— В седьмом, — я насупился. «Мелковатый»! Можно подумать, сама большая выросла. Наверняка не выше меня ростом.
— Закончил, или перешёл? — тут же уточнила девочка.
— Перешёл.
— Маленький.
— Чего это маленький⁈ — вступился за меня сидящий рядом с Чебурашкой Пашка. — Я тоже в седьмой перешёл.
— И ты мелочь.
— Подумаешь, сама на два года всего старше. А брат твой вообще в шестом учится.
— Потому брата мамка и не пускает со взрослыми гулять. В отличие от тебя.
— Ой-ей-ей, «взрослая»! Это не мамка, а ты сама брата сюда не пускаешь. Чтобы не наябедничал, чем ты тут занимаешься.
— Фи! — Чебурашка вздёрнула свой и без того вздёрнутый носик. — Подвинься лучше, пусть Гена сядет.
Пашка послушно отодвинулся. Но по другую сторону от него с независимым видом расселся Фитиль, не желающий уступать ни сантиметра занятой территории, потому места между Пашкой и девочкой освободилось не очень много. Меньше, чем требовалось для моей задницы.
— Спасибо, я постою.
— Садись, Чебурашка не кусается, — настаивал Грин. А Ира попросту схватила за руку и потянула, вынуждая сесть.
Я кое-как втиснулся. Сидеть так близко с девчонкой — не одноклассницей даже, с почти взрослой девушкой — мне раньше не приходилось. Было неловко. Впрочем, Чебурашка постаралась мою неловкость рассеять:
— Гена, а у тебя правда, разряд по плаванию есть?
— Правда.
— Ой, здорово. А я плавать почти не умею.
— Потому что ты трусиха! — поспешил вставить Пашка, высунувшийся из-за меня.
— Не трусиха. Просто страшно, когда под ногами дна нет.
— Трусиха, трусиха! Это и называется — трусиха.
И заговорили все. Спрашивали о городе, о школе, об одноклассниках, о новых фильмах, идущих в кинотеатрах. Сами рассказывали — и анекдоты, и истории из собственной жизни. У Грина получалось здорово и смешно. У Пашки — скорее глупо, и тогда он сам начинал первым смеяться. Чебурашка анекдоты рассказывать вовсе не умела, начинала и путалась, и приходилось кому-нибудь продолжать. Фитиль вставлял изредка реплики, едкие и злые. Он тоже хотел рассказывать, но сбивался на маты. Тогда все дружно кричали «фууу!» и он замолкал, только цыкал на асфальт и губы кривил. Лена говорила неожиданно остроумно и по делу. Почему-то мне казалось раньше, что девочки с такими правильными смазливыми личиками должны быть дурочками, вроде Мальвины из «Приключений Буратино». А эта оказалась совсем не дурочкой. Один Турок молчал. Он нашёл, наконец, какую-то мелодию, то ли узбекскую, то ли индийскую, и теперь любовно прижимал транзистор к пузу, мечтательно улыбаясь.
Когда начало темнеть, пришёл Жир.
— Принёс? — сразу подхватился навстречу ему Фитиль.
— Спрашиваешь!
Жирный вытянул из-за пазухи пивную бутылку, заткнутую туго скрученным куском газеты. Фитиль тут же отобрал её, выдернул пробку, понюхал.
— Чё нюхаешь? Первак, тёплый ещё. Мамка тока гнать начала. Пока пошла в дом, я и отлил себе.
— Мало.
— Куда мало? Ты сдохнешь, если это выпьешь.
— А на всех мало будет.
— Не жадничай, — оборвал его Грин. — Пашка, ситро где?
— Тута! — Пашка наклонился, достал из-под лавки авоську с тремя бутылками.
— Химичь давай.
— Ага.
Фитиль и Пашка юркнули за лавку, и на их место опустился Жир. Точно, жирный! Задница — как у тех двоих вместе взятых.
— У меня «Ява» сегодня. Все будут? — поинтересовался Грин.
— Спрашиваешь!
О чём идёт речь, я понял, когда в руке у Грина появились чёрная бумажная пачка и спичечный коробок. Закурил он мастерски, по-взрослому. Передал сигарету Лене. И та взяла! Никогда не видел, чтобы девчонки курили.
Грин раскурил следующую, передал Чебурашке. И она тоже взяла, поднесла ко рту, смешно выпятив губки, потянула. Затем выпустила струйку белого дыма. А Грин уже передавал сигарету и коробку Жиру.
— Вам на двоих с Фитилём. — Повернулся к Турку: — И вам с Пашкой.
— Грин, дай мне целую, — подал голос из-за лавки Фитиль.
— Пойди и купи, — последовал лаконичный ответ.
Все засмеялись. Кроме меня — я не понимал, в чём шутка, пока Жир не предложил:
— Фитиль, хоч, меняю твою половину на три целые «Ватры»?
— Да пошёл ты…
Они опять засмеялись. Теперь и я сообразил — сигареты у Грина были дорогие и дефицитные. Во всяком случае здесь, в посёлке, дефицитные.
Через минуту все, сидящие на лавке, курили. Грин и Лена — по очереди. У них это красиво получалось. Когда была очередь Грина, он выпускал изо рта дымное колечко. Пока оно расплывалось, вслед пускала струйку дыма девочка. Иногда попадала, и все начинали хихикать. И я хихикал, не совсем понимая, над чем.
— Держи, — толкнули меня в бок.
Я недоуменно уставился на сигарету в пальцах Чебурашки. Взял почти автоматически.
— Ну? — Девочка ждала. Потом поторопила: — Кури!
До меня дошло! Сигарет было мало, поэтому курили одну на двоих. Грин с Леной, Жир с Фитилём, Турок с Пашей. Чебурашка — со мной.
Я отрицательно покачал головой.
— Я не курю, спасибо.
— Что, вообще не куришь? Никакие? — недоверчиво повернулся ко мне Жир.
— Вообще.
— А чуть-чуть, за компанию? — просительно посмотрела на меня Чебурашка.
— Он маленький ещё, не приставай, — хихикнула Лена.
— Попробуй, это же «Ява», а не «беломорина» какая! — продолжала тыкать мне сигарету Ира.
— Да курит он конечно. — Фитиль нарисовался прямо за нашими спинами. — После твоих губ брать брезгует.
А вот это была ложь! Наглое, подлое вранье, за которое бьют в глаз.
— Правда? — лицо Чебурашки сделалось обиженным. Неужели она поверила таким глупостям? И остальные молчат. Как же им объяснить, что Фитиль врёт? Что вовсе мне не противно, наоборот…
— Если за компанию.
Сигаретный дым был горький. И едкий — сразу же запершило в горле. Невыносимо запершило, вырвалось хриплым кашлем.
— Ты сильно не затягивайся, если раньше не курил, — сочувственно посоветовал Жир. — Подержи дым во рту, привыкни.
— Если не затягиваться, то и кайфа нет, — хмыкнул Фитиль. — Перевод продукта.
— Я тоже сильно не затягиваюсь, — постаралась утешить меня Чебурашка. Отобрала сигарету. — Вот смотри, как надо.
Будто видно, что там у неё внутри делается! Затягивается она или нет.
— Коктейль готов! — выскочил на свет божий Пашка, покачивая в руках двумя откупоренными бутылками. Отдал одну Грину, вторую — Турку, в обмен на сигарету.
Следом за ним на дорожку вышел и Фитиль, тоже с двумя бутылками. Презрительно посмотрел на меня, сунул одну в руки.
— На ситро, запей.
И сам подал пример. Приложился из горлышка, глубоко запрокинув голову.
Жир тут же протянул к нему руку:
— Дай попробую.
Завладел бутылкой, тоже приложился. Чмокнул удовлетворённо.
— Хорошо шибает. А ты говорил — мало! Первак же, а не казёнка.
Я посмотрел на этикетку. Хоть и темнело в сквере, а прочитать можно: «Напиток 'Саяны»«. Понюхал. Странный какой-то запах, не похож на 'Саяны». Ничего не понятно!
— Ты пей, пей, — легонько подтолкнула меня Чебурашка. — Маленькими глотками.
Ясное дело, глотать залпом я не собирался. Сигарета научила, попробовал.
Всё-таки это были «Саяны», только привкус неправильный, и в желудке разлилось неожиданное тепло. А через минуту оно пошло и дальше, вниз, и особенно вверх, к голове.
— Курни чуть-чуть, — распорядилась Чебурашка, и вложила сигарету мне в губы. Теперь и дым не казался едким. — Так самый кайф — глотнуть, курнуть, глотнуть, курнуть. Только не спеши.
Это и в самом деле оказалось приятно. И весело. Вновь все о чём-то говорили, смеялись. У Турка отобрали приёмник, и музыка стала нормальной, советской. Фитиль рассказывал анекдоты с матюками, но на него уже не фукали — просто не слушали. А Пашка сидел прямо на асфальте, перед лавкой и смеялся всему подряд. Я показал ему палец — он и этому смеялся! Затем он показал мне, и я тоже заржал — это впрямь оказалось смешно. А Чебурашка толкала меня плечом в спину и спрашивала, отчего я ржу, словно лошадь. И это тоже было приятно, потому что когда она прижималась, я чувствовал сквозь рубашку мягкий бугорок её груди…
Я и не заметил, когда стемнело. На площади перед клубом горели фонари, а над нашими головами — яркие деревенские звезды. И было так хорошо! Отличные ребята, даже Фитиль, хоть он и злой.
— Гена, отдай бутылку! Ты что, всё сам выпил? — Чебурашка пыталась отобрать у меня ситро. А я не отдавал, потому что Пашка снова показывал мне палец, и я хохотал.
— Да пусть пьёт, тебе что, жалко? У нас тут осталось, бери, если хочешь. — Грин тыкал ей свою бутылку.
— Перестань! — возмущалась Лена и отталкивала в сторону его руку. — Вы что, споить его хотите?
Всё происходящее было смешно и здорово. А Чебурашка — красивая. Лена тоже красивая, но она девочка Грина, а Чебурашка ничья, и сегодня я сижу рядом с ней, и она касается грудью моей руки, значит — она моя, значит, я взрослый, у нас в классе ещё не один мальчишка не гуляет с девочкой, тем более, со старшей, у которой грудь, а Лена и Грин уже, кажется, обнимаются, и может, поцелуются, при всех⁈ А я хочу, чтобы они поцеловались, потому что никогда не видел, как целуются — вот так, близко, что дотронуться можно, а не в телевизоре и не на картинке, я бы тоже поцеловал Чебурашку, но конечно, боюсь даже подумать о таком, мне вполне достаточно касаться её и смотреть, как рядом целуются другие…
Потом мне стало плохо. Это накатило медленно, но неотвратимо, как поезд, уже разогнавшийся и не способный мгновенно затормозить. Я понял, что не могу больше сидеть на лавке, что сейчас упаду. И хорошо, если вниз на асфальт. Но скорее всего, упаду вверх, и улечу, и потеряюсь там, в темноте. Поэтому нужно встать, немедленно встать, уцепиться ногами за землю. Но встать я тоже не мог…
— Что, напоили малого, довольны? — Оказывается, на лавке сижу я один, а Лена — на корточках, передо мной. Трясёт за руки. — Эй! Эй! Очнись! Тебе плохо?