— Он еще и снайпер, — пробормотал майор, плотнее прижимаясь к защищавшему его бетонному монолиту. — Мама, за что мне все это?
Он почувствовал, как сердце бьется в груди с такой неистовой силой, что его удары отдаются в ушах. Жора вновь несколько раз глубоко вздохнул и попытался заставить свое сердце биться медленнее. После пятого выдоха, поняв, что ничего не получается, он выкрикнул:
— Журбин, давайте без глупостей. Я, конечно, крупная мишень, но и сам стреляю неплохо.
Журбин молчал, затаившись в своем укрытии.
— К тому же вы ведь убиваете только тех, кому мстите. Верно? А мне мстить не за что. Я вам ничего плохого не делал.
— А что же вы делаете сейчас? — нервно выкрикнул Журбин. — Мне, кажется, ничего хорошего ваше общество не сулит.
— Сейчас я пытаюсь с вами договориться, чтобы вы положили карабин, и тогда мы с вами поедем в Следственный комитет, где сможем нормально пообщаться. Без оружия.
— Вы же знаете, что если я с вами пойду, то уже никогда не выйду на свободу. Никогда!
— Не драматизируйте, — Мясоедов осторожно выглянул из-за колонны, но Журбина увидеть не смог, — я думаю, суд учтет ваши мотивы.
— Что он учтет — мотивы? Вы шутите? Вы даже не захотели учесть беременность моей жены. Если бы ее не арестовали, у нас сейчас уже был бы ребенок. Вы слышите? У меня был бы сын.
Мясоедов сделал осторожный шаг вперед, пытаясь увидеть Журбина. Под ногой что-то негромко хрустнуло, и Жора отпрянул назад, под защиту бетона.
— Послушайте, того, что случилось с вашей женой, никто предусмотреть не мог. Ее ведь даже не арестовали, наверняка суд отправил бы ее домой, под подписку.
— То есть мы сами во всем виноваты, я правильно понял?
— Я не говорил этого, Журбин.
— Разве? А что же вы тогда говорите?
— Не знаю, я не большой мастер по разговорам, — Жора опустился на бетонный пол и сел, прижавшись спиной к колонне, — но слишком много людей погибло во всей этой истории. Слишком много, вам так не кажется?
— Мне кажется, эти люди были сами виноваты в своей смерти.
— И Баженов?
— Баженов, возможно, и нет. Но и я этого не хотел. Моей вины здесь нет тоже.
— Не хотели? Или не думали, что такое возможно? Вы же специально спрятали ребенка в подвале здания. Хотели, чтобы мы его помурыжили немного? А что у него сердце слабое, не знали. А он раз — и умер. Белоусов ведь тоже не думал, что так все обернется. Он только хотел получить свои деньги.
— Не смейте меня с ним сравнивать! — разъяренно выкрикнул Журбин. — Не смейте сравнивать меня с этой мразью. Из-за него я лишился ребенка. Мы столько лет его ждали. А Таня? Вы видели, что стало с Таней? Она не узнает меня! Она уже никогда не будет нормальным человеком. Она никогда больше не улыбнется мне, не назовет по имени. Никогда, понимаете вы это?
— Знаете, Игорь… Вы же не против, если я буду звать вас Игорь? Меня, кстати, Георгий зовут. А то мы уже столько общаемся, а даже не познакомились. Так вот, Игорь, у меня ощущение, что вам не столько Таню жалко, сколько себя самого.
— Неправда, — быстро отозвался Журбин.
— Ну как неправда? Вас лишили, жены, сына. Наверное, вас лишили репутации. Это все верно. И Белоусов, возможно, негодяй, спорить не буду.
— Там и не о чем спорить.
— Вот я и не буду. Но вы-то сами, когда начали убивать, вы разве не стали таким же?
— Нет, — в голосе Журбина слышалось отчаяние, — нет. Я имел на это право. Имел!
— Право? Какое право?
Жора сел на корточки и вновь выглянул из-за колонны. Журбина он по-прежнему не видел.
— Право мести. Только оно у меня и осталось. Даже вам его у меня не забрать.
Мясоедову показалось, что он увидел, как шевельнулся еле различимый темный силуэт.
— У Шнейдер, конечно, детей нет и мужа тоже. Так что, по вашей логике, это право перешло к ее родителям.
Журбин не стал ничего отвечать.
— А дочь Баженова? Теперь она тоже должна мстить? А ведь она хорошо к вам относилась.
Журбин долго не отвечал. Жора размышлял над тем, стоит ли попытаться преодолеть шесть метров, отделяющих его от следующей колонны. Тогда до укрытия, за которым прячется Журбин, останется всего двенадцать метров.
— Вы спрашиваете, чем я отличаюсь от Белоусова, — голос Журбина звучал устало, — я вам отвечу. Я смог остановиться. Я ведь тоже просил его остановиться, но он не захотел. Это он убил моего ребенка. А я его сына убивать не стал. Я ведь именно для этого и хотел с Белоусовым встретиться, чтобы сказать ему, что его ребенок мертв. Так же как и мой. Но потом я понял. Понял, что не смогу, что это уже за гранью. И поехал домой. А уже вечером узнал, что Белоусова кто-то застрелил.
— Ваше счастье, что мы мальчишку вовремя нашли.
— Нашли? — Журбин хрипло рассмеялся. — Кого вы нашли? Сигнал включенного мобильника? А кто его включил, вы подумали?
— Поэтому вы стояли на парковке? Вы хотели видеть, как заберут ребенка?
— Заметили, значит. Странно, я думал, всем будет не до этого. Хорошо работаете.
— Стараемся. Кстати, а как вы сняли подвал? Кто эта женщина, которая приходила к Баженову?
— Не важно. — Журбин немного помедлил с ответом. — Она ничего не знала. Я дал ей денег и попросил договориться с Баженовым. У нее получилось.
— Пусть так, — не стал спорить Жора. — Игорь, то, что вы ребенка отпустили, это хорошо. В любом случае это будет отражено в деле, можете мне поверить. Уверен, и суд все учтет.
— Да уж, наши суды умеют учитывать.
— Игорь, если у вас хватило сил остановиться и больше не мстить, то надо остановиться и сейчас. Даже если вы уйдете от меня сегодня, то сколько вы так пробегаете? Какой в этом смысл?
— Вы правы, Георгий. Я себе каждое утро задаю этот вопрос: какой в этом смысл? Какой смысл был в этом утре, в этом дне? Во всем, что вокруг меня происходит? И знаете, что я вам скажу? Его нет! Нет никакого смысла. — Интонация Журбина вдруг переменилась: — Скажите, если человеку выстрелить прямо в сердце, он сразу умирает?
— Не знаю, не пробовал, — буркнул Жора, — а кому вы там в сердце собрались стрелять? Может, хватит уже?
— Вы правы. Хватит.
Выстрел не показался Мясоедову слишком громким. Возможно, оттого, что ствол карабина был плотно прижат к груди, а может быть, потому, что за мгновение до того, как пуля вылетела из ствола, Жора понял, что именно произойдет. Он бросился вперед, туда, где на бетонный пол вначале упал выпущенный из рук карабин, а затем тяжело рухнуло беспомощное тело.
Журбин был жив. Он лежал неподвижно, очевидно потеряв сознание от болевого шока, однако Жора слышал его тяжелое дыхание. Мясоедов присел на корточки и поднял с пола оружие. Несмотря на размеры, карабин показался ему совсем легким. Мясоедов отставил его в сторону, прислонив к бетонной плите, и шагнул к раненому. Журбин пришел в себя и застонал.
— Живой? Стрелялка картонная! — Мясоедов достал телефон и, присев на корточки, осветил лежащего на полу человека. Грудь Журбина была залита кровью. — Потерпи, сейчас скорую вызову.
Журбин снова застонал и, с видимым усилием оторвав от пола правую руку, схватил Мясоедова за ладонь.
— Не надо. Не надо скорую, — он говорил отрывисто, делая большие паузы после каждой короткой фразы, — прошу тебя. Так будет правильно.
— Ну ты что, дружок, так правильно быть не может, — покачал головой Жора, — правильно — это когда по закону.
Оперативник осветил искаженное гримасой боли лицо Журбина. Телефон предупреждающе пискнул. Заряд батареи был на исходе. Надо было поторопиться вызвать врачей. Журбин изо всех сил вцепился в руку Мясоедова. Сил этих оставалось совсем немного, и Жоре ничего не стоило разжать слабые пальцы или просто отдернуть руку.
— Пожалуйста. Не хочу всю жизнь в клетке сидеть. Это же не жизнь вовсе. Это хуже смерти. Отпусти меня. Пожалуйста. Я же отпустил мальчика.
Телефон еще раз пискнул и погас. Мясоедов сидел на бетонном полу рядом с умирающим человеком и думал. Он думал о том, что телефон можно зарядить в машине, что если он прямо сейчас встанет, то через две минуты уже будет в салоне «лендкрузера», а еще через пару минут телефон вновь заработает и можно будет вызвать скорую, хотя она, скорее всего, уже ничем помочь не сможет.
Пальцы Журбина становились все слабее. Перед тем как совсем отпустить руку Мясоедова, Игорь жалобно произнес:
— Холодно. Холодно мне.
Рука его разжалась и соскользнула на пол. Мясоедов наклонился к Журбину, пытаясь услышать его дыхание. Несколько мгновений он ничего не слышал. Потом из губ умирающего вырвался тихий вздох, и он прошептал:
— Танюшка.
Вновь стало тихо. Мясоедов коснулся рукой шеи Журбина, попытался нащупать артерию. Ему показалось, что он ощутил легкий толчок. Он подержал руку еще некоторое время, но больше ничего не почувствовал.
Только встав на ноги, Мясоедов понял, как сильно замерз, пока сидел на бетонном полу. Пока он шел к машине, чувство холода немного ослабло, но все же, оказавшись в салоне, он сразу включил подогрев сиденья и только потом подсоединил провод к телефону. Экран ожил быстро, почти мгновенно. Мясоедов немного поколебался, кому первому позвонить — Реваеву или в дежурную часть, затем набрал полковника.
Реваев ответил почти сразу:
— Сейчас я вызову местную бригаду, и мы вместе приедем. Жди нас.
— Куда я денусь?
Жора нажал отбой и устало закрыл глаза. Полковник, конечно, будет недоволен. Он уже недоволен из-за того, что не сможет допросить Журбина, а когда узнает, как все было, будет недоволен еще больше. Можно, конечно, опустить подробности, они все равно ничего уже не изменят. Хотя, наверное, лучше сказать все как есть. Так проще.
Жора отключил обогрев сиденья и вновь протянул руку к телефону. Если уж говорить все как есть, то тогда все стоит сказать не только Реваеву.
В этот раз на звонок долго не отвечали. Наконец после очередного гудка в трубке послышалось усталое: «Слушаю».
— Я вот подумал и хочу сказать… — Жора крепко зажмурился и на мгновение затаил дыхание. А затем выдохнул: — Крылова, выходи за меня замуж.