Спеленавший меня кокон не сковывал движения, он будто стал частью меня. Или я стал частью его? Частью того, кого называл богом и называл Временем? Какая разница! Нет смысла искать объяснений тому, что объяснений не имеет, думать о том, что не помещается в рамки понимания. Поэтому я не думал.
В этот раз мир не был серым. Бесцветным — да, но не серым. И вязкости киселя у него не было. Мир стал прозрачным, неощутимым. Он пропускал, не сопротивляясь, он словно не чувствовал меня. «Квантовый ветер», «углы атаки», «курс бейдевинд» — всё это мне больше не требовалось. Я шёл кратчайшим путём — против течения времени. Оно не могло помешать мне, его ведь не существовало. Отдельные мгновения, отдельные точки, не связанные между собой причиной и следствием. Я скользил между ними к той, единственной, которая была мне нужна.
Как вынырнуть из межвременья, когда остановить путешествие в прошлое, я тоже не знал. И не беспокоился об этом. Разве можно ошибиться, не дойти или проскочить, если нужный мне миг — один-единственный? Я просто шёл. Не узнавая призрачных улиц, не ощущая сопротивления туманных громад зданий. Шёл напрямик, сквозь время и пространство.
И когда дошёл, остановился. Встряхнул калейдоскоп, собирая стёклышки в нужный мне узор.
Глава 241993 год
Я едва успел отвернуться.
Я-нынешний едва успел отвернуться, чтобы не встретиться взглядом со мной-тогдашним. А затем на меня обрушились гомон, толчея и густые запахи железнодорожного вокзала. Грязного, неухоженного, вонючего, забитого сумками, тележками и людьми.
Всё правильно, именно таким я запомнил тот день. Мы — я-тогдашний, Светлана и Ксюша — стояли в простенке между окнами. Я то и дело косился на зал, пробегал взглядом по длинным рядам скамеек, пытался первым заметить освободившееся место. Тщетно! Людей в зале ожидания собралось раза в полтора больше, чем имелось в наличии пластиковых сидений. Сидения освобождались редко, лишь когда репродуктор начинал хрипло и неразборчиво вещать, объявляя посадку на очередной поезд. Даже подоконники были заняты, потому-то нам и остались полтора метра крашенного синей краской, замызганного простенка.
Меня-нынешнего отделяло от них шагов тридцать. И башня из ящиков и тюков, сложенная бригадой мешочниц-челночниц. Тех самых. Мне показалось, что даже лица их я начинаю вспоминать. Башня прикрывала меня, позволяла вести наблюдение.
Ксюша вертелась вокруг родителей. Ей было скучно, ей хотелось во что-нибудь поиграть. Но мы со Светланой были слишком заняты разговором. Серьёзным, не очень-то приятным, судя по лицам, — о чём он, я вспомнить не мог. От дочери только отмахивались. И она, в конце концов, отвернулась, начала разглядывать сидящих в ближайшем ряду людей. Она была в нескольких десятках шагов от меня! Подойти, взять за руку…
Вот подойти-то я и не мог. Не позволил бы я-тогдашний увести дочь. Да и не так всё произойти должно, не так всё происходило. А как? Я не знал. Мы заговорились, а когда опомнились, Ксюши рядом не было. И рассказать после, почему ушла, она не смогла. Или не захотела.
Я не мог подойти, но длинноногая девчонка с розовым сбившимся на бок бантом вполне могла. Она была года на три-четыре старше Ксюши и на голову выше. И держалась очень уверенно и независимо. Откуда она взялась, я не видел. Подошла, спросила о чём-то, потом взяла Ксюшу за руку и деловито повела за собой. Куда они направлялись? К буфету в противоположном конце зала? К выходу? Главное — они шли в мою сторону, приближались с каждым шагом. А мы со Светланой не заметили, что дочь больше не вертится вокруг. И не заметим ещё минут десять…
— Лера? Лера⁈ Ты где⁈
Долговязая девочка повернула голову на крик. И я следом за ней. К женщине, сидящей в дальнем ряду, как раз напротив буфета. Вернее, теперь привставшей, беспокойно оглядывающей проходы.
— Лера, ты куда пошла? Я тебя разве отпускала?
Женщина показалась смутно знакомой, но кто это, я вспомнить не мог. Да и не старался, сейчас это не имело значения. Девочка что-то сказала Ксюше, побежала на зов. Велела возвращаться к родителям? Стоять на месте и ждать? Не знаю.
Оксана проводила взглядом неожиданную подружку, оглянулась. Родители были близко, но с высоты своего роста она их не видела. Четыре ряда кресел, сплошь занятые ожидающими, с сумками и чемоданами у ног, заслоняли. Маленькая четырёхлетняя девочка будто очутилась в длинном коридоре, ворочающемся, кашляющем, разговаривающем. Она заблудилась, хотя сама не понимала этого, не успела ещё испугаться. Стояла и вертела головой.
Между нами оставалось меньше десяти шагов и лагерь мешочниц. Я решился.
— Ксюша!
Оксана с готовностью повернулась на зов. Голос мой не очень изменился за прошедшие годы. В отличие от лица. Хоть я и постарался улыбнуться приветливо, дочери всё равно не понравилось то, что она увидела. Оксана нахмурилась. Страха в её лице не было, но недовольство и настороженность — да.
— Ксюша, ты чего? Это же я, папа.
Я присел на корточки, протянул руки навстречу. Оксана продолжала смотреть на меня с сомнением.
— Ну, ты что, не узнаешь?
— Конечно, залил глаза, и хочет, чтобы ребёнок его узнал, — ударил в спину презрительный комментарий какой-то из ворон.
Я скривился невольно. И тут Ксюша шагнула ко мне. Недоверие в её глазах сменилось удивлением.
— Папа? Почему ты старый?
Моя улыбка стала радостной. Узнала!
— Это не страшно, помолодею. Пойдём?
— А мама?
— Мама нас догонит…
Мы не успели никуда уйти.
— Стой! — старушечий крик прорвал гул, заполняющий зал. — Вон он, ворюга!
Зал притих. Дружно завертел головами, пытаясь определить, из какого угла донёсся крик.
— Где? Кто?
— Да вон же он! Узнала я, это он у меня сумку увёл!
— Милицию звать надо!
Я тоже выпрямился, оглянулся. Народу в зале ожидания было слишком много, понять, кто вор, а кто кричит, нет никакой возможности. И зал вновь загудел — подозрительно, настороженно.
— Милиция! Милиция! Люди, да держите же его! Уйдёт!
— Бабуля, кого держать-то?
Судя по всему, желающих ловить вора нашлось не много. Большинство предпочло ближе придвинуть собственную поклажу, покрепче стиснуть в руках сумочки и борсетки. Своя рубашка, она всегда ближе к телу.
И я в охотники не набивался, меня другое заботило. Суматоха докатилась до противоположной стены зала, колыхнула сидевших на подоконниках и стоявших в простенках людей. Сейчас мы со Светланой прервём наконец-то разговор и обнаружим, что Оксана исчезла. Точно! Я вспомнил совершенно отчётливо — именно после криков «держи вора!» мы и бросились искать Ксюшу.
В дверях зала нарисовались два милиционера. Зашли и остановились, пристально оглядывая зал. Их мне только и не хватало! Больше медлить нельзя было ни минуты, подхватить Ксюшу на руки и прочь из этого «сегодня». Куда-нибудь подальше! И плевать, что переполох на весь вокзал поднимется. Ксюша со мной, а всё остальное — неважно.
— Дочка, пошли мороженое купим.
Я остолбенел от подобной наглости, когда сообразил, что дочкой называют мою Оксану! А невесть откуда взявшийся чернявый крепыш в сером пиджаке времени не терял. Оп-па — и подхватил девочку на руки. И повернулся уже, намереваясь идти прямо к выходу, мимо неторопливо двинувшихся вдоль рядов милиционеров.
— Ты куда ребёнка схватил⁈
Грозный окрик одной из мешочниц заставил чернявого обернуться на миг. И я его узнал. Как не узнать человека, который бил тебя обрезком трубы по голове? И которого ты молотил штакетиной. Пусть он и помолодел на десяток лет.
— Ворон⁈
Теперь он не только оглянулся — вздрогнул и остановился. Уставился на меня, силясь узнать.
— Поставь ребёнка, быстро.
Я двинул к нему, и тут же правая рука урки скользнула к карману. О, я знал, что он носит в этом кармане!
Он не успел выхватить нож, я перехватил за запястье. А другой рукой обнял Ксюшу, потянул к себе.
— Отпусти ребёнка, я тебе говорю.
Ксюша крутила головой, глядела то на меня, то на него. Она не кричала, не плакала, только глаза её стали большими-большими.
— Отпусти ты. И стой спокойно, пока я не уйду. Тогда ничего не будет ни тебе, ни ей. Оставлю её на ступеньках, перед вокзалом. Через десять минут выйдешь и заберёшь. Понял?
— Это тебе ничего не будет, если отпустишь девочку. Посадят разве что, зато живой останешься. Ещё, как минимум, тринадцать лет проживёшь.
— Что ты сказал, фраер?
Чёрные маслины глаз смотрели на меня в упор. А рука напрягалась, дёргалась, надеясь освободиться. Перехватить нож. Если бы не Ксюша между нами, я бы сбил его с ног, обезоружил. А так — не мог. И звать на помощь милицию тем более не мог. Ничего я не мог.
— Ксюша? Ксюша, ты где? Вы девочку маленькую не видели? — донёсся голос Светланы. И сразу же оживились мешочницы за спиной.
— Что вы в ребёнка вдвоём уцепились, ироды⁈ А ну, сейчас милицию позову!
Звать уже и не требовалось. Ближайший из милиционеров услышал возглас, глянул в нашу сторону. Окликнул напарника, направился к нам. Ворон это тоже заметил, смуглое лицо его скривила нехорошая улыбка. Он разжал левую руку, выпуская Оксану. Я подался вперёд, чтобы крепче перехватить дочь, не уронить. Но и хватку левой постарался не ослабить, на случай, если Ворон рассчитывал на это. А он рассчитывал, я знал — по взгляду дикого зверя, для которого нет ничего важнее, чем доказать своё превосходство. Так сорвавшийся с цепи пёс кидается на непонравившегося ему прохожего, не желая и не умея укротить свою ярость.
Всё это заняло одно мгновение. В следующее и Ворон, и подступающие к нам мешочницы, и милиционеры, и бегущая вдоль прохода Светлана, и ряды кресел с сидящими на них людьми, и сам зал ожидания — всё провалилось, ухнуло в серое марево…
Урка перехитрил. Ножом пырнуть не получилось, но левую руку он освободил! И достал-таки меня, готового нырнуть в межвременье, уже ныряющего. По скуле саданул так, что зубы клацнули. Нет, вырубить он меня не вырубил, размаха не хватило, да и не левша бил. Но равновесие я потерял, попятился, пытаясь удержаться на ногах, не опрокинуться на спину. И в этот миг Ксюшу рвануло из моих рук.