на разговор». Но то армия, там силу уважали. Меня, здорового бугая, успевшего получить первый взрослый по плаванью, деды не трогали. Здесь же физическая сила значила мало, здесь жили «по понятиям». Я лихорадочно придумывал, что сказать Ворону. Как убедить, что не нужно меня трогать. Что я такой же враг ментам, как и они. Ведь это же общее правило — «враг моего врага…»