Мужик посмотрел в мою сторону. Заметил, наконец, что его ждут. Ну, давай, давай, родимый, не хочешь оставлять, так допивай быстрее, освобождай тару. Нет мне никакого удовольствия на солнцепёке стоять. Не пьёт. Вытаращился, словно у меня ширинка расстёгнута. Чего пялишься? Одет я не по-парадному, так и что с того? Будний день, не воскресенье, не праздник какой. Не имеет права работяга по бульвару, что ли, пройтись? Надеюсь, на бомжа я не похож, на бандюгана отмороженного тем более. Хотя физиономия у меня… когда бреюсь, в зеркало смотреть тошно. А рот, так и подавно лучше не открывать. Но это, мужик, опять-таки не твоего ума дело. Ты бы оттуда, где я зубы оставил, вообще живым не вышел.
Человек продолжал смотреть на меня не отрываясь. И я не выдержал. Мысленно сплюнул и отвернулся. Да пошёл он, со своим пивом и своей бутылкой! На этих копейках свет клином не сошёлся. Ишь ты, чистенький весь из себя, интеллигентный!
Я успел сделать три шага, когда меня будто в спину толкнули:
— Гена?
Я оглянулся. И узнал!
— Радик⁈ Радислав?
Он уже поднимался со скамейки, спешил ко мне. А я не мог понять — как же я его сразу не узнал? Такой же худенький, шустрый. Он ведь и не изменился совсем, только без очков. Должно быть, поэтому и не узнал? И ещё потому, что не на лицо смотрел, а на руку с бутылкой. Сколько же мы с ним не виделись?
Радость тёплой волной окатила меня, будто само прошлое встретил. То, давнее, счастливое время, о котором я разрешаю себе вспоминать очень редко. То время, в котором были школа, и Светлана, и собственная квартира… и Ксюша была.
— Радик…
Мне так хотелось обнять его! Но нынешнее не позволяло забыть, кто я теперь. Даже руку протянуть не решился. А Радик всегда был застенчивый. Потому не поздоровались мы, как следует. Стояли друг против друга, с ноги на ногу переминались, пока он не спросил:
— Ген, ты чего? Почему плачешь?
Плачу? Правильно, слёзы на глазах. Я отмахнулся.
— Да не обращай внимания. Это я от радости, что ты живой и здоровый. Я ж тебя не узнал сразу — без очков.
— Да я их давно не ношу. Мороки с ними много, контактные линзы удобнее. Ты-то как? Выглядишь странно. Смотрю, ты или не ты? Сначала подумал — бомж бутылки собирает.
Если бы я умел краснеть, покраснел бы от этих слов. Стоял, и не знал, куда деть треклятую сумку с позвякивающей тарой. Завадский моё замешательство понял.
— Ты что, со школы ушёл? У тебя что-то плохое случилось?
Что он пристал — «случилось, случилось»? Ну, собираю бутылки, и что? Не ворую же!
— Да нет, Радик, всё нормально, всё путём. Просто не рассчитал с зарплатой. Немного.
— А ты где работаешь?
— Да здесь, рядом. В ЖЭКе… — я запнулся, — дворником. Да всё нормально! Всё образуется. Главное, ты живой и здоровый. Я ж подумал тогда…
— Гена, ты, наверное, сегодня не завтракал? — перебил он.
— А? Да я вообще не завтракаю…
— И не обедаешь?
Ой, как мне было стыдно! Почему — не знаю. Кем стал, через что пройти прошлось — не по моей ведь вине! Жизнь, подлая грязная сука-жизнь, так сложилась. И ничего я сделать не мог, как ни пытался. Потому и стыдиться мне нечего.
А вот ведь, перед Радиком стыдно стало.
Он взял из моих рук сумку, подошёл к урне, вытряхнул. Бутылки с громким звоном высыпались в зияющее жерло, скомканная сумка полетела следом. Я молча проводил их взглядом. На миг кольнула досада, — деньги пропали!
— Слушай, а пойдём ко мне? — предложил Радислав. — Я квартиру снимаю. Посидим, поболтаем, отметим встречу. Мы с тобой сколько лет не виделись? Восемь?
— Десять.
— Тем более. Или ты сейчас на работе? Не можешь отлучиться?
Колебался я не долго. Какая там работа! Убрал территорию и свободен. Кивнул, соглашаясь.
До дома, где жил Завадский, добирались мы с полчаса, не меньше. Вдобавок в супермаркет заглянули — заботиться о том, чтобы в холодильнике провиант был, Радислав не научился за прошедшие годы, судя по всему. А что научился, так это употреблять. Во всяком случае, когда я предложил взять поллитровку — Десять лет всё-таки! — он не отказался. Я подумал, и взял ноль-семьдесят пять. Не допьём, «на завтрак» Радику останется.
Пока добирались, да пока огурцы-помидоры мыли, сыр-колбасу резали… В общем, на ходиках час по полудню тикнуло раньше, чем мы по первой разлили. И хорошо. С утра я не употребляю, никогда. Только начни похмеляться, не заметишь, как скатишься. Видел я «синяков», ой-ей-ей сколько!
Посуды цивильной в квартире не оказалось, пить предстояло из стаканов. Да здесь ничего цивильного не было. На кухне — выцветшие жухло-белые обои, стол под клеёнкой, колченогие, расшатанные до последней степени стулья, холодильник ещё советских времён и плита газовая оттуда же. Комната выглядела не лучше: обои зеленовато-голубые, такие же выцветшие, на полу — дешёвый, затоптанный палас, два кресла с протёртыми до дыр подлокотниками, диван с не застланной постелью, раскладной стол с исцарапанной, пропаленной сигаретами полировкой, тумба. И пустой книжный шкаф.
Шкаф окончательно меня доконал. Не вязалась его пустота с Завадским. Вообще нарочитая пустота этой квартиры удручала. Ничего, связанного с Радиславом — с тем Радиславом, которого я знал когда-то, — в ней не было. Все вещи исключительно хозяйские, чужие. Чёрт возьми, даже одежда в коридоре на вешалке не висела! Не так я представлял его жилище.
Наверное, на лице моём очень уж откровенно читалось это недоумение, когда я примостил тарелки с закуской на столе, да так и застыл посреди комнаты. Радик заметил.
— Извини, тут у меня небольшой бардак. Не ожидал гостей сегодня.
— Да брось, какой я гость… И что, давно здесь обитаешь?
— В смысле? Почему ты спросил?
— Вид у этой квартиры какой-то… — я запнулся, стараясь подобрать подходящее слово. — Не жилой, что ли. Как будто ты здесь проездом. Заскочил переночевать, и дальше.
Радик хмыкнул.
— Можно и так сказать. Ладно, стол накрыли, чего ждать? Садимся.
Сели. Бутылку Завадский развинчивал неумело и наливал так же. Нет, не научился он употреблять, зря я так подумал. Водку он купил, потому что мне приятное сделать хотел. Без водки какая радость… такому, как я.
Мыслишка была мерзкая, я прогнал её. Подняли стаканы, чокнулись, выпили. Я — до дна, как положено за встречу. Радик — едва половину. Кому другому я бы попенял за неуважение, ему ничего не сказал. Пусть пьёт, сколько хочет. Наскоро зажевав куском сервелата, потребовал:
— Ну, давай, рассказывай.
— О чём?
— Как о чём? Где пропадал всё это время? Знаешь, как я переживал, когда ты исчез? Что случилось-то, можешь рассказать?
Радик помедлил, снова наполнил мой стакан.
— Тебе — могу. Помнишь, я тебе о квантовой природе времени рассказывал? Наши эксперименты с электромагнитным импульсом помнишь?
Я посмотрел на водку в стакане. Затем — на Радика. Разве всё упомнишь, времени то сколько прошло? Завадский мою заминку понял верно, подсказал:
— Мою клетку Фарадея?
Наконец-то в голове проблеснуло что-то!
— А, это та штука, что ты из проволочек скрутил? Как там ты её называл? «Вуаль времени»? Конечно, помню! Ну, давай за твои эксперименты!
И — выпил. Раз водка налита, что с ней ещё делать? Нечего ей выдыхаться.
Радик пить не стал. Спросил вместо этого:
— Помнишь, ты сидел возле «вуали», ждал меня, а я успел и кошелёк у тебя вытащить, и в магазин сбегать, и булку умять? Ты тогда сказал, что в мою теорию о добавочных квантах времени это не вписывается. Так вот, ты был прав, а я нет.
— Значит, ошибся ты тогда? Нету никаких «невидимых квантов»? Но шарик же падал! И хронометр, и мыша…
— Есть Гена, в том-то и дело, что есть. Я их теперь «быстрыми» называю. У меня получилось установить взаимосвязь квантов времени и электромагнитного импульса. Теперь я умею управлять потоками квантов времени. Их скоростью и направлением.
— Чего? — я едва не поперхнулся. Нельзя же так — под руку! — Чего ты умеешь?
— Путешествовать во времени, грубо говоря.
Он начал объяснять. Делать это Завадский любил и умел. Сочно, красочно. Беда в одном — чтобы понять, нужно образование иметь хоть на уровне институтского физмата. А я с точными науками и в школе не дружил. Потому доходило до меня туговато. По его теории получалось, что время не просто состоит из отдельных частичек-квантов, но вдобавок три измерения имеет. Потому двигаться в нём можно в любом направлении. А движемся мы исключительно вперёд потому, что несёт нас течение этих самых квантов — «течение времени». Но кроме обычных существуют ещё и быстрые кванты — «ветер времени». Радикова «вуаль» ловила встречный ветер, и время для всего, что она «прикрывала», начинало течь медленнее. Потому-то шарик мгновенно падал на пол, часы за несколько секунд натикали два года, а Радик успел сходить в магазин.
Но ветер может не только останавливать, но и разгонять! Он способен сдвинуть экспериментатора в любом направлении. Когда скакнувшее напряжение пережгло выпрямители, «вуаль» превратилась в «парус».
Мы приняли по третьей, «за науку». Я принял — как положено, до дна. Уважаю я её, науку. Себе Завадский вроде и не доливал.
— Слушай, а как же ты вернулся? — дошло до меня внезапно. — «Вуаль» же твоя на месте осталась, в квартире? Потом выкинули её вроде, жалко…
— Ничего не жалко, она всё равно неуправляемая была. Повезло, что ветер тогда не сильный дул, а то бы… — Он махнул рукой так выразительно, что у меня мурашки по спине пробежали. И добавил: — Я вместо неё настоящий парус собрал.
Вначале я не понял, чего это Радик тычет мне под нос свои часы. Крутые, наворо-о-оченные, мне таких видеть никогда не приходилось. Все в кнопочках малюсеньких, и три циферблата. Большой и круглый, а в нём два поменьше, скибочками. Присмотрелся я к ним, а они полдень показывают. Это как же так — полдень, — когда мы в час сели только? Я сразу на ходики, что в шкафу пустом, обернулся. Нет, всё верно, половина третьего.